– Нет ли у вас губной помады или румян? – спросил он казначея, но у того ничего не оказалось, и вместо косметики Джонсу пришлось воспользоваться мыльным порошком для бритья. По контрасту с черной воллендамской юбкой и испанской кофтой с блестками его напудренное лицо выглядело мертвенно-бледным. – Когда мы сойдем со сходен, не забудьте меня поцеловать, – сказал он казначею. – Тогда не будет видно моего лица.

– Почему бы вам не поцеловать мистера Брауна? – спросил тот.

– Он ведет меня к себе. Это было бы неестественно. Вы должны сделать вид, что мы провели вечер на славу втроем.

– Как же мы его провели?

– В буйном разгуле, – сказал Джонс.

– Вы не запутаетесь в юбке? – спросил я.

– Конечно нет, старик. – Он добавил загадочную фразу. – Мне не впервой. Конечно, это было при совсем других обстоятельствах…

Он спустился со сходен, держа меня под руку. Юбка была такая длинная, что ему пришлось подобрать ее рукой, как нашим бабкам, когда они переходили через лужи. Вахтенный матрос смотрел на нас, разинув рот: он не знал, что на судне есть женщина, да еще такая женщина. Проходя мимо вахтенного, Джонс игриво и с вызовом сверкнул на него своими карими глазами. Я заметил, как задорно и смело они блестят из-под платка; прежде их портили усы. Сойдя со сходен, он поцеловал казначея, измазав ему щеки мыльным порошком. Полицейский смотрел на нас с вялым любопытством, – видно, Джонс был не первой женщиной, покидавшей судно в такой поздний час, и к тому же он вряд ли мог привлечь кого-нибудь, знакомого с девушками матушки Катрин.

Мы медленно шли под руку к моей машине.

– Не задирайте так высоко юбку, – предостерег я Джонса.

– Я никогда не был скромницей, старик.

– Да, но flic[94] может заметить ваши ботинки.

– Слишком темно.

Я никогда бы не поверил, что нам так легко удастся бежать. Нас никто не преследовал, машина стояла на месте, и возле нее не было ни души; вокруг царили покой и Колумб. Я сел за руль и задумался, пока Джонс расправлял свои юбки.

– Как-то раз я играл Боадицею, – сказал он. – В одном скетче. Надо было повеселить ребят. Среди зрителей был член королевской семья.

– Королевской семьи?

– Лорд Маунтбаттен. Вот было времечко! Будьте добры, поднимите левую ногу. Вы наступили мне на юбку.

– Куда нам теперь ехать? – спросил я.

– Почем я знаю. Человек, к которому я сочинил себе рекомендацию, окопался в посольстве Венесуэлы.

– Это посольство стерегут больше всего. Там прячется половина генерального штаба.

– Я удовольствуюсь чем-нибудь поскромнее.

– Вас могут еще и не пустить. Ведь вы же не политический беженец, правда?

– А разве обмануть Папу-Дока – это не все равно что участвовать в Сопротивлении?

– Может, они не захотят поселить вас у себя навсегда. Вы об этом подумали?

– Не выставят же меня, если я туда проберусь?

– Пожалуй, кое-кто не остановится и перед этим.

Я запустил мотор, и мы медленно поехали обратно в город. Мне не хотелось, чтобы подумали, будто мы от кого-то спасаемся. Перед каждым поворотом я оглядывался, не видно ли огней машины, но в Порт-о-Пренсе было пусто, как на кладбище.

– Куда вы меня везете?

– В единственное место, которое пришло мне в голову. Посол в отъезде.

Машина преодолевала подъем в гору, и я облегченно вздохнул. Я знал, что после поворота на знакомую улицу застав не будет. У ворот в машину мельком заглянул полицейский. Меня он знал в лицо, а Джонс в темноте легко сошел за женщину. Очевидно, общего сигнала тревоги еще не дали. Джонс был всего-навсего уголовником, а не патриотом. Наверно, они предупредили заставы и расставили вокруг британского посольства тонтон-макутов. Установив наблюдение за «Медеей» и, по всей вероятности, за моей гостиницей, они считали, что загнали его в угол.

