"Они не освящены, но придется пока обойтись тем, что есть, – сказала тетушка. – Я хочу, чтобы ты надел их на шею – под рубашку или на рубашку, мне все равно. Но впредь ты должен носить их не снимая".

Я не хотел затевать спор. Четки были маленькие, с идеально круглыми золотыми бусинками, и я совершенно не возражал против того, чтобы надеть их, хотя, конечно, тут же спрятал под ворот рубашки.

"Тетушка Куин, – сказал я, – отец Кевинин поверит моим рассказам о Ревекке и ее призраке не больше, чем шериф. Так зачем ему звонить? После мессы он всегда смеется, расспрашивая меня о Гоблине. Кажется, он видел, как я разговаривал с Гоблином в церкви. И я не желаю откровенничать с отцом Кевинином. Так что забудь об этом".

Но тетушка Куин не собиралась сдаваться, заявив, что утром первым делом отправится к своему любимому золотых дел мастеру во Французский квартал и закажет для меня крестик на цепочке, а потом поедет в церковь Успения Богоматери, где отец Кевинин освятит крестик. Она обсудит происшествие со священником и выяснит, что он по этому поводу думает.

"А пока... Как нам быть с этими сережками и камеей?" – спросила она.

"Мы должны их сохранить. Обязаны. Ткань не настолько разложилась, чтобы не определить ДНК. Мы должны выяснить, действительно ли Ревекка там умерла. Именно этого хочет от меня ее призрак. Ревекке нужно признание, ей нужно, чтобы о ней узнали".

"А еще ей нужно было, чтобы ты сжег наш дом, Квинн".

"Больше она не заставит меня сделать что-нибудь подобное, – с уверенностью откликнулся я. – Я теперь буду держать ухо востро".

"Но ты готов исполнять ее желания", – заметила тетушка Куин чуть заплетающимся от шампанского языком.

"Речь идет о справедливости, тетушка Куин, – сказал я. – Именно справедливости я, как потомок Манфреда, должен добиться. Возможно, ничего особенного не придется делать – скажем, просто выставим ее камеи в гостиной рядом с другими и приложим карточку, где будет сказано, что они принадлежали знаменитой возлюбленной Манфреда Блэквуда Возможно, это позволит ее духу найти покой. А пока не беспокойся обо мне. Я поступлю так, как должен, и так, чтобы всем было хорошо".

К этому времени она исчерпала весь запас терпения, и, после двух бокалов шампанского, я принялся ее развлекать, ни слова не говоря о своих тайных замыслах.

Я любил ее. Всей душой люблю и сейчас. Но я знал, знал впервые в жизни, что должен ее обмануть, должен каким-то образом помешать ей опекать меня.

Разумеется, я собирался поехать на остров и, разумеется, собирался вызвать призрак Ревекки, но вот как и когда – пока не знал.

Я проснулся очень рано, надел джинсы и жилет, в которых всегда охотился, и, пока Большая Рамона спала, сел за компьютер и набрал письмо, адресованное тому незнакомцу, который незаконно вторгался на остров Сладкого Дьявола. Письмо гласило примерно следующее:

"Уважаемый незнакомец,

данным посланием Тарквиний Блэквуд доводит до вашего сведения, что этот дом и этот остров принадлежат моей семье, а потому вы должны забрать свои книги и обстановку и без дальнейшего промедления покинуть наши владения.

У семьи есть планы относительно острова, и она начнет воплощать их в жизнь, как только вы освободите Хижину Отшельника.

Если Вам понадобится связаться со мной, то я постоянно проживаю в Блэквуд-Мэнор и буду более чем рад пообщаться с вами письменно, или по телефону, или лично – как вам будет угодно.

Искренне ваш,

Тарквиний Блэквуд,

больше известный как Квинн".

Затем, указав номера факса и телефона, нажал кнопку "печать" и сделал четыре копии уведомления о выселении, все их подписал, сложил и убрал во внутренний карман жилета.

Потом я на цыпочках зашел в комнату Папашки, где его не оказалось – вероятно, он встал в пять утра и уже трудился на клумбах, – и забрал пистолет тридцать восьмого калибра. Удостоверившись, что оружие заряжено, я спрятал его в карман и, забежав в кухонную кладовку, прихватил картонку с кнопками, которые всегда там хранились – мы ими прикрепляли записки на доске объявлений, – после чего направился к пристани.

