Гера ушел раздосадованный, что друг не поддержал его энтузиазма. Я не сомневался, что он не последует совету. Тот, кто прислушивается к чужим советам, никогда никого не удивит. Хорошая чужая мысль все-таки не так хороша, как глупая своя. А если посоветуешься со всеми, то окажешься в затруднении.

Через месяц раздался телефонный звонок. В трубке слышался взволнованный голос Геры: «Приходи побыстрее. Увидишь митохондриальные микроорганизмы!». Я нехотя согласился и неспешно пошел в подвал. По дороге встретил Андрея Дрынова, и мы начали обсуждать разные разности. В конце разговора я вспомнил про звонок Геры и поведал Андрею новость. Он рассмеялся: «Это невозможно! ДНК митохондрий в тысячу раз меньше, чем ДНК бактерий». Я попытался возразить: «Микробы и бактерии не одно и тоже. Кто сказал, что речь идет о бактериях? Вдруг из митохондрий могут получаться какие-то небактериальные микроорганизмы?». Андрею захотелось посмотреть на то, чего там странное творится у Геры под микроскопом. Он пообещал вскоре тоже спуститься в подвал.

Когда я наконец пришел, Гера закричал: «Ну, где ты ходишь?! Просил же – побыстрее! Превращение ты уже пропустил. А микробы, возникшие из митохондрий, бегают недолго». Я съехидничал: «Они что – уже все разбежались?». Гера посадил меня за микроскоп. Я взглянул. В поле зрения виднелись точки (митохондрии), их было полсотни, и какие-то кружочки, их было столько же. Все были неподвижны. «Да нет тут никаких микробов», – констатировал я. Гера отстранил меня, глянул в окуляры и огорченно произнес: «Да, теперь не двигаются. А каких-то полчаса назад быстро бегали. Просил же тебя прийти поскорее!». Я не знал, что и думать. С одной стороны, никаких движущихся микробов не было. С другой стороны, я хорошо знал Беляева: он врать не будет. В это время в подвал ввалился Дрынов. Увидев, что микробов нет, он ухмыльнулся и удовлетворенно хмыкнул: «Чудес на свете не бывает». Я возразил: «Чудо это реальность, к которой еще не привыкли. Мы не верим в невероятное до тех пор, пока не увидим, что в это поверили все». Дрынов хитро взглянул на Беляева и произнес с намеком: «Чудеса случаются не там, где их ждут, а там, где их тщательно готовят». Георгий стал растерянно оправдываться: «Ей-богу, всего лишь час назад многие митохондрии превратились в микробы! Не понимаю, почему микробы перестали двигаться».

Спустя две недели Гера позвонил снова: «Они бегают! Давай ко мне побыстрей!». Через пять минут я был у него в подвале. В микроскоп хорошо были видны неподвижные точки и подвижные кружочки. Кружочки быстро бегали взад-вперед, замирали и снова двигались. «Послушай, Герундий! Может, это просто какие-то микробы, попавшие сюда извне? Ты уверен, что они образовались из митохондрий?». – «Абсолютно уверен! Из одной митохондрии – один микроб. Вот взгляни сюда». Гера сместил препарат немного в сторону. Я увидел кучку из точек и кружочков. «Утром в этой кучке были только митохондрии, а теперь, видишь, появилось много микробов. Сначала они неподвижны, потом начинают бегать, а затем снова замирают», – пояснил Гера. Я спросил: «А может это не сами митохондрии превращаются? Может в каждую митохондрию внедряется какая-то ДНК, утерянная разрушившимися микробами? Тогда митохондрия – просто „питательный бульон“. Даже в чистом воздухе и дистиллированной воде всегда можно найти если и не сами микробы, то следы их присутствия, в частности ДНК и белки». Гера возразил: «Во-первых, невозможно объяснить, почему в каждую митохондрию проникает какая-то сторонняя ДНК. Во-вторых, митохондрия окружена двумя плотными мембранами, через которые огромная молекула ДНК не способна проникать. В-третьих, не понятно, почему превращение происходит в строго определенных условиях. В-четвертых, даже если ты прав, всё равно – превращается именно митохондрия, а чья-то ДНК служит только стимулом».

Величайший дар ученого это способность ваять статую истины из обломков разрушенной материи. Исследователь – храбрец, дерзнувший бросить вызов природе, людям, богу и своему невежеству. Каждый настоящий ученый – математик, физик, химик, биолог – подобен божественному творцу. Ученый – тот же поэт, но влюбленный не в чувства, а в смысл. Он всегда пытается что-либо доказать опираясь на одни факты и – вопреки другим фактам. Причем, факты являются фактами не сами по себе, а в силу аргументов. Аргументы Беляева показались мне убедительными.

Ответы «да» и «нет» – из словаря глупца; «всё может быть» – вот фраза мудреца. Поэтому ученые обожают делать невозможное; при неудаче есть оправдание, что это было невозможно, а при удаче есть гордость, что это было невозможно.

