— Давай же, детка.

— Я же сказала, мы не сможем сделать ребенка, — объяснила она, поражаясь его непонятливости. — Ничего не получится.

— Так это же здорово, лапочка. Если нам с тобой что-то совершенно не нужно, так это ребенок. Давай немного позабавимся, сладкая моя девочка. Может, лучше выключить музыку? Не хочешь выпить молочка? Я принес тебе прекрасного свежего молочка. Помнишь, ты сказала, что его любишь? Я и мороженого тебе принес.

— Вот это здорово, — довольно пробормотала Эмалет. — Сделай музыку потише.

Лишь после этого она смогла двигаться. Теперь музыка звучала едва слышно. И все же она пульсировала прямо в голове Эмалет, билась, трепетала там, словно играющая в пруду рыба. Музыка щекотала ей мозги, но не поглощала ее целиком.

Эмалет отвернула крышку большой пластиковой бутылки и принялась жадно пить. Какое чудесное молоко. Конечно, с материнским его не сравнить. Но все равно очень вкусное. Как жаль, что у матери больше не осталось ни капли молока. Ей так хотелось припасть к материнской груди. Так хотелось лежать в теплых объятиях и сосать, сосать… И за то время, что она провела вдали от матери, желание это не притупилось. Напротив, становилось все более острым. Когда Эмалет вспоминала о матери, она едва сдерживала слезы.

Но она высосала из материнской груди все молоко, до последней капли. Она выросла. Теперь она большая. И она покинула мать лишь потому, что не могла поступить иначе.

Хорошо бы те добрые коричневые люди нашли маму. Хорошо бы они похоронили ее как полагается. Может, они даже споют над ее могилой и украсят холмик цветами. Мама больше никогда не проснется. Мама больше никогда не заговорит. Ее грудь никогда не наполнится молоком. Мама отдала ей все, что могла.

Теперь мама мертва. Эмалет должна найти Майкла, должна исполнить мамину просьбу. Чувство любви и нежности овладело ею, когда она вспомнила о Майкле. Ведь его любила мама. А потом Эмалет отправится в Доннелейт. Может быть, отец уже ждет ее там?

Эмалет пила и пила. Мужчина смеялся, глядя на нее. Он опять повернул ручку приемника, сделав музыку громче. Бум, бум, бум. Эмалет выпустила из рук бутылку и вытерла губы. Ей пора идти.

— Пока, — сказала она.

— Погоди, лапочка. Куда ты так спешишь?

Он опустился рядом с ней, осторожно убрав подальше бутылку с остатками молока.

— Хочешь мороженого? Обычно те, кто любит молоко, обожают мороженое.

— Я никогда раньше его не пробовала, — призналась Эмалет.

— Неужели? Детка, тебе очень понравится, — пообещал мужчина, открывая пакет. Он принялся кормить Эмалет с маленькой белой ложечки. Да, этот новый вкус, такой восхитительно сладкий, еще больше напоминал вкус материнского молока. Упоительное воспоминание заставило Эмалет вздрогнуть. Она забрала у него картонную коробку и стала есть сама, довольно урча и напевая. Музыка и вкус мороженого сливались воедино. Они вновь поглотили весь мир. Эмалет попыталась стряхнуть наваждение. Она здесь, в маленьком домике посреди леса. Сидит на полу, а рядом с ней какой-то человек. Все танцоры уже ушли. Он хочет сделать с ней это. После того как он сделал это первый раз, на полу осталась кровь. Эмалет коснулась засохшего пятна.

— Он умер. Сразу умер.

— О чем ты, детка? Кто умер?

— О ребенке. Я не могу делать детей с мужчинами. Только с отцом.

— Детка, что за ужасы ты говоришь! Такие жуткие тайны лучше держать при себе.

Она не поняла, что он имеет в виду. Но он был счастлив. Он был с ней так добр. Он считал ее красивой. Правда, об этом он не говорил, но в словах не было нужды. Она все понимала по его глазам. Музыка могла играть или молчать, но взгляд мужчины неизменно светился восхищением. Ему нравился исходивший от нее молочный запах. Благодаря этому запаху он чувствовал себя моложе.

Мужчина потянул Эмалет за руку, заставив встать. Коробка с мороженым упала на пол. Ей было приятно, когда он сжал ее в объятиях. Так приятно качаться туда-сюда, туда-сюда. Так раскачивался колокол, который созывал людей в долину.

