Надеюсь, мне хотя бы вполовину удалось произвести впечатление сильного человека. Но на все мои предложения согласилась только одна Мона. Доктор Роуан по-деловому заявила, что Мона ни при каких обстоятельствах не должна уезжать далеко от Мэйфейровского центра и что если бы поездка и могла состояться, то Мону в Европу повезла бы она с Майклом.

А потом Мона добавила, что ее "недомогание" дало о себе знать именно во время поездки в Европу. По этой причине путешествие пришлось прервать, она вернулась домой, чтобы пройти интенсивное обследование в медицинском центре, к которому добавились инъекции гормонов, питательных веществ и других лекарств.

За весь вечер никто ни разу не упомянул таинственного ребенка Моны. А я ни словом не обмолвился о таинственном незнакомце. Но я серьезно намеревался рассказать о нем Майклу Карри перед тем, как придет время прощаться.

Вечер становился поздним, а я все надеялся, что час прощания не наступит.

После ужина мы прошли в просторную гостиную, и там я выпил больше бренди, чем следовало. Но я исправил положение, позвонив Клему и велев ему приехать за мной на лимузине тетушки Куин и захватить с собой Аллена, чтобы тот прикатил домой мой "мерседес", – все получилось славно, так как тетушка Куин в этот вечер "развлекалась" в своей комнате.

Интерес, который проявляли ко мне Майкл и Роуан, не угасал, а если и угасал, то я, как дурак, этого не заметил. Стирлинг Оливер тоже проявлял приветливость и любознательность. Мы поговорили о призраках, и я рассказал им всю историю Ревекки, снова прибегнув для приличия к эвфемизмам, как того требовала величественная гостиная. В своем полупьяном состоянии я гордился, что Мона радуется всему происходящему.

Глаза ее блестели, и она ни разу меня не перебила, что при ее уме показалось мне удивительным. Если ей все-таки случалось заговорить, то с единственной целью – помочь мне до конца раскрыться перед Роуан, Майклом и Стирлингом, а им – передо мной. Из этих троих Майкл оказался самым разговорчивым и смешливым: он от души хохотал над самим собой. У Стирлинга тоже обнаружилось большое чувство юмора, но Роуан держалась скромно, а ее голос с хрипотцой был гораздо теплее и приятнее, чем тонкое лицо.

У нее были пронзительные серые глаза красавицы, а глядя на ее длинные тонкие пальцы, сразу можно было поверить, что она нейрохирург. Майкл был постарше жены и отличался некой грубоватостью – он ведь сам много сделал для "этого дома", где вбил не один гвоздь. Он говорил, что чувствует, как дом окутывает его лаской, и ему нравились и блестящие полы, и скрипы в предрассветные часы. И все трое весьма скромно и самым обыденным образом признавались, что видели призраков.

Стирлинг вспоминал свое детство, когда жил в английском замке, полном привидений. А потом, в годы учебы в Кембридже, он открыл для себя Таламаску. Майкл рассказывал, как чуть не утонул на побережье Сан-Франциско, но его спасла не кто-нибудь, а Роуан, после чего он обрел паранормальный дар узнавать о многих вещах через прикосновение.

А Мона, посмеиваясь, рассказала всем присутствующим, что дядя Джулиен пошарил в кладовке, чтобы угостить меня горячим шоколадом из сервиза "Ройял Антуанетт". Настала моя очередь – тогда я припомнил стихотворение Кристофера Морли, которое так любил в детстве, про какао и крекеры в виде животных, и мой рассказ, видимо, произвел на них впечатление, и мы пустились в рассуждение о том, как призраки умудряются делать то, что мы видим.

"Но ведь это значит, что Бог все-таки существует?" – звонко спросила Мона.

"Бог или дьявол", – ответила доктор Роуан.

"Было бы слишком жестоко, если бы на свете существовал только дьявол", – сказала Мона.

"Я так не думаю, – заметила Роуан. – Мне кажется, это вполне возможно".

"Чепуха, Роуан, – сказал Майкл. – Бог существует, и Бог – это любовь". – И, кивнув в сторону Моны, предостерег Роуан от дальнейших замечаний, а я заметил в ту секунду, что Мона встревоженно отвела взгляд.

