Что же случилось? Слово Герасимову:

«Один из моих агентов доложил мне в наиболее существенных чертах об этом плане двойного покушения на Рачковского и Гапона. Я позвонил Рачковскому и осведомился, насколько двинулся вперед Гапон со своей работой. Рачковский ответил:

— Дело идет хорошо, все в порядке. Как раз на сегодня условлена моя встреча с Гапоном и Рутенбергом в ресторане Контана. Хотите и вы прийти?

— Петр, я не приду, — сказал я. — И я советую также вам не ходить. Мои агенты сообщили мне, что на вас организуется покушение.

Рачковский:

— Но… как можете вы этому верить? Прямо смешно!

— Как вам угодно будет, — сказал я.

Я повесил трубку, но какое-то внутреннее беспокойство побуждало меня еще раз позвонить Рачковскому. Его не было дома. У телефона была его жена, француженка. Со всей настойчивостью я предложил ей удержать мужа от посещения Контана. Там грозит ему несчастье. Она обещала мне. Вечером я отправил в ресторан сильный наряд полиции и чинов охраны. Они видели, что Гапон и Рутенберг вошли в отдельный кабинет ресторана, специально заказанный Рачковским. Соседний кабинет был занят каким-то подозрительным обществом. Рачковский не явился».

Обращаем внимание на несоответствие в показаниях: Рутенберг утверждает, что приехал один и в кабинет не заходил. Дальше: кто этот «один из агентов»… если не Азеф? Татаров в Варшаве. Да, Герасимов пишет, что у него были агенты, которые ушли со службы вместе с ним и впоследствии не были раскрыты. Возможен и такой вариант: донес другой человек, а Рачковский решил, что это сделал Азеф. Агент Раскин выдержал проверку. Правда, полтора месяца спустя он снова оказался под ударом, но об этом чуть ниже.

Во всяком случае, под пером Герасимова Петр Иванович выглядит совершенным идиотом, каковым он, конечно, не был. В самом деле: один из руководителей спецслужб назначает встречу террористу через свежего агента сомнительной честности. Его предупреждают о том, что при этом его могут убить, а он разыгрывает искреннее удивление. Так что, видимо, зря Александр Васильевич беспокоился и перезванивал жене Рачковского: никуда тот идти не собирался.

В свою очередь, Гапон объяснил неявку Рачковского совершенно иначе: дескать, Рутенберг не позвонил ему накануне, он решил, что тот, возможно, не придет, и сам отменил встречу, а вместо этого пошел с женой в гости к Насакину.

От имени Рачковского Гапон передал Рутенбергу новые, более жесткие условия: не 100, а 25 тысяч, причем прежде, чем Рачковский встретится с ним, Мартын должен был рассказать всё. Всё о покушении на Дурново.

«Двадцать пять тысяч — это хорошая цена. За одно дело. А за целый год можно заработать и сто тысяч. За четыре дела. Так он, сукин сын, говорит».

О своих планах Гапон говорил примерно то же, что в прошлый раз:

«Организовать массы в отделы. Все пошли бы. И теперь рабочие постановили платить самим за помещение, хотя собираться и не позволяют. Влечение большое питают к отделам. Одновременно с этим пробраться к Витте и Дурново и в подходящий момент скосить их. Это имело бы громадное значение. Сорвалось! Но я теперь дело сделаю…»

Рутенберг все эти излияния не принимал всерьез — а зря.

Вот свидетельство Александра Карелина:

«Однажды ко мне пришел мой приятель, рабочий Андрих, Владимир Антонович, и сказал, что Гапон зовет его в боевую группу, которую начал составлять, задумав убить Рачковского, Витте и др.

— Ничего из этого не выйдет. Террор вызовет ответный террор, — сказал я.

Андрих послушался меня и не вошел в боевую группу».

Это относится именно к февралю — марту 1906 года. И есть еще несколько таких же свидетельств.

Зачем нужна была Гапону собственная боевая группа? Чего он хотел в конечном итоге? Любыми средствами, — в том числе предотвращая с помощью Рутенберга акции эсеров, — получить разрешение на открытие отделов «Собрания», а если власти не выполнят обещаний — шантажировать их терактами? Нет, для Гапона февраля — марта 1906-го это был слишком рациональный, выверенный план. Осенью и зимой он действительно искренне желал вернуться к мирной работе. Он по-прежнему к этому стремился. Но ничуть не меньше хотелось ему отомстить тем, кто, воспользовавшись этим его стремлением, заманил его в ловушку, погубил его репутацию, заставил взять грех на душу.

