«Знаю, – ответил я. – Ты тоже причиняешь боль, когда злишься, когда говоришь недобрые вещи. Мы должны любить друг друга».

«Ты хочешь быть с Моной наедине», – сказал он.

«А ты разве бы не хотел, если бы был мной?» – спросил я и повернулся к нему лицом.

Никогда прежде мне не доводилось видеть в его лице столько боли. Мои слова ужалили его, и я сожалел об этом.

«А я и есть ты», – прозвучало в ответ.

Наступавший вечер показался мне божественным. Так сильно полюбить, познать такое сердечное волнение... даже сейчас, когда я все еще молод, я считаю, что то было частью невинного детства. И даже не мечтаю, что те минуты могут вернуться, что я когда-нибудь вновь познаю такое всепоглощающее счастье.

Когда Мона проснулась, приняла ванну и переоделась в свой новый наряд из универмага – белые брючки и рубашку – мы пошли пройтись по ферме Блэквуд. Видимо, наши блуждания и позволили мне остаться в своем уме, не перейти грань безумия, когда я изливал душу Моне. Я рассказал ей все: и о Гоблине, и о Линелль, и о своей странной жизни.

Мона оказалась внимательным слушателем. Ее очаровал и сам дом, и длинная подъездная аллея, обсаженная орехом. Она не увидела в этой картине ничего вульгарного, нарочитого. Наоборот, Мона сказала, что во всем видна симметрия и гармония.

Она согласилась, что наш особняк больше и внушительнее дома в Садовом квартале, но она поняла, почему Манфред Блэквуд не захотел ограничиваться какими-то рамками, а потому нашел это идеальное привольное место вдали от города.

«Квинн, – сказала Мона, – мы с тобою живем в домах, в которых воплотились людские мечты, и приходится с этим мириться. Мы должны уважать эту чужую мечту и сознавать, что однажды дом перейдет к другим людям. Эти дома выступают как отдельные персонажи в нашей жизни, и у них своя роль».

Она разглядывала огромные колонны, ей нравилась атмосфера этого места.

«Даже тот дом, в котором я росла, – продолжила Мона, – хоть и совсем бедный, все же был огромным викторианским особняком на Сент-Чарльз-авеню. В нем было не протолкнуться от призраков и людей. А знаешь, я ведь не всегда была богатой. Если быть точной, я последний отпрыск самой бедной захудалой ветви Мэйфейров. Мои родители, безвольные пьяницы, оба спились. А теперь я формальная владелица личного самолета, наследница миллиардов долларов. Иногда этот переход сводит меня с ума... ну вот, я снова заговорила о мечтах, ведь я всегда мечтала стать наследницей мэйфейровского богатства».

Мона слегка погрустнела, что меня очень встревожило.

«Как-нибудь я расскажу тебе подробнее о своем семействе, – сказала она. – Но сейчас, когда мы вместе, я хочу услышать о тебе».

Я подумал, что она наделена блестящим умом. Прежде я никогда особенно не раздумывал, на какой женщине когда-нибудь женюсь, если вообще женюсь, и теперь мне показалось, что все сложилось идеально: Мона умна и красива. И красота ее естественна. Она не пользовалась ни губной помадой, ни тушью. Вышла после душа такая юная и чистая. Я был совершенно ею пленен.

Начало темнеть. Небо пронзили фиолетовые и оранжевые лучи. Я повел Мону на старое кладбище, объясняя по дороге, каким образом Уэст-Руби-Ривер питает наши двести акров безлюдных болот.

Я рассказал ей об острове Сладкого Дьявола и Хижине Отшельника, о странной надписи на мавзолее и странном громиле, напавшем на меня прямо в спальне, после чего меня отвезли в Мэйфейровскую больницу.

«Мы сможем съездить на остров, Квинн? – спросил она. – Ты мне его покажешь? Я должна собственными глазами увидеть это место. Разве я могу считать себя Офелией, если испугаюсь проплыть по ручью?»

«Только не сейчас, моя драгоценнейшая бессмертная Офелия, – сказал я. – Уже смеркается, а я не настолько бесстрашен, чтобы отправляться на болото в темноте. Но днем я тебя туда отвезу. Ты заметила, что у нас здесь повсюду охранники? Возьмем с собою двоих. Тогда, если этот незнакомец осмелится показаться на глаза, мы разнесем его в пух и прах».