"Мне кажется, я скоро это узнаю или вообще ничего не узнаю, – наконец заговорила Мона. – И это будет хуже всего. Мигнуть и погаснуть, как перегоревшая лампочка".

"Этого не случится, – сказал я. – Когда у тебя следующее посещение больницы? Как там все проходит, очень утомительно? Можно мне прийти и посидеть с тобой? Нам позволят поболтать? Или, хочешь, я тебе почитаю?"

"Это было бы чудесно, – сказала Роуан, – но ты скоро устанешь от подобных посещений. Так всегда случается".

"Роуан, ради всего святого, что с тобой такое?" – возмутился Майкл.

Мона принялась хохотать.

"Да, Квинн, – проговорила она сквозь смех, – мне приходится проводить там несколько часов. Лекарства вводят внутривенно, вот я и ношу длинные рукава, чтобы спрятать следы от иголок. Если бы ты пришел, я была бы рада. Тебе необязательно являться на каждый сеанс. И Роуан права. Когда тебе надоест, я сразу пойму".

"Мне стыдно, что я ни разу не спросил позволения навестить тебя во время лечения, – сказал Стирлинг. – Мы столько раз ужинали в "Гранд-Люминьер", а мне ни разу не пришло это в голову".

"Не думайте, что вы должны были это делать, – сказала Мона – Я смотрю по телевизору самые дурацкие передачи, какие только бывают. Можно сказать, подсела на классические ситкомы. Пусть вас это не волнует".

Мне хотелось поклясться, что навещать Мону мне никогда не надоест. Я бы привозил цветы и томики стихов, чтобы зачитывать вслух, но я понимал, что сейчас за столом все это прозвучит очень неубедительно, поэтому промолчал, решив, что позже, собираясь домой, я спрошу, когда можно будет повидать Мону снова.

"Одно я знаю твердо, – неожиданно заявила Мона. – Когда наступит мой смертный час, я не захочу находиться в Мэйфейровской больнице. Я все еще лелею мечту уйти, как Офелия, уплыть среди цветов по тихо бегущему ручью".

"Не думаю, что это сработает, – сказал Майкл. – Цветы и журчание ручейка – все это, конечно, чудесно, но затем, когда придется тонуть, то ни о каком покое уже говорить не приходится".

"Что ж, тогда я удовлетворюсь просто ложем из цветов, – сказала Мона. – Но их должно быть много. И без всяких там трубочек, иголок, бутылочек морфия и прочих подобных вещей. Если я буду лежать на ложе из цветов, то воду я смогу дофантазировать. И пусть вокруг не будет никаких врачей".

"Обещаю", – сказал Майкл.

Доктор Роуан промолчала.

Наступила тяжелая минута. Я был охвачен ужасом, но заговорить не осмелился.

"Да бросьте вы все, простите, что навела на вас тоску, – сказала Мона. – Квинн, давай я тебя развеселю. А ты вообще читал Гамлета? Может быть, почитаешь мне вслух, когда навестишь меня в больнице?"

"С удовольствием", – ответил я.

Мы все видели эпохальный фильм Кеннета Брана "Гамлет", и всем он очень понравился, и, разумеется, я прекрасно помнил подводную сцену с Офелией. Это был стоп-кадр после длинного описания Гертруды, прекрасно снятый благодаря тому, что Брана – гений, с чем мы все согласились. Мне хотелось рассказать им о предостережении отца Кевинина не разговаривать с призраками, основанном на том, что случилось с Гамлетом, но я сам был не очень уверен, как относиться к этим словам, поэтому промолчал.

Остаток вечера прошел чудесно. Мы о многом успели поговорить. Оказалось, Майкл Карри любит книги так, как любила их моя прежняя учительница – Линелль, и Майкл порадовался за меня, что теперь я буду учиться у Нэша Пенфилда, а еще он считал абсолютно нормальным, что я никогда не ходил в школу.

Доктор Мэйфейр полностью согласилась с мужем, сказав что, вероятно, я ничего не потерял, что за исключением небольшой кучки американских детей из богатых семейств, составляющих ничтожный процент в классах даже самых лучших школ, "организованный процесс обучения" проходит для всех остальных болезненно и неэффективно.