Он чувствовал, как вся она дрожит в его руках, ее дрожь переходит в Юрка, тьма встала вокруг, как стена, и Юрко исчезал - извечное, всемогущее наполняло каждую его кровинку бессмертным солнцем, сияющим в самой середине сомкнувшейся тьмы. И ее глаза тем же солнцем сияли ему прямо в глаза. Он не хотел, чтобы тьма так близко, так бесстыдно стояла рядом, он уносил ее на руках от этого насторожившегося мрака, грозящего уничтожить это бесценное солнце в ней и в нем. Она долго молчала, прижимаясь, как засыпающий ребенок, но вот, очнувшись, спросила тихо:
- Куда мы?..
- К батюшке твоему. Бросимся в ноги, скажем - не жить нам поврозь. Не зверь же он… А то к попу, к старосте Фролу…
Ее руки уперлись ему в грудь, но Юрко держал Аринку еще крепче сильными мужицкими руками, грел губами холодную косу.
- Пусти…
Он приближался к стене конопли, когда она наотмашь ударила его по лицу. Юрковы руки разжались.
- Не витязь ты… не жених! - уАринки срывался голос, она задыхалась. - Холоп и есть холоп! Мокрица!.. Чтоб глаза мои больше тебя не видали…
Мелькнул в сумраке у черемухового куста и пропал девичий силуэт. Разгоралась щека, и шумело в голове от удара…
Дома в сенях он бездумно попил прохладного квасу, вошел в избу. В бабьем куте над кадкой с водой потрескивала смоляная лучина, вставленная в железный светец, нагар падал в воду с тихим шипеньем; мать, рано постаревшая, маленькая и тихая, как мышка, в длинной серой телогрее, заводила тесто. В мужском углу, под коником, лежали на лавке приготовленные кожи, колодки, сапожный нож, молоток, дратва и деревянные гвоздики - мать позаботилась. Услышав сына, оторвалась от корчаги с квашней, тихо сказала:
- Я думала, ты в церкви. Там нынче староста с Меланьей венчаются - выбрали времечко! Глянуть охота, да с квашней куда ж? Напеку тебе свежего хлеба, сухариков насушу.
- Что? - отрешенно спросил Юрко, пристально глядя на коптящее пламя лучины. - Кто венчается?
- Фрол, говорю, с Меланьей, аль не слыхал? - мать обеспокоенно глянула на сына словно бы помятыми глазами, - видно, плакала над квашней. - Сходил бы. Он всех велел звать на часок, свадьбу затеял скороспелую.
Юрко, не отвечая, прилег на лавку, смотрел на темный образ Спаса в красном углу. Лучина пригасала, мать снимала нагар, и пламя вспыхивало ярче, тени бросались в углы, лик Спаса шевелился, кивал Юрку, подвигая его на какое-то дело, но Юрку было не до дел. Мать, вздыхая, возилась у печи; когда подходила к светцу, большая тень качалась на бревенчатой стене, доставая до закоптелого потолка, и мать представлялась большой-большой, как в детстве; хотелось рассказать ей все, даже то, чего Юрко не расскажет лучшему другу Сеньке. Однако Юрко знал: в этом деле мать ему не поможет, только новые слезы прольет. Какая же она маленькая и беззащитная на вид, его мама, но что он в жизни без нее?! И теперь вот поплакала да и перекрестила: "Иди, сынка, постарайся для православных…" - как будто Святогоров дух вошел в грудь Юрка, и ничто впереди не страшит… Арина тоже…
Едва сдержав стон, Юрко отвернулся к стене, прикрылся ладонью. Только б утра дождаться - днем все яснее и проще…
Очнулся в полной темноте… Матери не слышно. Откуда-то издалека, через волоковое окно, долетал собачий брех. Потом - песня. У старосты гуляют?.. Неожиданное чувство, что он куда-то опаздывает, толкнуло Юрка к двери. В теплой густой темени плыла хороводная песня. Не до сна девкам - два денечка осталось до расставания с милыми. А вот с другого конца - озорное:
Ой ты, пристав волостной,
Приезжай ко мне весной.
