— Я знал, что надо было попросить тебя скопировать эти письма.

До этого момента я еще не верил всему тому, что узнал. Я попытался не показать, насколько я шокирован.

— И почему же ты этого не сделал?

— Ты чувствуешь себя оскорбленным? — Хозяин бросил на меня еще один оценивающий взгляд.

— В некоторой степени.

— Не надо. Это просто подчеркивает твою честность. Ты иногда слишком щепетилен для грязных политических дел, Тирон, и мне было бы трудно провернуть такое дело под твоим осуждающим взглядом. Итак, мне удалось обвести тебя вокруг пальца, а? — Казалось, что сенатор очень горд собой.

— Да, — ответил я, — абсолютно.

И это было правдой. Когда я вспоминаю тот его удивленный взгляд в ту ночь, когда Красс, Сципион и Марцелл привезли эти письма, я не могу не восхищаться актерскими способностями хозяина.

— Мне жаль, что пришлось тебя обманывать. Однако, как оказалось, Лысую Голову мне провести не удалось. По крайней мере, сейчас ему все известно. — Цицерон опять вздохнул. — Бедный Сизифий. Мне кажется, я точно знаю, когда Красс вытряс из него правду. Наверное, это произошло в тот день, когда я послал его забрать бумаги на этот дом.

— Надо было послать меня.

— Правильно, но тебя не было на месте, а никому больше я доверить все это не мог. Какой ужас бедняга должен был испытать, когда старый лис заставил его во всем признаться. Если бы он рассказал мне, что случилось, — я бы успокоил его.

— А тебя что, не волнует, что может сделать Красс?

— А что мне волноваться? Красс получил все, что хотел, кроме командования над армией, которая разбила Катилину — то, что он вообще об этом попросил, потрясло меня! А все остальное, особенно эти письма, которые Сизифий написал под мою диктовку и оставил у него на пороге, были для Красса даром богов. Он смог откреститься от заговора и предоставить мне чистить конюшни, и при этом еще и не допустить вмешательства Помпея. Надо признать, что Красс получил от этого трюка гораздо больше, чем я. А пострадали в результате только виновные.

— А если он решит обо всем рассказать?

— Я буду все отрицать — ведь свидетелей нет. Но Красс этого не сделает. Он совсем не хочет копаться в давно истлевшем грязном белье. — Хозяин вернулся к книге. — Иди и положи монету в рот нашего друга[48]. Будем надеяться, что по ту сторону вечной реки он найдет больше благородства, чем видел по эту.

Я сделал, как он приказал, и на следующий день тело Сизифия было сожжено на Эсквилинском поле. Большинство домочадцев появились на похоронах, и я не считая тратил деньги Цицерона на цветы, флейтистов и благовония. В результате похороны прошли ничуть ни хуже других подобных мероприятий: можно было подумать, что мы прощаемся с вольноотпущенником или даже с горожанином. Обдумав все, что узнал, я не стал критиковать моральную сторону действий Цицерона и не обиделся на него за недостаток доверия. Однако я боялся, что Красс попытается отомстить, и когда дым погребального костра смешался с низкими облаками, меня наполнили дурные предчувствия.

Помпей приблизился к городу в январские иды. Накануне его приезда Цицерон получил официальное приглашение встретиться с императором на Вилла Публика, которая являлась официальным гостевым домом. Приглашение было составлено в уважительной форме, и причин отказаться не было. Более того, отказ мог быть воспринят как оскорбление.

— Однако, — признался мне Цицерон, когда слуга одевал его следующим утром, — я чувствую себя как побежденный, призванный поприветствовать победителя, а не как партнер, приглашенный равным для обсуждения дел государственной важности.

