Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– У него уже неприятности?

– Нет. Но он присматривается, выясняет что к чему. Вроде Робинзона Крузо, тот тоже взбирался на самое высокое дерево, чтобы оглядеть окрестности. Но мне не очень-то понравился его Пятница.

– Вы это о ком?

– О его шофере. Такой же толстяк, как Грасиа, и полон рот золотых зубов. По-моему, он их коллекционирует. Наверно, у него есть для этого возможности. Хорошо было бы, чтобы ваш друг Мажио вырвал свой большой золотой клык и спрятал подальше в сейф. Золотые зубы всегда вызывают жадность.

Он допил свой ром.

В этот полдень у меня отбоя не было от посетителей. Едва я успел надеть купальные трусы и нырнуть в бассейн, как пришел еще один гость. Чтобы искупаться, мне пришлось побороть отвращение, однако оно снова меня охватило, когда я увидел молодого Филипо, который стоял у края бассейна, как раз над тем местом, где истек кровью его дядя, и смотрел на меня. Я плыл под водой и не слышал, как он подошел. Когда его голос донесся ко мне под воду, я вздрогнул.

– Мсье Браун!

– Ах, это вы, Филипо, я не знал, что вы тут.

– Я последовал вашему совету, мсье Браун. Сходил к Джонсу.

Я совершенно забыл тот разговор.

– Зачем?

– Неужели не помните… насчет пулемета?

Как видно, зря я отнесся к нему несерьезно. Я решил, что пулемет – это просто новый поэтический символ, вроде пилонов в стихах поэтов моей молодости: в конце концов, никто из тех поэтов ведь не стал архитектором.

– Он живет на Вилле Креоль с капитаном Конкассером. Вчера вечером я дождался, когда Конкассер ушел, но шофер Джонса оставался, сидел внизу на ступеньке. Тот самый, с золотыми зубами. Который изувечил Жозефа.

– Это его рук дело? Откуда вы знаете?

– Мы ведем летопись. В ней уже много имен. К стыду моему, в этом списке значился и мой дядя. Из-за водоразборной колонки на улице Дезэ.

– Не думаю, чтобы он один был в этом виноват.

– Я тоже. Теперь я их убедил внести его имя в другой список. В список жертв.

– Надеюсь, вы храните ваши списки в надежном месте.

– Во всяком случае, по ту сторону границы есть копии.

– Как вы все же добрались до Джонса?

– Влез в кухню через окно, а потом поднялся по черной лестнице. Постучался к нему в дверь. Сказал, будто у меня записка от Конкассера. Он лежал в кровати.

– Должно быть, он порядком перепугался.

– Мсье Браун, знаете, что эти двое затеяли?

– Нет. А вы?

– Не уверен. Думаю, что знаю, но не уверен.

– Что вы ему сказали?

– Я попросил его нам помочь. Сказал, что отряды, которые совершают налеты через границу, не в силах справиться с Доктором. Убьют несколько тонтон-макутов, а потом их самих убивают. У них нет подготовки. Нет пулеметов. Рассказал ему, как однажды семь человек захватили военные казармы потому, что у них были автоматы. «Зачем вы мне это рассказываете? – спросил он. – Вы часом не agent provocateur[68], а?» Я сказал, что нет; я сказал, что, если бы мы не осторожничали так долго, Папа-Док не сидел бы сейчас во дворце. Тогда Джонс сказал: «Я виделся с президентом».

– Джонс виделся с Папой-Доком? – недоверчиво спросил я.

– Так он мне сказал, и я ему верю. Они что-то затевают, он и капитан Конкассер. Он сказал мне, что Папа-Док интересуется оружием и военной подготовкой не меньше, чем я. «Армии больше нет, – сказал Джонс, – впрочем, от нее и раньше не было никакого толку, а то американское оружие, которое не взяли тонтон-макуты, превратилось без присмотра в груду ржавого железа. Поэтому, как видите, вы зря ко мне пришли, если только вы не можете сделать мне более выгодного предложения, чем президент».

– А он не сказал, что это за предложение?

