Стояла ранняя весна, и на московских улицах была слякоть. Приходя домой, Васильев прежде всего спрашивал:

— Ты куда-нибудь сегодня выходила?

— Нет, — обычно отвечала я.

Тогда он каждый раз бросался к моим фетровым ботам и проводил рукой по их кожаной подошве — не влажная ли она?.. Поэтому, приходя домой, я немедленно вытирала подошвы бот, а затем укладывала их сушить на отопление.

Но однажды Васильев чуть не передушил нас. Несмотря на сухие подошвы бот, Васильев откуда-то узнал о том, что я выходила. Потом оказалось, что он поставил незаметные отметки чернильным карандашом на разные места подошв, и от воды чернильный карандаш расплылся — значит, я выходила на улицу.

Тогда я тайно от него купила себе вторую пару бот. Назвала их «веселыми» и прятала в ларе передней.

Однажды Никита Красовский задумал устроить у себя маскарад.

— Дамы будут делать костюмы под моим личным наблюдением, — заявил он. — На маскараде у меня будут актеры МХАТа, художники, и я не хочу, чтобы какая-нибудь дама своим костюмом выбивалась из общего стиля. Разумеется, я не буду разглашать тайну задуманных костюмов, но хочу быть художником-режиссером этого маскарада.

Никита чудно рисовал, но еще прекраснее вышивал. Диванные подушки его работы поражали и изумляли гостей.

Вечера Красовского были известны всей Москве, и часто шубы гостей в передней его квартиры лежали прямо на полу одна на другой, точно на складе, поднимаясь если не до потолка, то, во всяком случае, до половины высоты передней.

Объявленный маскарад у Красовских вскружил не одну женскую голову и у многих отнял сон. Какой костюм надеть?

— Никита, Никита, — заволновалась тетка, — я хочу быть Иродиадой… Ах! Я сумею воплотиться в этот сладострастный образ!..

Я выбрала костюм Бубновой Дамы, поскольку у меня для него нашелся материал. Я сама сделала корону, затем из синего шелка — обтянутый лиф на костях, сильно в талию, и из кусков малинового бархата — юбку. На груди знак бубен. С юбкой Никита меня измучил. Он решил мешать малиновый бархат с золотым шелком и хотел, чтобы юбка была в каких-то разрезах.

Как только утром Ника уезжал на аэродром, к нам приходил Никита, и мы лихорадочно кромсали, прикалывали, нашивали материю, много раз примеряли, загоняя Никиту за ширмы. Потом он выходил из своей засады, крутил меня и тетку во все стороны, щурился, отходил, склонял голову то направо, то налево:

— Эта линия не хороша… здесь получается некрасивая складка… что случилось у вас с лифом? почему он морщит?.. — И тысяча замечаний сыпалась из его уст.

Потом он снова уходил за ширмы, а мы с теткой снимали костюмы и одевались в свои обычные платья, после чего Никита опять выходил и мы втроем с ожесточением и усердием начинали послушно распарывать то или иное место. Никита был беспощаден и требователен.

В случае внезапного возвращения домой Васильева все было предусмотрено и детально продумано.

Васильев уже давно потерял ключ от нашей квартиры, а новый ему было неудобно заказать без маминого ведома; просить же об этом маму и сознаваться в том, что ключ потерял спьяну, Ника стеснялся. Все это было нам на руку и ограждало нас от его вторжения без звонка.

Приходя к нам, Никита обычно снимал калоши, шубу и шляпу в комнате тетки. Кроме того, под маминой кроватью стоял большой старинный дедушкин чемодан, куда мы прятали костюмы.

Едва раздавался звонок Васильева, Никита мчался к тетке в комнату, и, пока мама отпирала дверь, Васильев проходил по коридору, Никита, одевшись, уже выскальзывал черным ходом на улицу.

А день маскарада подходил все ближе.

В моем костюме Никита был недоволен юбкой. Он решил сделать ее двойной. Первая — из золотого шелка, вторая — сверху — из малинового бархата должна была состоять из отдельных кусков и при движении красиво разлетаться в стороны.

Эта юбка чуть всех нас не погубила…

— Вы должны надеть костюм и набраться терпения, — сказал мне Никита, — а я сам наколю на вас и приметаю все куски бархата.

