Что же случилось?

«Сначала я подозревал, что партии могли его убить… Социал-демократы были злы на него… Но теперь я отрешился от этой мысли… Сейчас я предполагаю более простое. Свидание, на которое он шел, было накрыто полицией, и ему пришлось просто-напросто скрыться».

Еще Кузин упоминает, что в течение нескольких дней перед исчезновением Гапон неоднократно встречался с неким подозрительным седобородым стариком. Детективный сюжет становится все разветвленнее.

13 апреля «Новое время» сообщает: «…Труп Гапона обнаружен в помойной яме во дворе дома мещанина Полотнова в посаде Колпино с трещинами на черепе от ударов тяжелым предметом». Информация не подтверждается: труп, как выясняет полиция, принадлежит крестьянину Бежецкого уезда Тверской губернии Ивану Евстигнееву, работавшему в Колпине угольщиком и пропавшему в ноябре 1905 года.

Наконец, 15-го в «Новом времени» появляются сенсационные сведения — со ссылкой на венскую газету «N. Fr. Presse», которая, в свою очередь, ссылается на английскую «Manchester Guardian»: «В четверг 10 апреля о. Гапон тайно повешен четырьмя революционерами, принадлежащими к рабочим классам». Причина: Гапон «удостоверился, что эсеры ему не доверяют, решил сделать „карьеру“ по-другому и стал агентом тайной полиции. Гапон был настолько неосторожен, что предложил другому революционеру также поступить на службу в полицию».

На следующий день все в том же «Новом времени» — новая статья «Маски», состоящая из двух частей. Первая начинается так:

«— Отец Гапон убит, теперь для нас это вполне ясно! — с грустью и со слезами на глазах сказал мне один рабочий, близкий человек „герою 9 января“. — 27 марта Гапон послал одного из своих приверженцев, — продолжает мой собеседник, — на Кирочную, д. 12, где он и должен был увидеться с некоей г-жой Гольдштейн. Этому свиданию Гапон придавал большое значение и, отправляя своего друга, неоднократно твердил: „Смотри, не забудь пароль, а то она не станет говорить с тобой“. Рабочий должен был сказать: „Пять звезд“. И действительно, войдя в квартиру, он встретил очень приветливую даму, которая, услышав условное слово, заметила: „Хорошо… Я исполню свою миссию“. Сказав это, она исчезла, оставив рабочего ожидать. Прошло двадцать пять минут… Раздался звонок, и вернулась г-жа Гольдштейн. „Дома нет, — несколько взволнованно заявила она рабочему. — Я ответа дать не могу“. В это время снова раздался звонок, и в прихожую вошла толстая, румяная, еврейского типа женщина, которую рабочий сейчас же узнал, так как не раз ее встречал у Гапона. Госпожа Гольдштейн отвела ее в сторону и, переговорив с ней, сказала рабочему: „Передайте тому, кто вас послал, что он ответ знает, так как мы с ним уже видались…“».

Следует запутанная история дальнейшего общения рабочего с двумя загадочными дамами, от которых Гапону что-то было надо… Создается впечатление, что весь этот рассказ призван как-то сбить читателя с толку или притупить его бдительность перед настоящим сообщением. (Впрочем, какая-то Елена Семеновна Гольдштейн, Бильдштейн или Бельштейн, двадцати трех лет, дочь екатеринбургского купца, слушательница сельскохозяйственных курсов, проживающая по данному адресу, упоминается в полицейском отчете — однако «никаких сведений о Бельштейн и ее отношении к Гапону в Отделении не имеется»; она ли та любовница, к которой ходила искать своего пропащего мужа несчастная Саша, вообще любовница ли, только ли любовница или тут — какой-то оборванный, неизвестный нам политический сюжет, — так и неизвестно.)