Тут я добавлю: я считал, что полностью готов к поездке, пока не увидел Жасмин – она сидела возле пироги, сбросив туфли, и курила сигарету.

"Ну что, псих ненормальный, я знаю, куда ты собрался, а твой Папашка говорит, чтобы я оставила тебя в покое. Поэтому я собрала тебе попить в дорогу и завернула в фольгу пару бутербродов. Сумка-холодильник – уже в лодке".

"Как я тебя за это люблю", – сказал я и поцеловал ее, внезапно впервые ощутив, что рядом со мною женщина. Никогда не забуду, как тот поцелуй что-то во мне разжег. И кажется, я тогда чересчур смело сжал ей руку.

Как бы то ни было, в Жасмин, по-моему, ничто не дрогнуло, поэтому я сел в лодку и уже собрался было оттолкнуться от берега, но она закричала:

"Тарквиний Блэквуд, ты что, слабоумный?"

"Нет, мэм, – с сарказмом ответил я, – или вы ожидаете, что я передумаю?"

"Как ты собираешься заставить людей поверить в то, что там видел, если не сделаешь снимков, гений!"

Она сунула руку в карман передника и достала маленький фотоаппарат со вспышкой – сейчас такие продаются повсюду, с пленкой, готовые к работе.

"Слава богу, что ты подумала об этом!" – воскликнул я.

"Можешь помолиться еще раз, гений. И не забудь нажать кнопку вспышки".

Мне захотелось еще раз ее поцеловать, но пирога уже отплыла от берега.

Что касается Гоблина, то он увязался за мной, четко видимый, хотя и полупрозрачный. Он молил меня не ехать и все твердил: "Плохо, Квинн, плохо" – так что пришлось еще раз, правда, вежливо, велеть ему оставить меня в покое. Гоблин пропал, но, подозреваю, по-прежнему витал где-то рядом.

По правде говоря, я решил, что ему деваться некуда. Действительно, куда бы он мог пойти? С недавних пор я начал задумываться, где проводит время Гоблин, когда его нет рядом со мной. И начал терять с ним терпение, о чем уже говорил.

Но вернемся к моему путешествию.

Над водой расползался туман, и сначала болото выглядело манящим и красивым, гармоничным и безмятежным, но очень скоро оно превратилось в зловещую трясину с комарами, кипарисами в цепях и вырезанными на стволах стрелками. В темной воде шныряли какие-то твари, несколько раз я замечал аллигаторов, отчего по спине забегали мурашки.

Снова начала кружиться голова, и это не на шутку меня встревожило. Опять зазвучали голоса, но очень тихо, так что я ничего не мог разобрать. Что же все-таки я услышал? Неужели эти призраки вечно ссорятся? Неркели именно это имела в виду Ревекка, когда говорила, что в жизни не все идет своим чередом?

"Ты не можешь так поступить, ты должен меня отпустить..."

Почему призраки не давали мне возможности четко расслышать каждое слово?

"Я иду, Ревекка, – вслух произнес я. – Только на этот раз будь со мной искренна, Ревекка. Я знаю все твои трюки и все же иду к тебе. Будь честна".

Я продвигался все дальше и дальше по густому зеленому аду замученных деревьев, искореженных лиан, шуршащей листвы и зловонной воды, чувствуя накатывающую дурноту и все глубже погрркая шест. Я изо всех сил старался двигаться как можно быстрее.

"Умоляю тебя... Господи, помоги..."

Я знал, это плачет Ревекка, я знал, она кого-то молит – но кого? Потом, как и в прошлый раз, зазвучал зловещий смех, после чего быстро и зло заговорил чей-то мужской голос. Может, это был Манфред?

Мимо проскользнул аллигатор, блеснув на секунду огромной скользкой спиной. Пирога закачалась, грозя вот-вот перевернуться, затем выправилась, и я поплыл дальше. При мысли об аллигаторе я начал дрожать, ненавидя себя за трусость. Но продолжал плыть дальше.