— Кажется, жили, — согласился Кронид, раздумывая, что перед ними. — Не здесь ли артель дедушки Пармена располагалась?..

Радоваться он не спешил.

— Знаешь что, Оками, — решил предложить он. — С последнего перевала я видел озеро неподалеку. Как ты считаешь, если мы наловим рыбы и запасемся в дальний путь, подвялив ее? А заодно и к месту присмотримся?

— Я согласен, — не колебался Оками. — Расчистим землянку, будет где спать и подсушиться, обувь починим…

Про себя Кронид подумал, что именно к этому месту он стремился, и сейчас не осталось желания идти дальше, пока он не убедится в своем предположении.

Трудно ли заблудиться в трех соснах? Да проще простого. Сначала для куражу забираются в дебри, а дальше подыскиваются любые три сосны. Иваны Сусанины перевелись, остались в самом деле не ведающие верных путей.

Не сказать, что президенту прискучило заниматься государством или он выдохся — просто в один прекрасный день он нашел себя в странном положении: он был, его именем вершились дела, он подписывал указы и рескрипты, давал, задания и обращался к гражданам, но жизнь упрямым потоком обтекала его по сторонам. Поток напирал, заставляя смещаться шаг за шагом к берегу, и все больше хотелось выйти на желанный бережок.

Оглядевшись, он не увидел рядом ближайших друзей, искренних помощников и соратников. Кто, как и он, вышел на берег и отсиживался, кого-то унес поток и никто не изменил течение вспять. А ведь он обещал… кисельные берега, молочные реки. Оказалось — болото, подслащенное какой-то пакостью, от которой начиналась изжога.

Страна жила безбедно. Ее не тревожили катаклизмы на чужих берегах, ей не угрожали стихийные бедствия, не стесняло пространство, благо его немерено и климат значительно потеплел, а кулики упоенно пели: «Я другой такой страны не знаю». Пусть подтопило часть территории, зато вокруг московских холмов образовались пять новых морей, и держава спешно скупала заморские флоты, которые за ненадобностью и почти задаром отдавали владельцы и владычицы. Сибирь расцветала розами и осветлялась яблоневым цветом, как грибы поднимались города без тесноты и обид, а прочнейшие широкие дороги разбегались полнокровными артериями.

И только дураки остались в России неизменно. Они, как родные клопы и тараканы, переселялись с утварью to старой жизни в новую, утверждались там с вечной уверенностью в своей незаменимости.

Не в силах перебороть традиционную рутину, Гречаный решил на очередных выборах свою кандидатуру снять.

Едва он проговорился об этом, окружение ожесточилось, напористо подталкивая президента и дальше служить отечеству верой и правдой. Нет якобы альтернативы. Заговорили о монархии. Гречаный стал чаще отсиживаться в загородной резиденции, меланхолический настрой усугублял затяжной противный дождь.

В один из таких унылых дней явилась с уговорами депутация из первого эшелона власти. Премьер Цыглеев, глава органов Сумароков и прочие и прочие. Скромно отсутствовал Бехтеренко, и, разумеется, не было старых друзей: Судских, Луцевича, Момота, Бурмистрова.

Президент с тоской во взоре слушал доводы до тех пор, пока его молчание не стало раздражать депутацию.

— Я подумаю, — всего лишь ответил он на часовую аудиенцию.

Задержался один премьер Цыглеев, сославшись на необходимость срочно обсудить важное дельце.

Двадцатилетний Цыглеев, несмотря на ранний возраст, довольно умело руководил своим кабинетом. Начинал он министром просвещения, и Гречаный как будто не ошибся в нем. Пугала лишь его тяга все и вся компьютеризировать. Мыслил он другими категориями, отличными от устоявшихся правил. Если сравнить его с самым знаменитым плутом последних лет Черномырдиным сразу бросалась разница! подходе к проблеме. Цыглеев решал ее как обычный мясник. Членил на составляющие, пластал и разделывал с юношеской легкостью до последней косточки. Получалось грамотно и без отходов. Зато Черномырдин, с лицом завзятого мясника, премьера только изображал. Был у него и мясницкий фартук, и блистающий топор, и лицо он делал стальное, а все видели сразу, что никакой он не специалист и копия Леонова из «Полосатого рейса». Цыглеев не оглядывался на зрителей и просителей кусочка понежнее, был молод, не боялся за репутацию и будущее, а Черномырдину было что терять, и прежде всего старые связи, опутавшие его крепко-накрепко. Оттого и не было у него действий, а была игра в поддавки, из-за чего довели страну до ручки, по-коммунистически бездарной и карающей. Жизнь превратилась в мерзкий спектакль, где премьеры грозились премьерами, театральные труппы сменялись трупами политическими.

