— О какой этнической катастрофе вы говорите? — дождался Судских окончания эмоционального монолога. Он решил выслушивать все ради поиска истины, а Гуртовой, кажется, не спешил каяться. И в чем? Судских недоумевал. — Поясните, Леонид Олегович.

— Это целая программа, Игорь Петрович, о ней знают немногие. Всем евреям в Израиле тесно, действия террористов в последнее время заставляют коренное население покидать Израиль, а в Америке не сегодня завтра случится страшное. О грядущей катастрофе мы знаем давно и загодя готовили переселение в Европу, в частности в Россию. Свободных территорий хватает веем, а большинство эмигрантов — выходцы из России.

— Кто это мы? — подвигал Судских Гуртового.

— Обездоленный народ, Игорь Петрович.

— Может, международное масонство?

— Ну о чем вы говорите! — жалобно воскликнул Гуртовой.

— Ладно, — оставил тему Судских. — Простите, Леонид Олегович, при всей моей терпимости к вероисповеданиям и национальности я не уверен, что главы нынешней России и население с восторгом примут ваш план. Такое переселение вызовет открытую враждебность. Я не думаю, что эмигранты повезут в Россию средства со своих зарубежных счетов — это первое, а второе — в Сибирь на неосвоенный массив они нс поедут. Расселение будет идти но прежней схеме: один зацепился в столице, поможет остальным.

— Я это знаю, — слабо промолвил Гуртовой. — И готовил щадящий вариант.

— Не поможет, — твердо заверил Судских. — Выезжали евреи незаметно, прибывать будут массой. Представляете, что это будет? Красная тряпка для толпы. И ни одна страна в мире не примет массового потока переселенцев. А Церковь? Ей подобная конкуренция ни к чему. А сами коренные американцы, наконец? Евреи уезжают, а остальные хоть пропади? Вы же умный человек!

— И вы умный человек. И должны понять меня.

— Все могу опустить в данном случае, но что от меня зависит? Меня нет. Понимаете? Я на том свете!

— Вы будете жить. Обязательно. Вы станете руководить страной.

— Уважаемый Леонид Олегович, в мою бытность шефом УСИ меня знакомил Воливач с перспективками других служб.

О деятельности еврейского лобби собирались самые тщательные сведения. Массовое заполнение им СМИ не ушло от пристального внимания; вывоз, отмывка средств, скупка недвижимости тоже. Внедрение дешевенькой масс-культуры — тоже, пособничество наркомании — тоже. Правительства менялись, режимы, а планомерная работа шла своим чередом. И вы думаете, все это готовилось ради любопытства? Существует меморандум, подписанный Лениным, Сталиным и Бухариным. Он передается для прочтения новому главе страны шефом специальной службы госбезопасности в числе самых секретных документов. Не знаю, не видел, но он есть.

— Ах, любезный Игорь Петрович, для вас теперь не существует секретов! — воскликнул Гуртовой с жаром, собрав, видимо, все силы для этого. — Представляю, сколько там гнусности.

— Не знаю, не знаю, — буркнул Судских. — Вам плохо? — спросил он, взглянув в посеревшее лицо больного.

— Да, кажется, я скоро увижусь с вами на том свете. Дел много осталось, всех не переделать, но я рад, что предначертанное мне выполнил. А как же вы, где дискеты? Их так и не нашли…

Судских кивнул, обдумывая ответ.

— Скорее всего их выкрал Мастачный, — ответил он медленно. Лгать Судских всегда приходилось с большим трудом. — А к Мастачному я пока не вхож.

— Не огорчайтесь, — по-своему истолковал задумчивость Судских Гуртовой. — И дискеты найдутся, и Мастачный. Разведка контролирует его передвижения, это я вам сообщаю абсолютно точно, — заверил он. — Разведка выжидает, когда он сделает то, ради чего не сбежал подальше. До встречи, Игорь Петрович.

Так в задумчивости Судских и покинул Гуртового. Дискеты, Мастачный, они мало его волновали. Но почему Гуртовой оетался с ним неискренним? Анализируя ход их беседы, он мог поклясться, что в начале ее Гуртовой был настроен абсолютно иначе.

«Может, моя откровенность настроила его на иной лад?»

Может быть. Судских понял: есть иные силы, способные даже на смертном одре заставить умирающего унести тайну с собой.