Я не велел Джонсу выходить из машины и позвонил. В доме еще не спали: в одном из окон нижнего этажа горел свет. Все же мне пришлось позвонить снова; я с нетерпением прислушивался, как откуда-то, из глубины дома, не спеша приближаются чьи-то грузные, медленные шаги. Затявкала и заскулила собака – это меня удивило: я никогда не видел в доме собаки. Потом чей-то голос – я решил, что это голос ночного сторожа, – спросил, кто тут.

– Позовите сеньору Пинеда, – сказал я. – Скажите, что это мсье Браун. По срочному делу.

Замок отперли, засов отодвинули, цепочку сняли, но открыл дверь не сторож. На пороге стоял сам посол, всматриваясь в меня близорукими глазами. Он был без пиджака и без галстука; до сих пор я всегда видел его безукоризненно одетым. Рядом с ним, злобно оскалившись, стояла противная крошечная собачонка, вся в длинных седых волосах, похожая на сороконожку.

– Вам нужна моя жена? – спросил он. – Она спит.

Поймав его усталый и оскорбленный взгляд, я подумал: он знает, он все знает.

– Хотите, я ее разбужу? – спросил он. – Это так срочно? Она с моим сыном. Они спят.

Я сказал неловко и бестактно:

– А я и не знал, что вы вернулись.

– Я прилетел вечерним самолетом. – Он поднес руку к шее, к тому месту, где должен был быть галстук. – Накопилось столько работы. Срочные бумаги… знаете, как это бывает.

Можно было подумать, что он передо мной оправдывается и кротко предъявляет свой паспорт – национальность: человек. Особые приметы: рогоносец.

Мне стало стыдно.

– Нет, пожалуйста, не будите ее, – сказал я. – Собственно, мне нужны вы.

– Я? – На секунду я подумал, что он перепугается, спрячется за дверь и защелкнет замок. Он, вероятно, решил, что я хочу сказать ему то, что он боялся услышать. – Разве нельзя подождать до утра? – взмолился он. – Уже так поздно. У меня так много работы. – Он пошарил в кармане, отыскивая портсигар, но его не оказалось. Он, пожалуй, сунул бы мне в руки горсть сигар, как другой сунул бы деньги, только чтобы я ушел. Но сигар, как назло, не было. И, сдаваясь, он с горечью произнес: – Ну что ж, заходите, если это так срочно.

– Я не понравился вашей собаке, – сказал я.

– Дон-Жуану?

Он прикрикнул на жалкую тварь, и она принялась лизать его туфлю.

– Я не один, – сказал я и подал знак Джонсу.

Посол, не веря своим глазам, с ужасом смотрел на Джонса. Наверно, он еще думал, что я решил признаться ему во всем и, может быть, потребовать развода; но какую роль, спрашивал он себя, может играть в этом деле «она», что это – свидетельница, няня для Анхела, новая жена для него самого? В кошмаре случается все, даже самое жестокое и нелепое, а ему все это наверняка казалось кошмаром. Сначала из машины показались ботинки на толстой резиновой подошве, носки в алую и черную полоску, потом, волан за воланом, черно-синяя юбка и, наконец, голова и плечи, закутанные в шаль, белое, в мыльном порошке, лицо и дерзкие карие глаза. Джонс отряхнулся, как воробей, вывалявшийся в пыли, и поспешно направился к нам.

– Это мистер Джонс, – сказал я.

– Майор Джонс, – поправил он меня. – Рад с вами познакомиться, ваше превосходительство.

– Он просит у вас убежища. За ним гонятся тонтон-макуты. Пробраться в британское посольство нечего и думать. Оно окружено. Вот я и подумал, что, может быть, вы… хоть он и не латиноамериканец… Ему грозит большая опасность.

Не успел я это сказать, как лицо посла просветлело – он почувствовал громадное облегчение. Дело шло о политике. Тут он знал, что делать. Тут была его стихия.

– Входите, майор Джонс, входите. Добро пожаловать. Мой дом к вашим услугам. Я сейчас же разбужу мою жену. Вам приготовят одну из моих комнат.

Почувствовав облегчение, он расшвыривал это «мое», как конфетти. Потом он закрыл и запер дверь, задвинув засов, заложил цепочку и рассеянно предложил Джонсу руку, чтобы проводить его в комнаты. Джонс взял его под руку и величественно, как матрона, двинулся через переднюю. Противная серая шавка бежала рядом с ним, подметая пол своими космами и обнюхивая подол его юбки.