— В этом и кроется глубочайшее заблуждение человечества, Владимир Андреевич, — снова усмехнулся Бехтеренко. — Траву без пастыря овцы найдут, от волков бараны защиту отработают, а стрижку никогда не освоят.

— Так ли это нужно баранам?

— Привыкшим к стрижке — да. Надо помучиться им, чтобы следующая популяция стала короткошерстной.

Вернулись к прерванным делам. Бюджет разложился ладно. Его обсчитали прежде, с запасом прочности и до последнего винтика, и каждый министр свою долю знал точно, на чужую не претендовал. Когда есть из чего шить кафтан и закройщик надежен, о пуговицах не спорят. Бюджет не растащили по крохам, как в прежние времена, его разложили по полочкам.

«Хорошо быть молодым и денежным», блуждала улыбка на лице Бехтеренко. Он не осуждал их. Ему нравилась их легкость в подходе к сложным делам и просчитанная уверенность, как чувствует себя подготовленный студент на экзамене. Опыт пожившего человека подсказывал, что все это ненадолго, утопическое счастье скоро закончится, а затишье обернется бурей. Все они не старше тридцати лет, беспечны, несмотря на эрудицию, и в бурю сломаются, как никогда не встречавшие бури. Когда со всех сторон льет и швыряет вверх и вниз, тут на точных расчетах не выплыть, тут прочная посудина нужна и дядька боцман…

Он слишком глубоко ушел в себя; и очнулся, когда Цыглеев назвал его по имени-отчеству:

— Святослав Павлович, задержитесь. Сядьте ближе.

Бехтеренко пересел и приготовился слушать. Его министерство нареканий не имело, значит, разговор будет о делах интимных.

Интуитивно Бехтеренко догадывался, что пойдет он о сестре Цыглеева. Девушка была своенравной, неуравновешенной, пост свой занимала благодаря брату и делами занималась из рук вон плохо. Спасали заместители, а Вика чаще появлялась в дансингах, в ночных клубах, чем в своем министерстве. Ей все сходило с рук. Будь это в старорежимном обществе, братца доконали бы не Викины дела, а сплетни о делах Вики. Приписалось бы все, еще бы назвали братца Калигулой, подробно живописуя о кровосмесительных делишках, а в новой столице никому это не интересно. Чем занимать умы, сверстники Цыглеева знают, досуга хватает, ну разве что похихикают: как это Вовчик Вику трахает. Вот невидаль! Голубое разрешено, лесбийское — без проблем, бисексуальное — да ради Бога! Брат с сестрой сожительствуют… Это старичков занимает, чей хинкал давно увял, осталось только в святоши записаться. А старичков оставили переживать о нравственности в прежней жизни.

— Святослав Павлович, что там за увлечение у моей сестры? Знаете небось? — подступил Цыглеев с первым вопросом.

— Да мне кажется, вы знаете об этом лучше меня, — уклонился на первый случай Бехтеренко. — Мы слежкой не занимаемся.

— Она говорила мне, что старается понять рассуждения какого-то мальчишки, чтобы применить полученные знания в учебной практике. Кто это? Вы знакомы с ним?

— Слышать слышал, — снова осторожничал Бехтеренко. — Парень помешан на ведической вере. Кстати, он лично известен Гречаному, его знали Момот и Судских. Он был единственным, кто пережил Зону, поэтому его опекали на высоком уровне.

— Вот как? А я даже не слышал об этом.

— Ничего удивительного. Он много странствовал со своим пастырем, сейчас живет тихо за Ульдыкским перевалом.

— С пастырем?

— По-моему, нет. Как будто пастырь скончался. Сейчас он один.

— Может, ему помочь, сюда переселить?

— Вряд ли он захочет. Хотел бы, давно перебрался, имея высоких покровителей. Затворничество, знаете ли, удел высокоорганизованных натур, делает ее цельной, в будущем не подверженной соблазнам бытия, чего простым смертным не дано.

Цыглеев воспринимал эти слова Бехтеренко камешком в свой огород. Вот-де как надо выходить в правители. Однако обижаться не в его правилах: пускай одни, отшельничая, выходят в мудрые мира сего, он вполне доволен положением сильного. Было бы интересно пообщаться с этим затворником — так ли он мудр, как считает Бехтеренко.

