– Ну, Леха, ну, Кот-бахарь! – смеялись повеселевшие матросы. – Эко ты Круза бешеного отшил ловко!

Рискованный маневр «Евстафия» полностью оправдался, и скоро корабль вырвался из штормовых объятий. Сменившись с вахты, офицеры горячо обсуждали ближайшее будущее. Ворочаясь на своих зыбких ложах, мучились в догадках.

Офицерам, как и матросам, постоянного места жительства на корабле не положено. Отдельные каюты были непозволительной роскошью и полагались лишь адмиралам и капитанам. Поэтому ютились, кто где приткнется.

Штурманы и констапели располагались в глухой констапельской, там же размещалась и судовая канцелярия. Мичманы и гардемарины квартировали под шканцами в перегороженных досками каморках. Чтобы как-то создать в своих убогих жилищах уют, оббивали они переборки пестрым сукном. Там же, под шканцами, по правую сторону, отгораживался обычно закуток для священника да втискивался увесистый корабельный образ. Капитан-лейтенантам и лейтенантам, как старшим по чину, дозволено было спать по ночам в кают-компании.

Упираясь головой и ногами в дощатые стенки своих клетух, чтобы не вылететь из койки на качке, евстафиевские офицеры рассуждали:

– Английцам ноне не в пользу наше истребление флотом бурбонским. Не допустят они, чтобы всю торговлю в Ливорно прибрал к рукам Версаль, сдохнут, а не допустят! Посему Шуазель, министр французский, недерзнет идти с нами на спор пушечный только из-за спасения турецкой морской силы. Всякому своя шкура дороже!

Кувыркаясь на крупной океанской зыби, «Евстафий» продолжал свой путь. Едва поубавилось волнение, велел Спиридов собрать подле себя гардемаринов и мичманов, приказал денщику вынести из каюты своей величайшую ценность – Гадлеев квадрант, подаренный самим Михаилом Ломоносовым. Офицерская молодежь глядела и не дышала. Не каждый день доводится видеть столь редкостный инструмент.

– Ну-ка, – окликнул штурмана Спиридов, – тащи мне карту меркарторскую, синусы со склонениями солнечными да таблицы майеровские*. Буду сих господ обсервациям учить!

Ровно в полдень измерил он и рассчитал самолично широту, а в сумерках, измерив лунное расстояние и поколдовав над майеровской казуистикой, высчитал и долготу.

– Вот, – сказал не без гордости, – учитесь, как надо! Это вам не по прошпектам с барышнями шлындрать. Чтобы каждый из вас до прихода в воды Эгейские щелкал задачки навигацкие, аки орешки!

– Ежели люфт «мордавинд» не повернется, назавтра будем у скалы Гибралтарской! – прикинул Круз, нанеся обсервованное место на карту.

Следующим утром «Евстафий» плыл Гибралтарским проливом.

Заходить в Гибралтарский порт Спиридов отказался наотрез.

– И так уже наотдыхались по всей Европе более чем надобно, плывем прямо на Минорку! – объявил он офицерам.

Последнее время адмирал держался в стороне от всех, был, как никогда, молчалив и мрачен. Внизу в духоте каюты у него умирал сын. Младший, Алексей, не отходя, сидел подле брата, метавшегося в горячечном бреду, а сам адмирал мог позволить себе лишь изредка спускаться туда и, крепясь из последних сил, ободрять сына в его предсмертных муках. Андрюша Спиридов быстро таял ночными потами. Лекарь отводил взгляд, надежд на выздоровление не было. Умирая, первенец адмирала плакал, но не от жалости к себе, а от обиды жгучей.

– Отец! – шептал он черными, потрескавшимися губами. – За что так несправедлива ко мне судьба? Почему умираю я не в баталии жестокой, а в постели пуховой, не от ран смертельных, а от горячек проклятых? Что мог ответить отец?

В несколько дней Спиридов постарел на добрый десяток лет. Легли на лице глубокие морщины, потух взор, щедро обметало сединой голову. Есть ли на свете что-либо более горькое, чем видеть, как угасает любимое дитя?