«Опять же, он еще там, всего лишь в бреду…»

После ухода Судских Гуртовой полежал в некотором оцепенении, потом, собравшись с силами, принял лекарство и взял телефонную трубку. Патронажная сестра приходила три раза в день, охрана всегда находилась снаружи, Гуртовой так распорядился, и его не оспаривали. У каждого свои причуды. Если это причуды…

Он с паузами набирал цифры нужного номера. Передохнув, поднес трубку к уху.

— Алло. Я это. Версия подтверждается. Дискеты у Мастачного.

Хоронили Гуртового погожим октябрьским днем. Людей собралось довольно много. Эксцессов не случилось, и казаки практически бездействовали, многотысячная процессия повода не дала. И не с чего. Гуртрвой в памяти россиян остался незлобивым, невороватым, успевшим сделать для них нечто конкретное, и прощались с ним с тихой печалью, тихо переговаривались в тихий день осени.

Процессию до самого кладбища возглавляли Воливач и Гречаный. Шли неторопливо, словно обдумывая прошедшее и будущее.

— Хреновато будет без Гуртового, — сказал Гречаный Воливачу, когда процессия расползлась по аллеям Кунцевского кладбища и охрана пропустила к месту погребения только ближайших соратников.

— Справимся, — ответил Воливач, думая о вещах существующих.

На лице его не отразилось ничего, кроме покорности судьбе — обычная кладбищенская мина, а внутренне он благодушествовал: ушел из жизни претендент номер один на президентское кресло.

Гречаный и тем более Воливач проигрывали в популярности Гуртовому. Первый искренне жалел человека, благодаря которому Россия сумела избежать на этот раз безумных трат перестроечного периода. Он толково распорядился малыми финансами, малым недовольством, хорошо разобравшись в психологии россиян советского образа мышления. Ему не нужны были дворцы и загородные виллы, к чему стремились, мало-мальски оперившись на государственных харчах, бонзы, ему не приходилось выводить в люди кодлу разномастных родственников. Обреченный на смерть, он оставался в большом деле и тем снискал уважение.

Воливач не видел в Гуртовом конкурента. Чутьем опытного гэбиста он распознавал в нем не только качества бессребреника, были и другие, которые оставались в тени от простого люда. Часто в прошлом он ощущал нажим на себя, если речь заходила о Гуртовом: требовалось сказать нет, а из него вытягивали да. Какие силы? Да никакие. Один звонок, другой, третий, и как бы между прочим излагалось мнение, но мнение одного плана: надо бы сказать да. Кто-то стоял могущественный за спиной Гуртового? Да никто не стоял, под лупой не обнаружишь: мнение формировалось из обычного движения в воздухе, от дуновения ветерка. Скажешь нет, можно поднять бурю — мешают хорошему человеку.

Молодым гэбистом в пору начала правления Брежнева довелось Воливачу принимать участие в задержании главаря крупной ростовской банды. Им оказался простой сапожник на рынке. Никакой атрибутики главаря, никаких сберкнижек, а повиновались этому бессребренику и крупные обкомовцы, и заправилы торгов, и милицейские чины, не зная его в лицо. Идейный противник советской власти? Никаких следов. Он исчез бесследно, едва поступил приказ свыше рубить концы. Будучи руководителем" ведомства, вспомнил о нем Воливач, велел разыскать концы закрытого дела. Погибло несколько его опытных работников, а результатов повторное расследование так и не дало. И звонок был сверху: «Вам что, нечем заниматься?» Такие вот дела со скромными и честными бессребрениками. Воливач всегда вспоминал ростовского сапожника, едва речь заходила о Гуртовом. Не любил он его. Помощь принимал и в любой момент ожидал подвоха. С Гречаным он не заводил разговора о нем, не хотел навязывать свои убеждения, еще не хватало ссориться из-за предубеждений.

А назревал такой разговор. Как-то Гречаный обронил фразу, когда речь зашла о Судских: «Отмеченных печатью высоких качеств рано или поздно находит дьявол и не отпускает их никогда». «Кто это сказал?» — заинтересовался Воливач. «Великий магистр ордена тамплиеров Яков де Моле». «Его потом казнил какой-то король, подчистую его сторонников вырезал, — припомнил Воливач. — Толковый мужик был». «Толковый? — усмехнулся Гречаный. — Этот толковый мужик, давший обет бессребреничеству, основал гигантскую финансовую империю. Масон! Его преподнесли нам как мученика, а на его руках крови побольше, чем на руках Филиппа Красивого, казнившего де Моле. Это на масонские денежки вскормили Маркса и Ульянова, а этот толковый мужик еще тогда повелел выделять умных и талантливых, всеми средствами привлекать их в масоны, в слуги, понимай, дьявола».