При виде растерянности сестры Пимби насмешливо фыркнула.

– Я хочу стать моряком, – сверкая глазами, сообщила она. – Буду путешествовать по всему свету и каждую неделю заходить в новую гавань.

Никогда прежде Джамиля не чувствовала себя такой одинокой. Она внезапно поняла, что при всем сходстве у них с сестрой есть одно принципиальное отличие: амбиции. Пимби стремилась увидеть мир, раскинувшийся за рекой Евфрат. Можно было не сомневаться, у нее хватит смелости следовать велениям собственного сердца и не обращать внимания на то, что думают о ней другие. В этот томительный момент Джамиле открылось, что она и ее сестра-двойняшка обречены жить вдали друг от друга.

Их отец часто повторял, что все близнецы более счастливы и одновременно более несчастны, чем все прочие люди. Счастливы, ибо у них всегда есть человек, на поддержку которого они могут рассчитывать. Несчастны, ибо, если один из них страдает, другой обречен разделить его страдания. Если их с Пимби ожидают страдания, что станет их причиной, размышляла Джамиля, – заветные мечты ее сестры или полное отсутствие таковых у нее самой?

Взяв с ленты конвейера пригоршню овсяного печенья и высыпав ее в очередную жестяную коробку, Эдим Топрак сделал открытие: он больше не помнит лица матери. На секунду он замер, ощущая, как по спине бегают мурашки, и в результате пропустил следующую порцию печенья. Билал, стоявший от него в нескольких футах, заметил совершенную ошибку и поспешно сгреб печенье с конвейера. Если бы Эдим увидел это, он, без сомнения, кивнул бы другу в знак благодарности, но он был слишком поглощен безуспешной попыткой вспомнить, как выглядела мать.

В дальнем уголке его сознания ожил некий женский образ, расплывчатый, словно подернутый туманной дымкой. Мать была стройна и высока ростом, лицо ее было белым, как мрамор, светлые глаза исполнены покоя и сосредоточенности. Солнечный свет, льющийся из окна, освещал ее голову сзади, оставляя половину лица в тени. Волосы цвета осенних листьев отливали медью на солнце. Но при тусклом освещении они изменяли свой оттенок и казались почти черными. Губы ее были полными и свежими. А может, и нет. Эдим не был в этом уверен. Может, губы у нее были тонкими, с опущенными вниз уголками. Женщина, нарисованная его воображением, изменялась каждую секунду, как будто лицо ее было вылеплено из тающего воска.

А может, проблема в том, что образ женщины, которая произвела его на свет, смешивался в его сознании с образом жены. Длинные волнистые рыжеватые волосы, которыми он наделил свою мать, Айшу, на самом деле принадлежали его жене Пимби. Неужели жена стала столь неотделимой частью его жизни, что проникает во все воспоминания, даже о временах, когда они еще не встретились? Эдим переступил с ноги на ногу и закрыл глаза.

Перед его мысленным взором возникло еще одно воспоминание. Они с матерью идут по изумрудно-зеленому полю, откуда открывается вид на дамбу. Ему, наверное, лет восемь. Волосы матери распущены, и неугомонный стамбульский пойраз[4], играет с ними, закрывая ей лицо. Над их головами синеет восхитительно безоблачное небо, вдали зеленеют залитые солнцем холмы. Лишь некоторые из многочисленных ворот дамбы открыты, уровень воды в запруде совсем низкий. Мальчик смотрит, как внизу бурлит и пенится водоворот, и у него начинает кружиться голова. Мать предупредила его, что близко к краю подходить нельзя, но это было не в тот день, что вспомнился ему сейчас.

– Тех, кто подходит слишком близко к краю, сразу хватает шайтан, – сказала мать.

Именно поэтому люди так часто падают – маленькие дети, которые проскальзывают между перекладинами балконных перил, хозяйки, которые моют окна, стоя на подоконнике, трубочисты, которым приходится передвигаться по карнизам. Шайтан хватает их за щиколотки своими когтями и тащит вниз, в бездонную глубину. Выживают только кошки, ведь у них девять жизней, а потому они могут восемь раз умереть и опять воскреснуть.

