К этому времени я уже знал, что Эвелин носит под сердцем мое дитя. Господь беспощаден к старикам. Так же как и молодые, мы сгораем от любви и даже на пороге смерти способны оплодотворить юное лоно. Какое ужасное стечение обстоятельств! Но Эвелин, судя по всему, не догадывалась, что в ней зреет новая жизнь. Я же предпочитал молчать об этом.

Единственным, кому я доверился, был Кортланд. Я вызвал его к себе и дал соответствующие наставления. В том, что, как только беременность Эвелин перестанет быть тайной, на Амелия-стрит разразится буря, я не сомневался. И надеялся лишь, что некоторые юридические акты, которые я оформил с помощью Кортланда, в любой ситуации смогут обеспечить безопасность как самой Эвелин, так и ее будущего ребенка.

Вновь наступила ночь, безмятежная, теплая. Если мне не изменяет память, умер я в самом разгаре лета. Да, конечно, так оно и было. Точно помню, мирты в саду были сплошь покрыты розовыми цветками.

Перед смертью я всех отослал прочь. Я чувствовал, что мне осталось совсем немного. Лежа на высоких подушках, я глядел в окно, на легкие кружевные облака, проплывавшие над верхушками деревьев.

Мне хотелось вернуться прошлое, в Ривербенд моего детства, хотелось вновь оказаться на коленях у Мари-Клодетт. Мне хотелось узнать, кем был тот молодой человек, который похищал рабов и доставлял их в покои Маргариты, которая творила над ними свои жестокие опыты. Откуда он взялся, этот безрассудный и преданный рыцарь?

Я лежал неподвижно и в какое-то мгновение сделал страшное открытие. Впрочем, в этом открытии не было ничего удивительного. Я всего лишь понял, что больше не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой. Не могу сесть, не могу поднять голову. Мои члены отказались повиноваться. Смерть наклонилась надо мной, и холод, исходящий от нее, сковал мое стынущее тело.

Однако Бог, как видно, пожелал доказать, что существует даже для самых закоренелых грешников, ибо в это мгновение в окне появилась Эвелин. Ее белые нежные руки цеплялись за виноградные лозы.

Она стояла на крыше террасы, и сквозь оконное стекло до меня доносился ее звонкий голосок:

— Открой окно, дядя Джулиен! Это я, Эви! Впусти меня. Но, увы, я не мог пошевелиться. Я смотрел на нее, и глаза мои застилали слезы.

«О моя дорогая девочка», — хотелось мне прошептать, но с губ моих не сорвался ни единый звук.

Тогда Эвелин, пустив в ход свой ведьмовской дар, слегка коснулась окна, и рама тут же распахнулась. Девочка спрыгнула с подоконника, бросилась ко мне и обняла за плечи. К тому времени я так исхудал и иссох, что ей не составило труда приподнять меня. Она прижала меня к груди и покрыла мое лицо поцелуями.

— О мой дорогой, я здесь, рядом с тобой…

Глядя поверх ее плеча, я заметил, что на небо набежали свинцовые тучи. Надвигалась гроза. Я слышал, как первые дождевые капли упали на крышу террасы. Брызги залетали в окно, я ощущал их на своем лице. Неистовые порывы ветра раскачивали деревья в саду. Я прислушивался к его завываниям и слышал в них стоны и рыдания Лэшера. Это он клонил к земле деревья, исторгая из груди горестные крики. Так было и в день смерти моей матери, и в день смерти матери моей матери…

Да, уход ведьмы из этого мира неизменно сопровождала буря. Я тоже принадлежал к племени ведьм. Теперь настал мой черед уходить, и буря разразилась в честь моей смерти.

Они стояли в тумане, образуя подобие круга. Откуда-то доносился приглушенный грохот. Возможно, то были отдаленные раскаты грома.

Никогда прежде он не видел таких угрюмых и мрачных людей. Невежество и бедность — вот все, что досталось им в удел. Стоило взглянуть на них, в глаза бросались зловещие признаки нищеты и скверных условий жизни. Он различил, что один из них — горбун, у другого вместо ноги деревяшка, а руки ребенка неестественно коротки. Да и все прочие — истощенные, грубые, уродливые, в мрачных серых и коричневых одеяниях — внушали страх. Грохот по-прежнему не смолкал. Нет, для грома он был слишком монотонным. Слышат ли они этот странный звук?