Когда мы прибыли на Марсово поле, на нем уже собрались тысячи горожан, ожидающих прибытия своего героя, который, по слухам, находился всего в одной миле от города. Я увидел, что Цицерон несколько огорчен тем, что вся толпа стоит к нему спиной и не обращает на него никакого внимания, а когда мы вошли в Вилла Публика, то его достоинство получило еще один удар. Он думал, что встретится с Помпеем один на один, а вместо этого обнаружил еще несколько сенаторов с помощниками, включая новых консулов, Пуппия Пизона и Валерия Мессалу, ожидающих аудиенции. Комната была мрачной и холодной, как все государственные резиденции, которыми редко пользуются. В ней стоял резкий запах сырости, но никто не подумал зажечь огонь. Здесь Цицерону пришлось ждать, сидя на жестком позолоченном стуле и ведя беседу с Пуппием, немногословным офицером Помпея, которого он знал много лет и не любил.

Где-то через час шум за окном усилился, и я понял, что Помпей появился перед толпой. Вскоре шум достиг такого уровня, что сенаторам пришлось прекратить все разговоры и сидеть молча, как незнакомцам, которые оказались вместе случайно, в поисках укрытия от дождя. Было слышно, как снаружи бегают люди и раздаются приветственные крики. Прозвучала труба. Наконец раздался звук шагов, заполнивший приемную, и мужской голос произнес:

— Что же, император, ты не можешь пожаловаться на то, что народ Рима тебя не любит.

Звучный голос Помпея сказал в ответ:

— Да, все прошло неплохо. Совсем неплохо.

Цицерон встал вместе с другими сенаторами, и через мгновение в комнату вошел Великий полководец, одетый в парадную форму из пурпурной накидки и блестящего бронзового нагрудника, на котором было выгравировано солнце. Он отдал свой шлем с плюмажем помощнику, а его офицеры и ликторы заполнили всю комнату. Волосы Помпея были очень густыми, и он провел по ним своими мясистыми пальцами, придав им знакомый вид волны, изогнувшейся над его широким, загорелым лицом. Военачальник не сильно изменился за прошедшие шесть лет, стал только — если таковое было возможно — еще более впечатляющ физически. Его тело было громадным. Император поздоровался с консулами и сенаторами и с каждым обменялся несколькими словами, пока Цицерон неловко наблюдал за всем этим. Наконец он подошел к моему хозяину.

— Марк Туллий! — воскликнул он. Отступив на шаг, Повелитель Земли и Воды внимательно осмотрел Цицерона, притворно удивившись его блестящим красным башмакам, тоге с пурпурной оторочкой и аккуратной прическе. — Ты прекрасно выглядишь. Ну, подойди же, — сказал Великий Человек, раскрывая объятия. — Дай же мне обнять человека, без которого у меня не было бы страны, в которую я мог бы вернуться. — Он обхватил Цицерона, прижав его к груди, и подмигнул нам через его плечо. — Я знаю — это правда, ведь он не устает мне об этом напоминать!

Все рассмеялись, и Цицерон хотел присоединиться к этому смеху. Однако объятия Помпея лишили его всякой возможности дышать, и он смог только издать какой-то еле слышный хрип.

— Ну что же, граждане, — продолжил Помпей, двигаясь по комнате, — присядем?

Было принесено большое кресло, в которое уселся император. В руки ему дали указку из слоновой кости. У ног Помпея раскатали ковер, на котором была выткана карта Востока, и, под взглядами сенаторов, помогая себе указкой, он стал рассказывать о своих достижениях. По рассказу полководца, за время войны он захватил 1000 укрепленных пунктов, 900 городов и 14 стран, включая Сирию, Палестину, Аравию, Месопотамию и Иудею. Указка заработала вновь. Он основал 39 новых городов, причем только 3 из них разрешил назвать Помпеиполисами. Великий Человек ввел на Востоке налог на имущество, который увеличит ежегодные поступления в казну на две трети. Из своих собственных средств император немедленно внесет в казначейство вклад в размере двухсот миллионов сестерций.

— Я в два раза увеличил размеры нашей империи, граждане. Римская граница теперь проходит по Красному морю.

Записывая, я обратил внимание на единственное число, которое он постоянно употреблял в своем докладе. Он употреблял только местоимения «я», «мой», «мое» и так далее. Но разве все эти города, страны и деньги принадлежали только ему — или, все-таки, Риму?

— Вы понимаете, что мне потребуется указ Сената, чтобы все это легализовать.