Маргарита в изнеможении опустилась на кровать и разрыдалась.

— Вот так всегда, — всхлипывая, пожаловалась она. — Кажется, вот-вот — и все получится. Сосуд слишком слаб и не в состоянии его вместить. Он разрушает то, что пытается изменить. Не представляю, каким образом он обретет плоть. А нынешняя попытка так его изнурила, что он даже не смог остаться с нами. Придется ждать — дать ему возможность отдохнуть и собраться с силами. Мы не в состоянии как-либо ему помочь.

Зрелище, которому я стал свидетелем, произвело на меня неизгладимое впечатление. Я хотел было немедленно отправиться в свою комнату и доверить бумаге все, что только что довелось увидеть. Однако мать остановила меня.

— Скажи, как мы можем помочь ему обрести плоть? — настаивала она.

— Думаю, младенческие тела не годятся для этой цели, — заметил я. — Попробуйте проделать то же самое с телом взрослого мужчины. Лучше всего выбрать тело того, кто слаб духовно и физически, — возможно, человека, находящегося на волосок от смерти, не способного оказать сопротивление, человека, близкого по силам младенцу. Быть может, Лэшер сумеет войти в него.

— Но он сам утверждал, что должен вырасти из детского тела. Из тела новорожденного младенца. Младенца, подобного тому, что некогда лежал в яслях.

— Лэшер так сказал? Когда? — Я чувствовал, что необходимо запомнить это признание Лэшера и взять его на заметку вместе с другими невольными оговорками призрака.

— Он сказал, что войдет в тело ребенка, и это будет дитя могущественной ведьмы, — поясниламать. — Но его непременно должен принять в себя именно младенец, подобный младенцу Христу. Но ты только подумай, какими возможностями мы могли бы обладать, если бы уже сейчас сумели даровать ему плоть! Представь, ведь впоследствии мы смогли бы точно так же возвращать к жизни мертвых.

— Вы в этом уверены?

— Иди сюда, — поманила меня мать.

Она взяла меня за руку, а потом опустилась на колени и вытащила из-под кровати небольшой сундучок. Она подняла крышку, и внутри я увидел множество маленьких куколок, сделанных из человеческих костей и волос. Все они были одеты в искусно сшитые наряды. Вы тоже видели этих кукол, Майкл, но уже полусгнившими, рассыпающимися в прах. А тогда тлен еще не успел их коснуться, и они лежали передо мной во всем своем великолепии — в кружевах и атласе, среди жемчужных ожерелий и драгоценных камней. Мне показалось, что пристальные взгляды их глазок-бусинок устремлены прямо на нас.

— Вот они, мертвые, — прошептала мать. — Узнаешь? Это Мари-Клодетт.

С этими словами она взяла в руки куклу с седыми волосами, в платье из красной тафты. Похоже, она была сшита из чулка, набитого чем-то вроде маленьких камешков.

— Здесь обрезки ногтей и кусочек кости ее руки, который я взяла из могилы, а еще волосы, множество волос, — сказала Маргарита. — В час, когда она испустила последний вздох, я взяла из ее рта немного слюны и потом смазала ею лицо куклы. А еще я сохранила немного крови, которой ее рвало перед смертью, и натерла этой кровью тело куклы. А теперь возьми куклу — и ты увидишь, что Мари-Клодетт по-прежнему здесь, с нами.

Маргарита вручила мне миниатюрную фигурку, и в то же мгновение перед глазами у меня что-то вспыхнуло и я увидел живую Мари-Клодетт. От неожиданности я резко отпрянул. Потом опять пристально вгляделся в лицо куклы и сжал ее в кулаке. И еще на миг перед глазами возникла Мари-Клодетт — неподвижная, но живая, она устремила на меня горящий взор. Я позвал ее, но ответа не последовало. Я призывал ее вновь и вновь, но она появлялась лишь на мгновение и исчезала, так и не сказав мне ни слова.

— Все это ерунда, — с досадой бросил я. — Мари-Клодетт здесь нет.

— И тем не менее это она, — возразила мать. — И она разговаривает со мной.

— Не верю. — Я в который уже раз что есть силы сжал куклу и произнес вслух: — Grand-mere, скажите мне правду.

И тут где-то в глубине моего сознания прозвенел тоненький голосок:

— Я люблю тебя, Джулиен.