– Я пробовал заглянуть в бумаги у него на столе – там было что-то вроде плана здания, – но он сказал: «Не трогайте этих бумаг. Они для меня очень важны». Потом он предложил мне выпить в знак того, что лично против меня ничего не имеет. И еще сказал: «Приходится зарабатывать на хлеб, как умеешь. А чем занимаетесь вы?» Я ответил: «Раньше писал стихи. Теперь мне нужен пулемет. И военная подготовка. Прежде всего подготовка». Он спросил меня: «А вас много?» И я ответил, что число не играет роли. Если бы у тех семерых было семь пулеметов…

– Пулемет – не волшебная палочка, – сказал я. – Иногда его механизм заедает. Но и серебряная пуля может не попасть в цель. Вы вернулись, мой друг, к вере ваших предков.

– А почему бы и нет? Может быть, нам сейчас как раз и нужны боги Дагомеи.

– Вы же католик. И вы верите в разум.

– Те, кто заклинает духов, тоже католики, и мы не живем в разумном мире. А вдруг только Огун Феррай и может научить нас драться?

– Больше вам Джонс ничего не сказал?

– Нет. Он еще сказал: «Ладно, старина, выпьем по стаканчику виски», – но я не стал пить. Я спустился по парадной лестнице, чтобы шофер меня видел. Я хотел, чтобы он меня видел.

– Если они станут допрашивать Джонса, это для вас может плохо кончиться.

– Раз у меня нет пулемета, недоверие – мое единственное оружие. Я подумал, что если они перестанут доверять Джонсу, из этого что-нибудь, может, и выйдет…

В голосе молодого Филипо слышались слезы – слезы поэта, который оплакивает потерянный мир, или слезы ребенка, которому не дают пулемета? Я поплыл к мелкому концу бассейна, чтобы не видеть, как он плачет. Мой потерянный мир были купальщицы в бассейне, а что потерял он? Я вспомнил вечер, когда он читал свои эпигонские стихи мне, Пьеру Малышу и молодому битнику романисту, который хотел стать гаитянским Керуаком; с нами был еще пожилой художник, днем он водил camion[69], а ночью писал своими мозолистыми руками картины в американском художественном центре, где ему давали краски и холст. Он прислонил к балюстраде веранды свою последнюю картину: коровы в поле – но не те коровы, которыми торгуют в переулках к югу от Пиккадилли, и свинья, просунувшая голову в обруч на фоне зеленых банановых листьев, темных от грозовых туч, вечно спускавшихся с вершины горы. Было в этой картине что-то такое, чего не смог бы написать мой молодой помощник.

Я дал время Филипо справиться со слезами и подошел к нему.

– Помните, – спросил я, – того молодого человека, который написал роман «La Route du Sud»?[70]

– Он живет в Сан-Франциско, куда он всегда стремился уехать. Бежал после резни в Жакмеле.

– Я вспомнил тот вечер, когда вы читали нам…

– Я не жалею о тех временах. Та жизнь была какая-то ненастоящая. Туристы, танцы и человек, одетый Бароном Субботой. Барон Суббота – не развлечение для туристов.

– Они платили вам деньги.

– Кто видел эти деньги? Папа-Док научил нас одному: жить без денег.

– Приходите в субботу обедать, Филипо, я познакомлю вас с единственными нашими туристами.

– Нет, в субботу вечером я занят.

– Во всяком случае, будьте осторожны. Я бы предпочел, чтобы вы снова принялись за стихи.

На его лице сверкнула злая белозубая улыбка:

– Гаити воспето в стихах раз и навсегда. Вы их знаете, мсье Браун.

И он продекламировал:

Quelle est cette ile triste et noire? – C'est Cythere,
Nous dit-on, un pays fameux dans les chansons,
Eldorado banal de tous les vieux garcons.
Regardez, apres tout, c'est une pauvre terre.

Наверху отворилась дверь, и один из les vieux garcons[72] вышел на балкон номера-люкс «Джон Барримор». Мистер Смит взял с перил свои купальные трусы и выглянул в сад.

– Мистер Браун! – позвал он.

– Да?

– Я поговорил с миссис Смит. Она считает, что я немножко поторопился с выводами. Ей кажется, что надо проверить, не ошибся ли я насчет министра.

вернуться

68

провокатор (фр.)

вернуться

69

грузовик (фр.)

вернуться

70

«Дорога на юг» (фр.)

вернуться

71

Что за остров, печальный и черный? Он в песнях воспет.

Он Киферою назван, легендами приукрашен.

Эльдорадо банальное всех чудаков. Приглядитесь к нему,

ведь такой нищеты больше нет. (пер. – В.Корнилов)

вернуться

72

здесь: старых чудаков (фр.)

42
{"b":"228135","o":1}