Так как эта работа должна была занять много времени, мы выжидали удобного случая.

Однажды нам стало известно, что у Васильева назначен утренний полет. Это утро и было намечено для окончания злополучной юбки.

Затянувшись в шелковый синий лиф, весь на мельчайших крючках, вся заколотая булавками, я терпеливо стояла перед ореховым трюмо, пока Никита, ползая вокруг меня по полу на коленках, уравнивал низ и приметывал к корсажу куски бархата.

Самолет, готовившийся к полету, оказался не вполне исправным, и полет был перенесен на другой день. Через три четверти часа после своего отъезда Васильев вернулся. В передней неожиданно раздался звонок: первый отрывистый, второй длинный-предлинный…

Именно в этот день, не ожидая опасности, Никита как нарочно разделся в наших комнатах, и в ту минуту, когда раздался роковой звонок, мы об этом совсем забыли.

Я прыгала по комнате, не зная, что делать, за мной носились мама, тетка и Никита. Для того чтобы мне раздеться, нужно было минимум полчаса, да к тому же хорошего помощника.

— В ванну! В ванну! — наконец воскликнула я. (Была опасность, что Васильеву отопрет кто-нибудь из жильцов.)

Мы с Никитой побежали в ванну и тотчас заперлись в ней. Тетка бросилась отпирать дверь Васильеву, а мама, пометавшись по комнате с калошами, шляпой и шубой Никиты, сунула все это, растерявшись, к себе под кровать.

— Где Курчонок? — уже гремел Васильев, быстро проходя из передней мимо ванной в коридор. — Почему с утра ванну принимает?.. Вечером мы в театр идем! Еще простудится. — Эти слова долетели уже из конца коридора.

Я быстро открыла кран и пустила воду, чтобы было впечатление, что горит газовая колонка, и под шум воды мы с Никитой стали совещаться.

— Я все на вас расколю, — говорил он, — но, к несчастью, я нечаянно приметал бархат не только к корсажу, но и к белью!.. Тут без ножниц не обойдешься!..

— Ах… — в отчаянии говорила я. — Черт с ним, с костюмом!.. Вопрос: доживете ли вы еще до маскарада?.. если Васильев вас увидит — убьет на месте!

А Васильев уже стучался в ванну.

— Что это ты с утра в ванне сидишь? — кричал он мне через дверь. — Ну-ка открой, я тебе что-то расскажу…

Я призвала на помощь все мое хладнокровие.

— Сейчас, уже кончаю, — подойдя к двери, ответила я, — прошу тебя, иди в комнаты, минут через десять я приду! И позови мне маму… — Я больше всего боялась, чтобы Васильев не сорвал двери; он не задумываясь сделал бы это, если о у него мелькнуло хоть какое-нибудь подозрение.

Еще немного поспорив у дверей, он отошел. Видимо, у него было благодушное настроение.

Первый испуг прошел. К нам вернулось самообладание. Мама сунула мне в дверь в мохнатой банной простыне платье и ножницы. Никита все на мне разрезал, встал ко мне спиной, и я быстро переоделась. Перед тем как выйти, я намочила водой волосы, завязала полотенцем.

Но была еще одна рискованная минута, когда я выходила из ванной, а Никита за моей спиной прокрадывался на кухню, к тетке в комнату. Все обошлось благополучно. Войдя в комнаты, я стала занимать Нику разговорами, а затем села за рояль. Это всегда было лучшим средством укрощения Васильева. В таких случаях он неизменно доставал две колоды карт и погружался в пасьянс.

Так было и на сей раз, а потому Никита имел полную возможность одеться, расцеловать на прощание маме и тетке ручки и преблагополучно скрыться.

Очень давно, когда мама выходила замуж за моего отца, и этот брак наделал в высшем свете много шума, княгиня Кудашева была одной из тех женщин «общества», которая встретила маму ласково и впоследствии горячо ее полюбила.

Кудашева имела двух сыновей, оба были офицерами гвардии. Но революция отняла у нее обоих. Теперь, неизлечимо больная, она умирала медленной и мучительной смертью. Постепенный склероз по частям убивал ее организм. Сначала она лишилась ног.

Кудашева лежала под Москвой в Царицыне, в маленьком деревянном домике своей бывшей горничной.