Настоящая же сенсация в статье «Маски» — такова:

«Из другого источника мне удалось узнать, что Георгий Гапон находился в постоянных сношениях с одним из членов „боевой организации“, инженером Руттенбергом (так. — В. Ш.), известным в революционном мире под именем Мартына… За последнее время Гапон несколько раз встречался с ним, причем разговор касался намерения Руттенберга перейти на сторону правительства и сообщать Департаменту полиции все происходящее в боевой организации. Гапон, узнав о желании Мартына служить правительству, обещал ему поговорить с одним лицом, с которым ему приходилось иногда сталкиваться. В средних числах марта Гапон явился к этому лицу и сообщил ему, что Руттенберг соглашается быть секретным сотрудником департамента, но желает получить за свою „измену“ 100 тысяч рублей… Сумма эта была найдена слишком большой, и Гапон был уполномочен предложить члену боевой организации 25 тысяч. За несколько дней до рокового случая Гапон является к лицу, переговаривавшему с Мартыном, и сообщил ему, что решительный разговор должен произойти на днях в окрестностях Петербурга, причем почти с уверенностью можно предсказать успех делу. Нет сомнения, что свидание состоялось и что тут-то Мартын решил покончить со своим „демоном-искусителем“. Весьма возможно, что они встретились в Озерках, так как Гапон спрашивал одного из рабочих, сколько езды в Озерки и т. д. Знаменитый Мартын и его товарищи исчезли из Петербурга и сейчас находятся за границей».

Известно, казалось бы, уже всё — место убийства, предполагаемый преступник, предполагаемый мотив… И тела не ищут! Хотя выйти на дачу Звержинской труда, казалось бы, не представляет: место, что называется, «засвеченное»; когда-то, еще в 1897 году, там накрыли подпольную типографию.

В том же номере «Нового времени» напечатана статья, подписанная А. Ст-н. Подпись прозрачная и сразу же раскрытая оппонентами: Александр Аркадьевич Столыпин, брат будущего премьера, бывший редактор «Санкт-Петербургских ведомостей» и один из лидеров «Союза 17 октября». О Гапоне там было сказано следующее: «Представляю себе, каким бы он был легендарным героем, если бы год назад его удалось арестовать и правительство имело бы глупость его повесить! Этого не случилось, и достаточно было года, чтобы увяла его слава, пало его влияние и сам он сделался жертвой мелких революционных раздоров». То есть — еще одна версия, уже иная: не расправа со стороны недоискушенного Мартына, а мелкие раздоры революционеров. В том, что ради сушей мелочи они способны убить, Столыпин не сомневался. Да, российская монархия плоха, говорил октябрист. Но социалисты, дай им власть, тысячу раз заставят о ней пожалеть.

Реакция в левой прессе себя ждать не заставила. Московский «Современник» 17 апреля помещает статью знаменитого Петра Пильского:

«Разумеется, о самоубийстве Гапона не может быть и речи. Слишком веровал этот человек в свою звезду, очень не умел он падать духом, чтобы самому подписать окончательный расчет со своей жизнью».

Но тогда кто? Гапон, замечает журналист, был «бельмом на глазу» и у революционеров, и у властей. Но убили его, скорее всего, все-таки полицейские или правые.

«Этот человек, этот ех-священник, без сомнения, имел в своих руках такие документы и располагал такими сведениями и такими связями, которые были опасны не партиям, которые компрометировали не рабочих и не левых, а — увы — иных…»

На следующий день «Двадцатый век» публикует заявление жены Рутенберга, Ольги Николаевны, урожденной Хоменко:

«Считаю заявление г. Маски клеветой, требую доказать то, что было сказано, иначе я имею право назвать публично клеветниками и автора, и редакцию „Нового Времени“, которая так услужливо предоставила для той клеветы свои столбцы».

Тем временем А. Зорин на страницах «Современной жизни» подводит итог неделе (в действительности — десяти дням) истеричных слухов и взаимных обвинений:

«Гапон арестован и сидит в тюрьме.

Гапон захвачен духовной властью и сослан в монастырь.

Гапон за границей, Гапон в Петербурге на Болотной улице, Гапон убит…

Убит? Кем?

Убит провокаторами, черной сотней, соц. — демократами, революционерами.

Тело Гапона найдено в Колпино в куче мусора; но следом опровержение, что это не Гапона, а одного из рабочих…

Он ездит по ресторанам и имеет продолжительные беседы с одним из чинов охранного отделения.

Он соблазняет известного революционера Мартына (Руттенберга) продаться правительству; он находится в постоянных сношениях с какими-то женщинами и девицами…