Мону разобрало любопытство. Она принялась расспрашивать о Хижине Отшельника и ее круглой конструкции. «А лестница на купол ведет?»

«Да, там есть лестница, хотя я ни разу по ней не поднимался. Винтовая железная лестница, но я ее так и не рассмотрел. Думаю, если подняться на купол, то оттуда откроется отличный вид на Блэквуд-Мэнор».

«Я просто обязана увидеть это, – сказала Мона. – Все так таинственно. А как ты намерен поступить с этим незваным поселенцем?»

«Я его выселю! Он и так в ярости, что я сжег его книги. Так вот, когда я вернусь туда со своими людьми, мы вышвырнем из дома его мраморный стол и золотое кресло. Он найдет их на дне болота, в том месте, куда свалил трупы».

«Какие трупы?» – изумилась Мона.

Я вернулся в прошлое и рассказал ей о том, как впервые увидел незнакомца в лунном свете, когда тот избавлялся от мертвых тел. Мона была очень заинтригована.

«Так ведь этот субъект – самый настоящий убийца», – заявила она.

«Я его не боюсь. А после того, что произошло, когда он напал на меня в ванной, знаю, что Гоблин способен защитить меня – и защитит».

Я оглянулся на Гоблина, который шел за нами на некотором расстоянии, и кивнул ему. «Мой храбрый приятель».

Мона взглянула на темнеющее фиолетовое небо. Повсюду пели цикады. Казалось, это воркует сама Земля.

«Как жаль, что не осталось времени съездить туда», – сказала Мона.

Я рассмеялся.

«Ни тебе, ни мне не хватает здравого смысла испытывать страх!» – признал я. Мона тоже начала смеяться, и мы оба долго хохотали, не в силах остановиться. В конце концов я обнял ее и прижал к себе, чувствуя, что никогда в жизни не был так счастлив.

Мы пошли дальше, но я мог думать только об одном – хорошо бы опуститься с нею на траву, и пусть сгущающиеся тени послужат нам пологом.

Я снова сказал Моне, что, когда завтра отправимся на остров, возьмем с собой вооруженных охранников и я прихвачу свой пистолет тридцать восьмого калибра. Я спросил у Моны, умеет ли она стрелять. Она ответила, что умеет – ее научил стрелять кузен Пирс в одном из тиров «Гретна Ган», просто для того, чтобы она умела, если понадобится, постоять за себя. Стрелять Мона училась из «магнума».

«Не желаю говорить об этом Пирсе, – сказал я. – Твои матримониальные планы – ужасная ошибка судьбы. Я чувствую себя Ромео, оказавшимся на пути... как его там по имени».

Мона рассмеялась самым восхитительным образом.

«Как хорошо быть с тобой, – сказала она. – Отчасти это потому, что ты не один из нас».

«Ты хочешь сказать, что я не Мэйфейр?»

Мона кивнула. На глаза у нее опять навернулись слезы, тогда я обнял ее, а она опустила голову мне на грудь и расплакалась.

«Мона, перестань, прошу тебя. Со мной тебе нечего бояться».

«А я и не боюсь, – ответила она. – Правда, не боюсь, но меня все равно найдут».

«Тогда мы просто спрячем тебя за этими огромными колоннами, – сказал я. – Мы просто запрем дверь в мою комнату и посмотрим, сумеют ли ее сломать».

Мона перестала плакать. Успокоившись, она вытерла глаза бумажным носовым платком и снова попросила меня описать того незнакомца, а когда я это сделал, она поинтересовалась, не был ли он каким-то призраком или духом.

Я очень удивился ее вопросу. Прежде я никогда об этом не думал.

«Призраки бывают всевозможных видов, Тарквиний, – сказала она. – Разные призраки создают разные иллюзии».

«Нет, это был не призрак, – сказал я. – Слишком уж он разъярился, когда в него полетело стекло, – призраки так не сердятся. К тому же он не мог видеть Гоблина».

Гоблин по-прежнему был с нами, тащился в хвосте и никак не реагировал, когда я махал ему рукой.

Наступило то время дня, когда я наиболее остро чувствовал панику, но сейчас приступ не последовал, потому что ради Моны я хотел быть сильным, а еще, честно говоря, она вызывала во мне такое стойкое волнение, что оно прогнало самые плохие и печальные мысли.