Небо, казалось, давило на них, давило на всю долину с ее обширными зелеными лугами. Взглянув на камни, он заметил, что они покрыты затейливой резьбой. Старый ученый из Эдинбурга сказал Джулиену правду. Невероятно огромные, камни эти были сложены в круг.

Он сел. Голова у него кружилась.

«Я не принадлежу к этому страшному миру, — мысленно произнес он. — Все это только сон. И я должен вырваться из этого сна. Но я не могу проснуться. И не знаю, как вернуться в свою жизнь».

Однообразный шум действовал ему на нервы. Звук был низкий, негромкий, но в то же время необыкновенно навязчивый. Неужели эти люди ничего не слышат? Возможно, этот ужасный грохот исходит из самых глубин земли. А возможно, и нет. Здесь все может случиться. Абсолютно все. И самое главное сейчас — вырваться отсюда.

— Мы хотим тебе помочь, — вдруг заявил один из тех людей, мужчина с длинными седыми волосами. Он сделал шаг вперед, выступив из круга. На нем были короткие черные штаны; пышные седые усы скрывали рот. Когда он говорил, виднелся лишь край верхней губы.

— Но мы не знаем, кто ты такой и что ты здесь делаешь, — вновь раздался его глубокий, звучный баритон. — Мы не знаем, откуда ты явился. Не знаем, как отправить тебя назад.

Как ни странно, изъяснялся он на вполне современном английском языке. Впрочем, ничего удивительного. Это ведь сон. Сон, неподвластный законам реальности.

И все же откуда этот надоедливый грохот? Теперь он чувствовал, что шум ему знаком. Ему отчаянно хотелось прекратить его. Да, несомненно, этот шум он уже слышал прежде.

Рядом с ним подобно ножу, воткнутому в землю, стоял остроконечный камень, высотой не менее двадцати футов. На нем были изображены ряды воинов, вооруженных копьями и щитами.

— Это пикты, — заметил он, взглянув на резьбу. Странные люди уставились на него в недоумении, словно не поняли его слов.

— Если мы оставим тебя здесь, сюда может явиться маленький народ, — сообщил седовласый. — Маленький народ исполнен ненависти. Они заберут тебя с собой, попытаются превратить в великана и захватить весь мир. Ты ведь сам знаешь, в твоих жилах течет особая кровь.

Над долиной клубились свинцовые тучи. Внезапно над прибитыми к земле травами пронесся пронзительный звон. Несколько мгновений спустя он раздался вновь. Звон тоже был хорошо ему знаком. Новый звук перекрыл низкий грохот, который все с тем же упорным однообразием продолжал доноситься издалека.

— Я знаю, что это! — крикнул он. Он попытался встать, но ноги подкосились — и он рухнул на влажную траву. Странные люди не сводили глаз с его одежды. И в самом деле, она разительно отличалась от той, что была на них.

— Я из другого времени! Вы слышите звон? Это телефон. Он пытается вернуть меня назад.

Высокий мужчина в коротких штанах приблизился к нему на несколько шагов. Ноги незнакомца, открытые до коленей, были покрыты грязными разводами. На одежде тоже виднелись пятна присохшей грязи. Создавалось впечатление, что его с ног до головы окатили грязной водой и та уже успела высохнуть.

— Сам я никогда не видел маленький народ, — заявил мужчина, пристально разглядывая лежащего. — Но знаю, что его следует опасаться. Мы не можем оставить тебя здесь.

— Не трогайте меня! — воскликнул он в ответ. — Я сам отсюда выберусь. Это всего лишь сон. И вам лучше уйти. Нечего стоять здесь и пялиться на меня. Убирайтесь прочь! У меня и без вас хватает дел. Важных дел, которые никак нельзя откладывать.

Он опять вскочил на ноги и опять, потеряв равновесие, упал. Но теперь он ощутил под своими ладонями деревянные половицы. Телефон звонил вновь и вновь. Надрывался без умолку. Он тщетно пытался открыть глаза.

Потом телефон смолк. «Я должен проснуться, — твердил он себе. — Я должен подняться. Прошу тебя, телефон, звони, не умолкай». Он подтянул колени к груди и попробовал встать на четвереньки. Он давно узнал этот монотонный низкий звук. Конечно, это старая виктрола. Так бывает, когда ее грубая толстая игла доходит до конца пластинки. Тогда в ожидании новой пластинки допотопный аппарат издает отвратительный шум.