Последовала тишина. Затем в динамик телевизора с мучительным трудом пробился слабый стонущий звук, который постепенно перешел в разборчивую речь сносного тембра и темпа – категории восприятия Рахмаэль вновь достигли функциональной параллели с осью пространства-времени образа Омара Джонса. Или же прогрессирование этого образа возобновилось в прежней манере? Остановилось ли время, образ или и то и другое разом… и существует ли время вообще? Он хотел вспомнить, но обнаружил, что это ему не под силу из-за угасшей способности мыслить абстрактно.

На него смотрела какая-то тварь. Смотрела своей пастью.

Потому что сожрала большую часть собственных глаз.

«Людей, находящихся вне фазы времени, следует убивать, – язвительно решил для себя Зепп фон Айнем. – А не сохранять подобно насекомым в янтаре». Он поднял взгляд с закодированного разведывательного отчета и с неприязнью уставился на своего наделенного таинственным – и весьма гадким – талантом выскочку-сотрудника Грегори Глока в его стучащей и жужжащей терапевтической камере. Сейчас этот тощий, высокий и очень сутулый юноша говорил в аудиорецептор своей герметичной камеры, и его губы изгибались так, словно были из допотопного пластика, а не из живой плоти. Движениям губ также недоставало подлинности, они были слишком медленными, отметил фон Айнем, даже для Глока, заторможенного балбеса. Впрочем, аудиокассеты в камере запишут все сказанное Глоком на любой скорости. После чего эти речи, разумеется, воспроизведут с надлежащей скоростью… хотя частота будет жуткая, возможно, удвоенная. При мысли об ожидающем его пронзительном визге фон Айнем застонал.

Чувствительная запоминающая система на аудиовходе терапевтической камеры уловила его стон и подвергла обработке: сделанная на скорости двадцать дюймов в секунду на железоокисной магнитной пленке запись автоматически отмоталась назад и начала воспроизводиться на скорости шесть дюймов в секунду, поступая в наушники, закрепленные на костистой голове Глока. Вскоре Глок отреагировал на стон начальника с характерной чудаковатостью: надул щеки, затаил дыхание и побагровел. Одновременно он злобно ухмыльнулся, покачивая головой и превращаясь в пародию на безмозглого дебила – дважды пародию, поскольку подлинной целью этих ужимок были его собственные фантастические ментальные процессы. Фон Айнем с отвращением отвернулся, скрипнул чрезвычайно дорогостоящими, сделанными по индивидуальному заказу зубами и вернулся к изучению недавно поступивших разведматериалов.

– Я Билл Бейрен, – весело объявил жестяной механический голос. – Оператор мухи 33408. Как вы помните, а может, и нет, муха 33408 – настоящий чемпион. То есть она проникает куда надо и отлично справляется с добычей информации, самой что ни на есть ценной. Лично я был оператором приблизительно пятидесяти мух… но за все это время ни одна из них не показала столь блестящих результатов, как эта малышка. Думаю, что она (или он – не знаю, как их сейчас называют) заслужила благодарность всех, кто вовлечен в нашу деликатнейшую работу. Верно, герр фон Айнем? – Оператор домашней мухи 33408 Билл Бейрен с надеждой смолк.

– Благодарность, – сказал фон Айнем, – следует выразить вам, мистер Бейрен, за ваши острые глаза.

– Вот как, – смягчился голос оператора. – Что ж, думаю, всех нас вдохновляет…

– Информация, – договорил фон Айнем. – Касающаяся оружия ООН. Что конкретно означает кодовый номер вариант № 3 искажателя времени, столь ценимого организацией? – «Как странно, – мысленно добавил он, – наверное, весь персонал конструкторов оружия берет его с собой в постель по очереди».

– Дело в том, сэр, – энергично отвечал оператор мухи 33408 Билл Бейрен, – что вариант № 3 – это эдакий симпатичный приборчик, хитроумно замаскированный под консервную банку, содержащую психоэнергетик с шоколадным вкусом.