Держась за руки, они с матерью спустились с холма и подошли к высоченным стенам, тянувшимся вдоль одной из сторон дамбы. Айша остановилась на краю водостока, губы ее шевелились. Казалось, она забыла, что дух зла витает поблизости. Но нет, вряд ли: прислушавшись, мальчик понял, что она читает молитвы, защищающие от несчастного случая. Чувство облегчения овладело им, но лишь на несколько секунд. Что, если дьявол прячется где-нибудь в зарослях и, улучив момент, утащит их в бездну? Подчиняясь внезапному порыву, он вырвал руку из материнской ладони и принялся озираться по сторонам, пока не удостоверился, что рядом никого нет. Когда он снова повернулся к матери, ее не оказалось рядом.

Она летела со стены, и он наблюдал за каждым мгновением ее полета.

Открыв глаза, Эдим обнаружил, что Билал с беспокойством наблюдает за ним.

– Что случилось, парень? – спросил Билал, перекрикивая шум станков. – Ты пропустил добрый десяток порций.

– Ничего. – Эдим пожал плечами и похлопал себя по груди напротив сердца. – Просто задумался.

По губам Билала скользнула едва заметная, но добродушная улыбка. Кивнув, он вернулся к работе. То же самое сделал Эдим. За оставшийся день он не пропустил ни единого печенья. Но всякий, кто хорошо его знал, мог почувствовать: его что-то гнетет. Душа его ныла от какого-то смутного беспокойства, зловещего, как грозовая туча, и это беспокойство невозможно было прогнать усилием воли.

Эдим знал, что это: страх загнанного в угол животного. Животного, со всех сторон окруженного лающей сворой собак, измученного, изможденного, словно отравленного каким-то зельем, которое не убивает, но лишает сил. Куда бы он ни повернулся, повсюду чудились тени преследователей. Бежать некуда – разве что навсегда уехать из Англии. Но он не мог скрыться, бросив жену и детей. А для того чтобы взять их с собой, требовались деньги. Много денег. Положение было безвыходным. И китайцы прекрасно это понимали. Именно поэтому они даже не считали нужным следить за ним. Они не сомневались: стоит ему пропустить срок платежа, они без труда его отыщут. Но была еще одна причина, по которой Эдим не мог бежать: Роксана.

Шесть недель назад Эдим проснулся утром в таком приподнятом настроении, словно летал во сне. Все признаки близкой удачи были налицо. Признаки, которые его никогда не обманывали. Ладони слегка почесывались, сердце билось быстрее обычного, левый глаз едва заметно подергивался. Ничего болезненного, просто легчайший тик, который то усиливался, то прекращался, словно небеса посылали ему некое закодированное послание. Во всех прочих отношениях день был совершенно обычный. Но воодушевление не оставляло его. Окружающие были приветливы с ним, и он был приветлив со всеми. Погода стояла ясная, солнечная, и отражение голубого неба в водах Темзы веселило душу и пробуждало надежды.

После заката он отправился в игорный клуб. Скоро, совсем скоро он с этим покончит, обещал он себе. Вырвет страсть к игре с корнем, отрубит ее раз и навсегда, как гнилую ветку от здорового дерева. Отрубленная ветка никогда не вырастает заново, а значит, он никогда вновь не станет пленником страсти. Но это будет после, не сейчас. Сейчас он не готов отказаться от игры. Тем более сегодня его ожидает выигрыш. Все признаки предвещают удачу.

Игорный клуб располагался в Бетнал-Грин, в цокольном этаже старинного дома с большими окнами по обе стороны от входа и террасой. Внутри скрывался другой мир. Клуб состоял из пяти залов; в каждом играли в бильярд или толпились вокруг рулетки, блек-джека и покерных столов. В воздухе висела густая пелена табачного дыма. Игроки, обладавшие большими деньгами или же особой склонностью к риску, собирались в задней комнате. Из-за плотно закрытой двери доносилось поскрипывание рулетки, сопровождаемое гулом голосов, тяжкими вздохами и приглушенными возгласами.