У меня на лунке
Вырастут медунки…
Соседское подворье распахнуто, из волокового окна избы струится ровный свет свечей, долетают громкие голоса. Старостина свадьба спутала время, Юрко не знал, долго ли пролежал в забытьи. Пытался разобрать голоса, но окошко узко и высоко. Пугающая мысль вдруг пришла Юрку: может, сам жених уж приехал, и сейчас пропивают, благословляют на замужество его, Юркову, ладу. А она?.. Соглашается сгоряча - ведь ударила же его. За что? Она сама теперь не в себе… С помраченным разумом он бросился в распахнутые ворота. Зазвенев цепью, навстречу со злобным лаем вздыбился Серый, но тут же смолк, завилял хвостом. Поодаль, у тына, жались светлые фигурки, всхлипывающая Татьянка метнулась из растворенных сеней, и чувство беды ножом полоснуло грудь…
В неярко освещенной избе за широким деревянным столом, выскобленным до белизны, сидел лысый пегобородый мужичок в расстегнутом сером кафтане, рядом, под образами, сама похожая на большую черную икону, стояла мать Аринки. Скрестив на груди руки, она смотрела на влетевшего парня блестящими от бражки глазами. Половину избы от Юрка заслоняла широченная спина мужика в распущенной рубахе, курчавая всклокоченная голова его подпирала потолок.
- …Так, сватушка, так, золотой, поучи рукой родительской, беды нет, добра же прибудет, - пьяно гундосил пегобородый, наваливаясь грудью на большую глиняную кружку. Юрка он и не заметил, глядя куда-то в угол. - Учена баба шелком стелется, неучена терном колется. Обломай-ка, сватушка, постарайся для зятька…
- С-сука! Гулена! - загремел мужик, хромовато переступая раскоряченными ногами. - Я те покажу, как мы зря сговариваемся! Я те научу из воли выходить! В клеть! Под замок до свадьбы! Запорю, коли слово еще поперек услышу!
Свистнул кнут, стегнул по мягкому, и тут Юрко увидел на полу, под ногами мужика, расплетенную черную косу. И до того, как в глазах потемнело, успел еще увидеть разорванную, задранную сорочку, узкую белую спину в красных рубцах.
- Дядя Роман! - он повис на взлетевшей к потолку руке мужика. - Не надо, дядя Роман!
Мужик отшатнулся, по-медвежьи припадая на короткую ногу, оборотился, дохнул в лицо сивухой:
- Кто?.. Ты пошто, щенок, лезешь не в свое дело?
Широкое половчанское лицо, сине-багровое от браги и ярости, раздутые ноздри, белые волчьи зубы и под лохматыми бровями - налитые кровью белки, знакомая жутковатая темень зрачков.
- Пошто лезешь, говорю, шорник-сапожник?
- Не бей ее, дядя Роман, не виноватая она!
- Не виноватая? Ты почем знаешь, виноватая аль нет? Вон из избы, заступник соплястый! Кто тебя звал?
- Он знает. - Арина приподнялась, упершись руками в пол. В лице ни кровинки, глаза - сплошные зрачки: омутовый мрак и безумный блеск.
- Он знает, - повторила в тишине. - Он да я, да еще бог знает, что стали мы мужем и женой. Вот вам!
Черная "икона" в углу качнулась и вдруг кинулась к Арине.
- Что ты! Что ты! Зачем богородицу гневишь, доченька, зачем на себя наговариваешь? Ну, осерчал батюшка, побил маленько, так он тебе же счастья хочет, он простит и пожалеет. Возьми назад слово глупое!
- То правда, матушка, пред богом тебе говорю: муж мой единственный - Юрко Сапожник, и другого не надо мне.
- Кхе, кхе, - пегобородый завозился за столом. - Ай, девки пошли! Чуть не прикупил я у тя порченую телушку, хозяин. Кхе, кхе… Ты уж дале-то сам, сам, Ромушка, мы - сторонкой, сторонкой. - Он начал подвигаться на край лавки.
Пришедший в себя Роман сунулся к дочери, выхрипел:
- У-убью-у!
- Убивай. - Арина бесстрашно смотрела на отца сияющими, как у юродивой, глазами.
Мужик шагнул к парню, вцепился в рубаху жесткой рукой.
- Ты-ы… Пащенок! Ублюдок! Голь перекатная… Боярское дерьмо! Ты как посмел дочь мою тронуть? Неш думал, я ее в холопки отдам? Дочь-то мою?! Да я сам ее лучше - в омут, пусть бесу водяному достанется, только не тебе…
- Роман, опомнись! - закричала мать.
- Не-ет, пусть бесу… - Мужик тряс Юрка за грудки, а другой рукой шарил за поясом. - Пусть лучше бесу…
Если бы этот пьяный лохматый зверь не был отцом Аринки!..
- Тя-тя! Не надоть! - детский крик вырвался из сеней, за ним метнулись две белые сорочки, повисли на руках отца.
- Роман, ты сдурел?.. Юрко, беги!..
- Ю-ура-а! - пронесся в избе звериный крик Аринки.
Юрко отпрянул от мужика, нож блеснул перед самым его лицом. Злоба ударила в голову, сама собой напряглась рука, из тесного рукава в ладонь скользнула ребристая, окованная железом свинчатка. Юрко по-разбойничьи свистнул, взмахнул кистенем.