Ради изменения правил игры восстал Гречаный, но финальная сцена развивалась не по сценарию. Требовались молодые силы, способные спасти державу от сытой мягкотелости.

Цыглеев усиленно продвигал молодых с молчаливого согласия Гречаного. Они выгодно отличались от поколения деляг умением мыслить компьютерными величинами, чего не могли освоить старые пердуны, опоздавшие в развитии. Пока Цыглеев проникал в виртуальный мир, поверял доводы программным решениям и тратил юные годы на точные науки, Черномырдин с младых лет постигал условности и, когда вышел в премьеры, оказался всего лишь на пирамиде из чужих и собственных ошибок, нежели из достижений.

Это и есть опыт — учеба на ошибках. Оттого старички боятся подпускать к власти молодежь, боятся, что засмеют и обхамят за глупые действия и неразумные поступки. Ах, как не хочется позора на старости лет! Куда выгоднее таскать свое немощное тело с заседания на заседание, лишь бы никто не заметил, что в их отсутствие дело движется проще и ровнее. Старики всегда призывали к осторожности и мягкости, иначе не угнаться им за быстрой жизнью.

Наверное, Гречаный со времен своего президентства сделал единственно мудрый шаг, назначив Цыглеева премьером. И ничего не прогадал. Страна богатела, отстраивалась разумно и загодя, долгов не делала и Христа ради не давала. Радоваться бы президенту, только его душа, пораженная меланхолией, желала ностальгических песен, шерстяных носков и возможности посачковать от надоевших условностей. Цыглеев же был по-солдатски неуступчив и пугал неизвестностью, когда раздавал маршальские жезлы своим одногодкам, оттесняя осторожных и чаще всего ненужных деляг в возрасте. «Что там еще надумали его компьютерные мозги?» — думал всякий раз с опаской президент, оставаясь наедине со своим премьером. И всякий раз он шел на уступки Цыглееву.

— Семен Артемович, — начал Цыглеев, едва депутация исчезла. — Не пора ли перебираться в новую столицу?

Еще пол года назад объявили готовность, а Гречаный медлил. Ои тянул время, запрашивая ведомства: а связь, а коммуникации, а продовольствие? Готовы, готовы, готовы — отвечали президенту. А он все медлил. Три года назад, в пору строительства, он сам подгонял сроки, а нынче на него рисуют карикатуры: что ж ты, дядя, грозился в Землю Обетованную вывести, а самому через дорогу перейти лень?

— Как ты себе это мыслишь? — опять тянул время Гречаный.

— Обыкновенно, — будто ожидал подобного вопроса Цыглеев. — Готовьте указ, а я сделаю соответствующие распоряжения министрам для поэтапного переезда. За неделю управимся.

— За неделю?! — скорее ужаснулся, чем удивился Гречаный.

— И того меньше, — добил его прямотой Цыглеев.

Вот так. Для Гречаного вместе с переездом умирала не просто эпоха, а весь патриархальный уклад жизни, а для Цыглеева — нет проблем. Ни Кремль не держит, ни святыни.

— Давай еще раз проверим коммуникации и снабжение, — собрался выгадать паузу Гречаный, чтобы прийти в себя.

— В Москву поставки намного сложнее стали. Из той же Сибири везем, с Дальнего Востока и из Азии, — не миндальничал премьер. — Давно все проверено и упиралось только в название столицы. По результатам опросов населения, люди предлагают назвать ее Ориана.

— Ориана? Почему? Уже без меня названия выбирают…

— По старому названию той деревни, которая была на месте новой столицы.