— Над чем же он корпит? — спросил Цыглеев в прежней спокойной манере общения.

— Не в курсе. Краем уха слышал от Новокшонова, будто читает древние книги и, вероятно, размышляет над ними.

— Если так, то я подобное затворничество прошел. Только не над книгами корпел, а над программами. И разумеется, в одиночку, — уравнял намек Бехтеренко Цыглеев, давая понять, что помудрил и он для будущего восхождения.

— Не спорю, Владимир Андреевич, — мягко согласился Бехтеренко.

— Кто по старинке привык, кто другие методы освоил. В старину, к примеру, когда корпуса пароходов клепали, им давали год Оржаветь, потом до чистого металла сдирали ржавчину и только потом красили и достраивали. Износу не было.

— Прекрасное сравнение, — пропустил мимо ушей намек Цыглеев, готовый отразить его своим. — Корпуса в самом деле не изнашивались лет по тридцать — пятьдесят, а двигатели за это время морально устаревали. Так есть ли смысл отшельничать и возвращаться в общество морально устаревшим?

«Уел», — про себя усмехнулся Бехтеренко и ответил:

— Старое — это надежно забытое новое.

— Ой ли? Может, наоборот?

— Именно так, Владимир Андреевич. Но не будем спорить. Я в идеологии не силен, — ушел от спора Бехтеренко. — Вернемся к нашим баранам.

— Разумно, — засчитал себе очко Цыглеев. — Понимаете, Святослав Павлович, до развлечений сестры мне особого интереса нет, но это моя сестра, ее жизнь мне небезразлична. Я не ханжа, не святоша, но здоровье блюду свято. Хотелось бы знать, не болен ли этот молодой человек?

Бехтеренко тактично промолчал.

— Не подумайте слишком плохо, — пришлось Цыглееву откровенничать дальше. — Но я заметил на ее руках неприятную сыпь. Будьте добры, разберитесь с этим молодым человеком. Обследуйте его, что ли… Это моя личная просьба, Святослав Павлович.

— Займусь, — утвердительно кивнул Бехтеренко, хотя ему до чертиков не хотелось заниматься подобным поручением.

— Так, говорите, старое — это надежно забытое новое? — неожиданно напомнил Цыглеев.

— Так получается, — улыбнулся Бехтеренко.

— Я понял вас.

Сам того не ведая, Бехтеренко помог Цыглееву открыть новый закон микросенсорики. Не житейская мудрость, не Соломонова притча, а закон поступательного движения материи, которым владели жители Зоны, сумевшие держать под контролем всю планету…

Вика обещала вернуться через неделю, и Кронид томился ожиданием новой встречи. Он ждал ее и боялся одновременно ее прихода. Она раздражала его, сеяла сомнения и влекла.

За годы общения с Парменом у них никогда не возникала тема отношений мужчины и женщины. Врачевание — в порядке вещей от самых сокровенных областей тела до обычных грибковых поражений. Он осваивал естественные и физические науки, постигал философию и не задумывался над природой естества, а Пармен часто повторял: подрастешь, станешь крепок душой и телом, тогда тебе откроется иной мир. И Кронид послушно ждал. Он верил наставнику свято. Скажи ему Пармен, что дети заводятся в капусте, он бы принял это за аксиому, врачуя тем не менее беременную женщину.

Развитие Кронида опережало возраст. В четырнадцать лет он выглядел хорошо сложенным юношей. Умным, воспитанным и наивным. Именно о таких мечтают все родители и удивляются, когда детишки дают им советы в области секса и деторождения.

Давным-давно в Зоне Кронида опекали все женщины. Он жил в отдельной сухой и теплой пещере, тепло было снаружи, и взрослые ходили в купальниках, плавках, шортах, часто без маек. Был какой-то праздник, и Кронида оставили без присмотра. Он терпеливо дожидался, когда ему расскажут поучительную историю на сон грядущий, не дождался и вышел поискать очередную няньку.

Он вошел в большую пещеру, где время от времени собирались жители Зоны, если начинался дождь. Играла приятная музыка, мужские тела сплетались с женскими, и Кронид наблюдал, силясь понять детским умом, почему взрослые танцуют, лежа на подстилках. И голые. Его заметили. Одна из женщин спохватилась и, как была нагишом, вскочила, уводя его прочь. Она спешила, и в такт шагам колыхалась се грудь.