Разумеется, я догадывался, что со мной говорит вовсе не Мари-Клодетт, а не кто иной, как Лэшер. Однако доказать это я не мог.

Тогда я решился на отчаянную выходку. Громко, так, чтобы меня слышала мать, я вопросил:

— Мари-Клодетт, Мари-Клодетт, моя обожаемая бабушка, помните ли вы тот день, когда под грохот оркестра мы похоронили в саду мою деревянную лошадку? Помните ли вы, как горько я плакал? Помните ли вы стишок, что рассказали мне тогда?

— Конечно, помню, дорогое мое дитя, — раздалось в ответ, и перед взором моим возник знакомый образ. Думаю, мать тоже видела его. Мари-Клодетт стояла пред нами во всем блеске своей красоты и элегантности, именно такая, какой я видел ее в последний раз и какой запомнил на всю оставшуюся жизнь. На этот раз прошло довольно много времени, прежде чем видение растворилось в воздухе.

— Стихотворение… — повторил я. — Прошу вас, помогите мне вспомнить его.

— Обрати свои мысли в прошлое, дитя мое, и ты вспомнишь, — ответил призрак.

— Да, да, конечно! — воскликнул я. — Скачи, скачи, моя лошадка, скачи в небесные поля!

— Совершенно верно, — подтвердил голос и вслед за мной повторил стихотворную строчку.

И тут я с презрением отшвырнул куклу прочь.

— Все это полная чушь. У меня никогда не было деревянной лошадки. Меня вообще не интересовали игрушки. И уж тем более я никогда не хоронил ее в саду и не декламировал столь идиотские стишки.

Мой поступок привел призрака в неописуемую ярость. Мать обхватила меня руками, словно пытаясь защитить от его гнева. Ни одна вещь в комнате не осталась на своем месте. Неистовый дух швырял в воздух все что попало — мебель, бутылки, банки, книги… Смею вас уверить, это было пострашнее, чем кружащиеся по комнате перья, — мы едва успевали уворачиваться от падавших сверху тяжелых предметов.

— Прекрати! — урезонивала духа мать. — Если ты убьешь нас, кто будет защищать Кэтрин?

Внезапно все стихло.

— Остерегайся стать моим врагом, Джулиен, — раздался безмолвный голос в моем сознании.

Откровенно говоря, я перепугался до смерти. И добился своего: доказал, что призрак отчаянный лжец и отнюдь не является кладезем непогрешимой мудрости. А еще убедился в том, что в случае, если я рискну его сильно прогневить, он не задумываясь убьет меня точно так же, как убивал моих врагов.

Тогда я решил прибегнуть к хитрости.

— Ты жаждешь обрести плоть? — спросил я у духа.

— Да, обрести плоть, обрести плоть, обрести плоть, — раздалось в ответ.

— В таком случае мы с усиленным рвением продолжим наши опыты, — заявил я.

Майкл, когда вы пришли в этот дом, то наверняка имели возможность своими глазами лицезреть плоды наших трудов тех лет: человеческие головы, гниющие в наполненных специальной жидкостью стеклянных банках, трупики новорожденных младенцев… Они хранились здесь в течение долгого времени, и зрелище, несомненно, привело вас в ужас. Но этим, откровенно говоря, все наши достижения и исчерпывались.

Так что позвольте мне не останавливаться на подробностях темных деяний, которыми мы с матерью предавались из страха перед всемогущим призраком. Скажу только, что я чувствовал, как все глубже и глубже погружаюсь в пучину зла.

Шел уже 1847 год. Кэтрин к тому времени превратилась в очаровательное семнадцатилетнее создание. Хотя все кузены и гости, посещавшие наш дом, ухаживали за ней наперебой, она не выказывала ни малейшего желания вступить в брак. Больше всего она любила, когда я позволял ей переодеться в мужской костюм и брал с собой на балы, где веселились темнокожие, или в пользовавшиеся дурной славой питейные заведения, куда никогда бы не решилась войти ни одна белая женщина. Подобные шалости чрезвычайно развлекали Кэтрин. Я тоже испытывал немалое удовольствие, наблюдая этот насквозь прогнивший грязный мир ее прелестными невинными глазами.

Итак, Кэтрин взрослела, а город рос, богател и год от года предлагал нам все больше развлечений. А тем временем мы с Маргаритой, уединившись в тиши ее кабинета, продолжали свои жуткие жертвоприношения призраку.