Грех на душу? Кажется, во время этого разговора Гапон впервые задумался о том, что в результате его игр могут погибнуть люди. Он предлагал Рутенбергу что-то сказать Рачковскому, «не называя никаких имен» (как будто Рачковского такая информация могла заинтересовать!), предлагал ему после встречи с Рачковским для собственной безопасности перейти к социал-демократам.

Самое интересное — то, что произошло дальше. Рутенберг понимает, что двойное убийство невозможно, и обращается к своему партийному начальству.

Версия Рутенберга:

«Я рассказал, зачем приехал и как вел за это время дело. Из указанных им первоклассных ресторанов я был только в одном из них и один раз, в первый день приезда в Петербург, но чувствовал себя там очень тяжело и, не видя в этом никакого смысла, больше туда не являлся и извозчиков там не ставил.

Азеф обозлился, стал грубо обвинять меня, что я не исполняю его инструкций, что своей неумелостью я проваливаю все и всех (в это время в Петербурге произошли аресты Б. О.). Он торопился куда-то по делу и, уходя, назначил мне вечером свидание, чтобы подумать, не оставить ли Рачковского и покончить с одним Гапоном.

Я ничего не ответил тогда Азефу. Все его обвинения были до того несправедливы, и он мне стал до того отвратителен, что я буквально не мог заставить себя встретиться с ним.

Я оставил ему записку, что не могу и не хочу видеть его, ни слышать, что возвращаюсь в Петербург продолжать дело, как сумею, на основании имеющихся у меня прежних распоряжений.

Я вернулся обратно.

Записка, в которой я оскорбил Ивана Николаевича, сыграла значительную роль в дальнейшем. Савинков заявил мне по поводу нее: „Ты оскорбил в его лице честь партии и всей истории партии“».

Рутенберг хочет сказать, видимо, что не очень-то усердно имитировал покушение на Дурново, и Азеф упрекнул его в том, что встреча с Рачковским сорвалась именно из-за этого.

Чернов так передает слова Азефа, сказанные Рутенбергу: «Ну не можешь (или не хочешь), так нечего с тобой разговаривать, убирайся к черту и делай что хочешь». По мнению Чернова, именно эти слова были восприняты Мартыном как санкция на убийство одного Гапона.

Но Чернов передавал разговор с чужих слов. Если верить Рутенбергу, Азеф сказал-таки про убийство одного Гапона, но в сослагательном наклонении. Так же — в сослагательном наклонении — говорил он об этом раньше, в феврале.

Товарищам Азеф — по словам Чернова — так жаловался на Мартына: «Рутенберг не выдержал, снова „завял“, и достаточно было Рачковскому один раз не явиться на назначенное свидание, чтобы Рутенберг счел всё дело проигранным, и опять прибежал говорить о том, что план комбинированной ликвидации невыполним». Возникает интересный вопрос: а зачем было поручать неопытному человеку сложное террористическое дело?

Собирался ли Азеф на самом деле убирать Рачковского — сложный вопрос. А вот Гапона ему жизненно необходимо было убрать, но так, чтобы можно было от этого (одиночного) убийства отпереться. Чтобы ответственность ни в коем случае не легла на Евгения Филипповича/Ивана Николаевича: ни перед полицейским начальством, ни перед товарищами из ЦК.

Но вернемся к мытарствам Рутенберга.

10 марта — новая встреча со все более безумным Гапоном. Тот излагает план действий, придуманный им для искушаемого друга:

«Пусть <Рачковский> передаст двадцать пять тысяч авансом через меня. Раньше ты к нему не пойдешь. А там три выхода:

1) Получить деньги и скрыться.

2) Если дело у тебя не совсем верное, ну, если ты не уверен, что действительно успешно окончится, то рассказать ему. А люди чтобы спаслись. Это вполне возможно. Потому что они арестовывают тогда, когда все созреет, как бутон. Понимаешь? Ну, мы можем сказать, что и не виноваты, а шпионы слишком грубо следили. Ни один человек, конечно, не должен пострадать. Но если дело у тебя верное, если твоя организация ведет к тому, что Дурново или другой кто несомненно скоро будет убит, тогда лучше с ним дело прекратить.