Гибралтар прошли без задержки. На траверзе мыса Альмина разминулись с потрепанным французским судном. Опасаясь подвоха, Спиридов был крайне осторожен, но все обошлось. Судно, отсалютовав российскому кораблю спусканием марселя, проплыло мимо. Французский капитан в знак приветствия приподнял шляпу. На корме русские моряки прочли: «Адур». Имя капитана было Жан Франсуа Гало де Лаперуз и никому ничего не говорило…

И вот наконец перед «Евстафием» – Средиземное море. Адмирал велел играть сбор. Став перед строем, он обратился к собравшимся со следующими словами:

– Господа офицеры и доблестная команда! Обошед Европу, видим мы себя в водах здешних. Вам, опытные путеводы, принадлежит теперь благодарность наших сородичей. День сей будет знаменит в Отечестве нашем тем, что сыны его впервые проникли в столь дальние моря могучим флотом и победоносный флаг российский ознакомился со здешними берегами. Вам, достойные сотрудники мои, предстоят новые достохвальные подвиги. Соединим же сердца и души наши к исполнению оных.

Из письма Екатерины II Вольтеру 29 октября 1769 года: «Надеюсь, государь мой, скоро получить через Вас известие о моем флоте. Это новое зрелище в Средиземном море. Надо будет смотреть, что он делает».

Неся все паруса, «Евстафий» широко забирал ветер. У борта резвились дельфины, вдалеке маячили фелюки греческих корсаров. Корсары встречали флагманский корабль Спиридова торжественно. Окружив его, трубили они в медные сигнальные рожки, дымно палили из пушек и мушкетов, закрепленных на бортах.

Шлюпками к Спиридову прибыли их предводители: Ламбро Качиони и Псаро. Офицеры и матросы «Евстафия» с любопытством глазели на вычурно разодетых корсаров. Особенно выделялся Качиони. На первом арматоре Греции была широкая красная рубаха и подвернутые до колен широченные шаровары. За шитым золотом поясом торчало с полдюжины пистолетов и ятаган богатой работы. На голове красовался роскошный шлем с белоснежными страусиными перьями. Обуви, однако, корсары не признавали и гордо шлепали босыми пятками по палубе. Рассказав адмиралу о последних событиях в Морее, показали ему на картах опасные течения и подводные скалы, удобные стоянки и сильные турецкие крепости. Дали они и лоцмана своего наилучшего, Анастасия Марко.

– Каково вы турков щиплете и насколько боятся они дерзости вашей? – поинтересовался, как всегда, дотошный Спиридов.

– Нет мыса в Морее и острова в Архипелаге, где бы не слышали наших выстрелов, а именами нашими пугают османы детей своих! – гордо отвечали ему Качиони и Псаро.

На семнадцатые сутки плавания «Евстафий» шумно бросил якоря у обрывистых берегов Минорки. То было место сбора всей эскадры – английская крепость Порт-Магон. В тот день Спиридов лишился сына… В дневнике оставил он скорбную запись: «До сего дня еще ни один час не прошел, когда бы я без прискорбности пробыл».

Удар был тяжелый, но, увы, не последний. В Магоне догнал адмирала рескрипт с очередным выговором от Екатерины за медлительность плавания и множество больных.

А через несколько дней приплыл из Ливорно на попутной английской бригантине младший из братьев Орловых – Федор.

Из всех пяти братьев младший Федор был и самый бесталанный. В нем не было житейской мудрости Ивана и академического ума Владимира, не было и здорового авантюризма Григория с Алексеем. Даже после восшествия на престол Екатерины II, когда все Орловы получили от щедрот ее в полной мере, Федора так и не смогли приставить к сколько-нибудь серьезному делу. Историки пишут об этом обтекаемо и невнятно: «Был беспрерывно в правительствующем сенате при текущих делах». И вот теперь Алексей, забрав «младшего» к себе в Италию, решил использовать его хотя бы своим доверенным курьером. Привез Федор с собой Спиридову конверт, печатями засургученный. Кинул его на стол перед адмиралом: – Читай!

В бумаге гербовой черным по белому значилось, что с приходом в Средиземноморские воды весь флот поступал под команду графа Алексея Орлова, отныне главнокомандующего «всей экспедицией на море и на сухопутном пути». В мгновение ока Спиридов лишился всего, чем жил, о чем мечтал, на что надеялся. Отныне он становился адмиралом без флота, начальником без подчиненных.

Солнце играло бликами на подволоке каюты. Спиридов сидел, уставившись в одну точку. Случилось то, чего он больше всего боялся, – его постыдно обманули. Федька тем временем уже вихлялся по шканцам.