Андрей Дрынов был под стать своей фамилии: огромный как медведь, длиннорукий, крупноголовый, со всклокоченной шевелюрой; рожа небритая, глаза болотные, на носу треснувшие очки, напоминающие старомодное пенсне. Одет был обычно в коричневую кожаную куртку, светлую рубашку и широкие темно-синие штаны, заправленные в краги. В таком виде смахивал на интеллигентного анархиста времен гражданской войны. Голова у него была не просто толковая, а светлая. Соображал так быстро и точно, что рядом с ним я чувствовал себя интеллектуальным «черепахом». Между прочим, с годами я убедился, что ум состоит не столько в том, чтобы соображать быстро, сколько в том, чтобы соображать постоянно. Интеллект заключается не в количестве мыслей или быстроте мышления, а в умении каждую мысль додумать до конца.

Андрей никогда ни с кем не спорил, действуя по принципу: проиграть в споре не зазорно; победить в споре – почетно; уклониться от спора – мудро. Андрей никогда никому ни в чем не отказывал. Он всем – сослуживцам, начальникам, друзьям, жене, любовницам – на любую просьбу отвечал примерно так: «Да, конечно, сделаю с удовольствием. Вот только закончу одно небольшое дельце и непременно сразу же возьмусь за Ваше». Человеку становилось приятно, что к просьбе относятся так душевно. Проходили дни и месяцы, но Андрей ничего не предпринимал. Если человек напоминал, Дрынов в самых изысканных выражениях извинялся и клялся выполнить. И вновь не делал. Со временем человек забывал о своей просьбе или находил иной способ решения. К Андрею коллеги относились очень хорошо. Я никак не мог взять в толк, в чем дело? Ведь он сачковал и дурил всех много лет подряд. А я пахал, как трактор, но попал под сокращение. Впоследствии я осознал, что начальников и женщин (и особенно женщин-начальниц) можно удовлетворять не столько исполнением, сколько демонстрацией исполнительности.

Андрей говорил: «Если каждого похвалишь трижды, то и тебя похвалят не однажды. Умный хвалит начальника, полоумный подчиненного, а глупец сам себя. Скажи женщине, что она уродина, а мужчине, что он глупец, и ты услышишь от них правду о себе». Не считайте Андрея подхалимом (подхалимом мы называем того, кто вместо нас хвалит другого). Просто он умел вовремя похвалить любого, хотя бы за пустяк.

Андрей был неплохим другом. Неплохим в том смысле, что не был врагом или предателем и частенько выручал меня. Однажды на праздновании защиты докторской его шефа я наклюкался так, что меня развезло как наши российские дороги по весне. Двигаться не мог, хотя был в полном сознании. Андрюха и Ося потащили меня с банкета под руки. «Не туда. Направо!», – корректировал я маршрут. «Ишь ты, гляди-ка! Он еще и командует!», – удивился Ося, подставивший мне плечо (не зря мудрецы говорят: «Подставляй другим плечо, а не спину»). «Держи его крепче! Смотри не урони!», – приказал Осе Андрюха, поддерживая с другой стороны. Они вдвоем заботливо перли меня на себе через ночной город. Когда добрались до дома, то не нашли ничего лучшего как внести меня в квартиру за руки и за ноги, так как мы вместе – трое обнявшихся поддатых приятелей – никак не могли протиснуться в дверной проем.

С Андреем мы много трепались по науке и около, а летом вместе шабашили на стройках Сибири. В шабашках он никогда не сачковал. Когда мы подымали бревна, то упирался до упора, потел и кряхтел от напряжения. Как-то раз таскали кирпичи. Загружали их в носилки и относили к строящемуся дому. Он нес носилки сзади, наступая мне на пятки. Я, как мог, старался идти с ним в ногу (пинки сзади помогают чеканить шаг). С каждым разом мы клали кирпичей в носилки побольше, чтобы уложиться в меньшее число ходок. Кто взваливает груз на себя, тот крепнет, и потому может взять еще больше, а кто сачкует, тот слабеет, и вскоре уже не может ничего. В конце концов мы так переусердствовали с грузом, что он стал неподъемным. Мы взялись за ручки носилок, но поднять сходу не смогли. Тогда поднатужились и дернули вверх на счет раз, два, три, приподняли! Но тут я почувствовал, что внутри как будто чего-то оторвалось, заныло в груди и закружилась голова. Андрюха тоже аж замычал от перенапряжения и, скрипя зубами, пробормотал: «А вот с натуги как начну сейчас пердеть, вонять и пукать!». Мы тут же с хохотом и грохотом бросили носилки, устало свалились на них, тяжело дыша, отдуваясь и нервно смеясь. Я выдавил сквозь смех: «Андрюха-ха-ха! От метеоризма хорошо помогают какао, шоколад и молоко с блинами. Прими вечерком, а то не дашь никому заснуть». Андрей огрызнулся: «Тот, кто храпит, засыпает первым». «Это придумал тот, кто пердит и засыпает вторым», – грубовато прокомментировал я. И мы повторно грохнули от смеха. Он спросил: «А я не храплю как свинья?» – «Нет, – ответил я, – свиньи не храпят. Ты во сне не храпишь, а повизгиваешь». И мы опять грохнули.