«Слышишь звон, изгоняющий дьявола? Слышишь звон?»

Он крепче стиснул ее в объятиях, прижав к своей крепкой груди. Странное, сладостное чувство.

— О, у меня появилось свое молоко, — прошептала она и слегка подалась назад, пытаясь прогнать прочь музыку, звучавшую в голове. — Посмотри.

Она торопливо расстегнула рубашку и нажала на один из сосков.

На розовой коже выступила крошечная капля молока. Она знала, что пить свое собственное молоко нельзя. Ей хотелось к матери, хотелось любви и ласки. Но надо же, в ней только что умер маленький ребенок, и сразу появилось молоко. Но если мужчина прекратит попытки делать с ней детей, молоко исчезнет. А если не исчезнет? Все равно. Когда они с отцом соединятся, чтобы выполнить свое предназначение, ей понадобится молоко — груди, полные молока… Из ее чрева выйдут дети. Красивые, сильные дети. И все они захотят молока. Она будет рожать и рожать, пока долина вновь не наполнится жителями, как это было в давние времена, когда люди приехали с островов.

Эмалет выскользнула из его объятий, опустилась на колени и подняла с пола бутылку с молоком. Музыка завораживала ее, лишала способности двигаться. Музыка заставляла ее забыть обо всем.

Она пила и пила, пока в бутылке не осталось ни капли.

— Ну, лапочка, такой любительницы молока я еще не встречал.

— Да, я очень люблю молоко, — согласилась она и сразу забыла, что он только что сказал.

Музыка. Надо выключить музыку. Мужчина заставил ее опуститься на пол.

— Давай, киска, сделаем это еще раз.

— Хорошо. Но у меня опять потечет кровь, и ничего больше. — Груди ее слегка болели. Но, вероятно, так было надо. — Я сказала, мы не сможем сделать ребенка.

— Скажи мне лучше, детка, почему ты такая сладкая. Никогда прежде я не встречал такой чудной девчонки. Никогда… никогда…

Собрание родственников в столовой началось ровно в час дня. Сиделки обещали немедленно позвать Майкла, если в состоянии Роуан произойдут хотя бы малейшие перемены.

В это время дня столовую заливали потоки света. Лучи солнца врывались не только через окна, выходящие на юг, в сад, но даже и через то единственное окно, что выходило на север, на улицу. При дневном свете на фресках, изображающих пейзажи Ривербенда, можно было разглядеть куда больше подробностей, чем при электрическом. На буфете сверкал безукоризненно начищенный серебряный кофейник. Дополнительные стулья, которых потребовалось множество, тесно стояли вокруг овального стола.

После того как члены семьи расселись, в комнате повисло напряженное молчание. Первым его нарушил доктор.

— На данный момент состояние Роуан можно расценивать как стабильное, — сообщил он. — Она хорошо переносит питание жидкостями. Результаты анализов крови, как и прочих исследований, доказывают, что внутренние органы больной работают нормально. К тому же у нее сильное сердце. Увы, при всем этом у нас нет никаких надежд на ее выздоровление. Однако же, согласно желанию Майкла, мы не будем рассматривать перспективы больной как абсолютно безнадежные. Соответственно, мы должны не только ухаживать за Роуан, но и проводить разнообразные мероприятия, которые могут стимулировать ее нервную систему. Неплохо, если в комнате время от времени будет звучать музыка. Там можно включать телевизор или радио, а также негромко разговаривать — разумеется, на отвлеченные, спокойные темы. Ежедневно Роуан следует делать легкий массаж и разминать ее конечности. Сиделкам дано распоряжение содержать в порядке и тщательно причесывать ее волосы, а также по мере надобности подстригать и подпиливать ей ногти. Короче говоря, мы намерены заботиться о ней так, словно она пребывает в полном сознании. Бесспорно, Роуан заслуживает самого лучшего отношения. И мы сделаем для нее все, что от нас зависит.

— Но Роуан может очнуться, — подал голос Майкл. — Она жива, а это значит…

— Да, — кивнул головой доктор. — В этой жизни нет ничего невозможного. И все же вероятность того, что Роуан очнется, мягко говоря, чрезвычайно слаба.