— Ужли те, княжич, не ведомо? Она! — И еще добавил, что сватали ее в Чернигове, да Росинка не согласилась. Три года, говорит, не прошли после смерти отца.

Теперь проходил княжич Борис мимо хором боярыни и на ее подворье глаза пялил, однако если удавалось увидеть Росинку, то издалека…

С приездом боярыни Агриппины с дочерью в Киев совсем забыл Борис ростовскую Ольгицу.

«Господи, — думал княжич, — ужли можешь ты создать более прекрасное, чем Росинка?»

И подсчитал, что будущей весной исполнится три года, как печенеги убили воеводу Светозара. Тогда и скажет Борис великому князю, что хотел бы взять в жены Росинку…

В мае в дивном цветении степь. Будто искусные руки восточных мастериц прикоснулись к ней разными нитями, расшили ее узорами чудными. С высоты седла Булан не степью любуется. Далеко вперед ушли конные тумены, скрипят колеса кибиток, гонят табунщики косяки, ржут кони, и ревут стада. А позади, прикрывая улусы в движении, следует последняя тысяча орды хана Булана. Поодаль от Булана едет охрана хана, его верная сотня.

Опустив голову на грудь, Булан задумался. Боняк покинет свое становище и поведет орду еще не скоро. Это произойдет не раньше, чем степь оденется в ковыли и они закачаются морем, а урусы потеряют бдительность.

Тогда орда Боняка вырвется из придонья и словно камень, пущенный из пращи, пронесется по землям Урусии. А он, Булан, сделает то же на правобережье.

Орда хана Булана идет, прижимаясь к морю, и он наказал темникам двигаться этой дорогой, не заходя в глубь степи, а сам с двумя тысячниками повернул в сторону лесостепи, где начало урусских засек.

Булан щерится, пусть урусы бьют тревогу, думая, что печенеги идут на них, а когда поймут, успокоятся. Печенегам этого и надобно. Ханы дождутся, когда князю Владимиру и его воеводам надоест бросаться в степь, и тогда Боняк и Булан кинутся в Урусию.

Булан тронул коня, въехал на курган и оглядел степь. Поросшая травой, она изобилует птицей. Вон высоко потянулись лебеди, а с ближней тихой речки снялась стая уток, пролетела со свистом. Поднял Булан голову, солнце заканчивало свой дневной путь. Хан подал знак, и к нему родъехал нукер.

— Ставьте юрту, здесь ночевать буду.

Ночью полил дождь, крупный, густой, глухо забарабанил по войлочной юрте. Дождь в степи продлевает жизнь зав, выпаса делаются обильными, и по степи бродят тучные стада.

Булан прислушался. Дождь стучал ровно, без ветра и, по всему, зашел надолго. Если к утру погода установится и взойдет солнце, степь, омытая дождем, заиграет радужными каплями, запоет многими голосами, зазвенит.

Булану не спалось. Ослепительно сверкнула молния, и треснувший гром сорвался в овраг. По преданиям Булан знает, это те печенеги, какие отошли в небеса, продолжают сражаться с врагами, пускают каленые стрелы, рубятся саблями.

Молнии блистали до рассвета. Хан откинул полог, и свежий ветер ворвался в юрту. Дождь сделался реже, между облаками проглядывали звезды. Булан окликнул раба, древнего хазарина, захваченного в бою так давно, что этот раб успел позабыть свой родной язык, велел принести кумыс. Жадно выпил и тут же заснул.

Ратник из острожка десятника Савелия углубился далеко в степь. Третий день пробирался он оврагами, ужом полз в траве, редко передыхал, из кустарников наблюдал за степью.

Жизнь в острожке, постоянная готовность к появлению печенегов делала засечных ратников осторожными, чуткими и зоркими, а их нюху позавидовала бы лучшая охотничья собака.

Ратник крался, держа наготове лук. При нем не было ни копья, ни щита, только на поясе висел нож и собранный кольцо к кольцу кожаный аркан. Окидывая глазами степь, ратник убеждался, печенегов поблизости нет и можно возвращаться в острожек.