На экране системы считывания разведывательных донесений появилось объемное изображение портативного прибора, и фон Айнем посмотрел на Глока в жужжащей терапевтической камере, чтобы узнать, принимает ли трансляцию сутулый гримасничающий молодой человек. Очевидно, Глок запаздывал с приемом не менее чем на пятнадцать минут, и пройдет некоторое время, прежде чем его синхронизирующее устройство доставит ему изображение. Ускорить сей процесс невозможно – это обессмыслит терапевтическую камеру.

– Я правда сказал «со вкусом шоколада»? – взволнованно жужжал Бейрен. – Нужно было сказать в шоколадной оболочке.

«Неужели ООН надеется выжить с подобным оружием?» – размышлял фон Айнем. Разумеется, это подразумевало точность полученного донесения.

Его интерес к достоверности информации мухи 33408 вызвал мгновенную реакцию оператора Бейрена.

– Эта муха превосходит разумом всех мух на свете. Я не пытаюсь вас облапошить, герр фон Айнем, отнюдь нет. Примите сведения, добытые номером 33408 с помощью многофункциональных рецепторов, и советую приготовиться, поскольку они поразительны. – Бейрен с важностью откашлялся. – Слышали когда-нибудь о Чарли Фолксе?

– Нет, – ответил фон Айнем.

– Вернитесь мысленно в свои детские годы. Ну, скажем, вам было тогда лет восемь или чуть больше. Вспомните задний дворик, ваши игры и Чарли, склоняющегося над забором…

– Так вот что ваша vervluchte[23] муха выудила из Архива усовершенствования оружия ООН? – Пора заменить Бейрена вместе с его двукрылым насекомым на одного древесного американского прямокрылого кузнечика, способного нести вдвое больше рецепторов и записывающих кассет, чем 33408-я. При этом в его мозгу вполне может быть столько же извилин, сколько у Бейрена вместе с его мухой. Фон Айнем помрачнел; по сути, уныние уже граничило с отчаянием. Ладно хоть Тео Ферри сумел успешно справиться со сложной ситуацией на Китовой Пасти – в отличие от нынешней. И это было сейчас самое важное.

Успешно, если не считать несчастных долгоносиков с их смехотворными нарушенными криптографическими ощущениями. Фон Айнем с досадой и удовлетворением подумал, что его старые товарищи в далеком 1945-м сумели бы разделаться с этими недочеловеками. «Одержимость подобными субреальностями ясно указывает на генетическое разложение, – хмуро размышлял он. – Низшие типовые базисы преобладают над слабыми неустойчивыми характерными структурами – несомненно, в этот процесс включена идеоплазма»[24].

– Старина Чарли Фолкс, индивид из вашего детства, как никто из гуманоидов сформировал вашу онтологическую[25] природу, – сказал оператор Бейрен. – Все переживания вашей взрослой жизни полностью и по существу зависят от того, как старина Чарли…

– Тогда почему же я не припоминаю его? – едко перебил фон Айнем.

– Тактики из лабораторий секретного оружия ООН еще не поместили его в вашу память, – пояснил оператор Бейрен.

Внутри своей камеры-оболочки (сработанной фирмой «Крупп и сыновья» много лет назад и позволяющей сотрудничать с обычными людьми, ориентированными во времени) воодушевленный извращенец протеже Зеппа фон Айнема изучал пакеты сообщений, регулярно выбрасываемые хранилищами информации его сложного механизма. Как обычно, он чувствовал себя слабым: частые вбросы стимуляторов перегружали метаболизм… К сожалению, регуляторы периодических вбросов находились вне его мануальной досягаемости.

В эту минуту поставляемые данные представляли собой нелепицу из нелепиц, белиберду, с какой он еще не сталкивался. Ошеломленный Глок пытался сосредоточить на ней свое иссякшее внимание, но перед умственным взором проплывали лишь жалкие фрагменты разведданных:

«…скованный утробный плод домашних яблочек шатается… ищет… нечто вроде паторадикальных комплектов кружев. Железные кровати из раскаленных докрасна сабратондий мелькают по кран-балкам…»

Грегори Глок безропотно слушал беспомощный лепет, передаваемый контрольной башней камеры, гадая, что выбило ее из колеи на сей раз. На него уже наползала апатия, как вдруг он встрепенулся, уловив смысл и с жадностью прислушиваясь.