Сумерки тронули небо, когда ратник вдруг учуял легкий запах дыма. Где-то заржал конь. Зайдя с подветренной стороны, ратник начал пробираться так осторожно, что даже чуткое ухо печенега не уловило опасности. Согнувшись у костерка, печенег возился у огня. До рубежа было еще далековато, и степняк позволил себе чуть-чуть расслабиться. Но вот печенег затоптал огонь, рука потянулась к поводу. Печенег готов был вставить ногу в стремя, как петля обвила его шею. Печенега рвануло, швырнуло на землю, и кто-то здоровый навалился на него, ударил по голове, и он потерял сознание. Очнулся, когда ратник гнал коня к засечной линии…

К утру он был уже в острожке, а к полудню гонец из Переяславля вез в Киев от воеводы весть, что к рубежу Киевской Руси направляется тумен хана Булана…

По всей засечной линии зажглись костры, упреждая о неприятеле…

А Булан доволен, ложную тревогу вызвали у урусов. К хану подъехал темник, поправил малахай, сказал хрипло:

— Урусы поймали ветер.

Его безбородое, лоснящееся от жира лицо расплылось в беззвучном смехе.

— Горят ли сторожевые огни, Изет? — спросил Булан.

— Костры урусов подогревают небо.

— Ха, — выдохнул Булан, — теперь, Изет, ты можешь поворачивать свой тумен туда, куда направились наши улусы. Ты прикроешь их переправу. А конязь урусов пусть ждет нас со своей дружиной или ищет в степи следы наших быстрых коней.

В Киеве тревожно. Известие о печенегах разнеслось в считанные часы. Уходили в леса смерды, а ремесленный люд из предместий спешил укрыться за городскими стенами.

Великий князь давал последние наставления воеводе Добрянке и Борису.

— Поступайте по разумению, ежели с Буланом один тумен, отрезайте его от степи, но коль ертоулы донесут, что подходят другие тумены, отходите под прикрытие переяславских стен и дожидайтесь, пока к вам подойдут другие воеводы. Почему с вами не посылаю сразу Блуда с большим полком, скажу: не верю ханам, Булан только прощупывает нас. Выждем.

— Может, и так, — согласился воевода Добрянко, — время покажет.

— Поторапливайтесь, дабы Булан вас не опередил. А у тя, Борис, с Буланом счеты. В том разе он от тя ушел, сыне. Не дай ему и ныне обхитрить тебя. Уйдет в степь, не морите коней, ворочайтесь. Степь — дом печенега, и в нем он хозяин.

Не прошла и неделя, как начали переправу там, где прежде никогда ее не делали, на днепровском разливе. Булан остерегался, что на бродах их могут настичь русичи. А здесь, где Днепр шире и полноводней, киевские воеводы не ожидают печенегов.

С вечера начали вязать легкие плоты из сухого камыша, рубили деревья, росшие дубравами, и из них получались большие плоты. На них перевозили сразу по нескольку кибиток. Конница пошла вплавь, едва взошло солнце.

Взбурлился, вспенился Днепр. Криками печенегов, ревом скота огласилась запорожская степь.

С высоты седла Булан наблюдал за переправой. К обеду передние отряды уже были на правом берегу и изготовились на случай появления неприятеля.

Нукер протянул хану кусок вяленого мяса. Булан пожевал, запил кумысом. Доволен хан. Он посмотрел на все подтягивающиеся остатки орды. Подъезжали кибитки, ждал знака хана темник Изет.

Вот на середине реки опрокинулся плот, и телеги на нем пошли ко дну. На крики тонущих никто не обратил внимания, на переправе каждый за себя в ответе. Булан только недовольно повел бровью.

К ночи орда была на правом берегу, и хан пустил своего коня в воду. Следом переправилась и верная Булану сотня.

Не дав орде передохнуть, хан повел ее в низовье Днепра и Буга.

Возвращаясь в Киев, Борис с воеводой передохнули в Переяславле. Засиделись в хоромах воеводы Поповича. Разговор о печенегах вели, гадали, к чему бы Булан тревогу на засечной линии вызвал? Теперь было ясно, он не намеревался прорвать ее.

Попович заметил:

— По всему, захотел хан поиграть с нами в кошки-мышки. Догадываетесь?

Борис посмотрел на воевод. Александр Попович пояснил:

— Булан нас ровно парень девку щупал, а тем часом его орда где-то переправляется. Осядет хан в запорожской степи, будут ладьи грабить, Каневу и полянам грозить. Ты, князь Борис, либо иные воеводы будете раз за разом на печенегов ходить, а тут и Боняк подоспеет.