– Конечно, потому что вам нечего возразить!

– Зачем же возражать?

– Значит, вы продолжаете настаивать на своем?

– Послушай, Энрико, у меня нет никакого желания повышать голос.

– У тебя нет, а вот у него есть!

– Джулио, скажи ему – пусть лучше убирается подобру-поздорову! – отозвался Никколо, схватив попавшуюся под руку старинную вазу.

– Хочешь разбить вазу о мою голову? Хочешь подраться – пожалуйста, только вазу не трогай! Не думай, что я испугался – просто надо беречь вещи! Она из тонкого фаянса, дунешь – разлетится в дребезги. И потом – посмотрите, какие вмятины остались от его ног на сундуке! Да он просто вандал неотесанный!

Витторио с трудом сдерживал смех.

– Сделайте милость, перестаньте! Не надо братоубийства!

– Он рад разорвать меня на части! – сказал Энрико.

– Не говори глупостей, – вмешался Джулио.

– Ты всегда на его стороне. Пусть поставит вазу на место. Подумать только, он не слышит! Я ухожу. Как меня вообще сюда занесло!

Он с досадой посмотрел на аккуратно составленные книги и вышел.

Тут Никколо дал себе волю.

– Совсем распустился! Я ему покажу!

– Не надо принимать его в штыки!

– По мне так лучше бы сгинул раз и навсегда!

– Ну, зачем же так? – сказал Корсали примирительно.

– Мое дело, зачем! Лучше не спрашивайте! Если бы не он, все было бы совсем по-другому! Я давно мечтаю, чтобы мы с Джулио остались вдвоем!

– У нас общее дело, мы должны разделить эту ношу – все трое…

Хотя Корсали не понял намека Джулио, Никколо весь задрожал и поспешно перебил брата:

– Замолчи!

Джулио понял свою неосторожность. Его смущение не ускользнуло от Корсали:

– Ладно, не буду вмешиваться в ваши дела. Хотя я как– никак ваш друг, а не какой-то там недоброжелатель или сплетник…

Джулио попытался разрядить напряжение.

– Это все Никколо – навыдумывал глупости…

– Замолчи, я сказал! – прогремел тот, топнув ногой.

– Да что ты на меня напустился?

– Хватит, молчи! – и, словно чтобы его лучше поняли, закрыл себе рот ладонями.

Корсали был явно заинтригован, однако понимал, что вряд ли ему удастся что-то выведать.

– Вижу, вам неудобно при мне говорить – я, пожалуй, пойду.

– Нет уж, пожалуйста, останься! – закричал Никколо. Джулио покраснел, как девушка.

– Лучше бы вы хохотали, как давеча над шуткой, – заметил Корсали.

Тут Никколо взорвался окончательно:

– Я?! Чтоб я хохотал? Да это просто клевета, какой свет не видывал! Я никогда не смеюсь, слышишь? Никогда!

– Да ты просто не помнишь!

– Хватит! Хватит! Хватит! Если я сказал никогда – значит, никогда!

Джулио сделал знак Корсали, чтобы тот вышел. Когда братья, наконец, остались одни, Никколо разрыдался.

– Что с тобой?

– Я так больше не могу!

Джулио встал из-за стола, по его щекам тоже катились слезы.

Они старались не смотреть друг другу в глаза.

Кавалер Горацио Никкьоли, городской асессор и глава нескольких благотворительных учреждений, по обыкновению появлялся в лавке с добродушным видом, ожидая найти неизменно теплый прием. Он чувствовал себя здесь хозяином, однако старался этого не показывать, так как действительно хорошо относился к братьям Гамби.

Никкьоли имел привычку глядеть из-под очков, слегка наклонив голову и как-то по-детски сложив губы в трубочку.

Он заглянул на следующий день после ссоры и потихоньку поинтересовался у Джулио:

– Как идут дела?

Джулио покраснел и ответил:

– По-прежнему.

– Надеюсь, ничего плохого?

– Нет, что вы!

Никколо, видя, как они шепчутся, спросил униженно:

– А со мной почему не изволите разговаривать?

– Да я с обоими рад поговорить. Просто вы вечно сидите там, на стуле… Бедный синьор Никколо!

– Здесь мне удобнее!

Никколо хотел было отпустить в адрес Никкьоли какую-нибудь колкость, но улыбнулся и промолчал. Джулио был как на иголках, ему стоило огромных усилий скрывать свое волнение. Он охотно уклонился бы от беседы, придумав, что ему нужно за марками, и задержался бы дольше положенного. Вот Энрико всегда делал вид, что очень занят, и сразу улепетывал, провожаемый гневными взглядами Никколо.

Иной раз Никкьоли ставил братьев в тупик своим раду– шием.

– Джулио, дай ему стул! – сказал Никколо.

– Сейчас принесу свой.

– Сиди! Уж лучше я встану…

Но даже не пошевелился и продолжал:

– Вы всегда желанный гость в нашей лавке, и мы будем рады, если вы задержитесь подольше.

Кавалер был, очевидно, растроган, братья же продолжали умасливать его вопросами:

– Как поживает ваша жена?

– Прекрасно, спасибо.

– А ребенок?

– Не поверите, растет на глазах!

– Что за славный малыш!

Кавалер так восхищался своим маленьким наследником, что не мог подобрать нужных слов:

– Чудо, а не ребенок! Красивый… сильный… то есть как бы это сказать… крепкий! Прекрасно сложен – такие ножки, а ручки… И развит не по годам! Умнее нас с вами! Только скажешь ему – агу… агу – сразу отвечает! Третьего дня четырнадцать месяцев исполнилось! Папина гордость!

Никколо сделал вид, что чихнул, стараясь скрыть ухмылку.

Кавалер продолжал, ничего не заметив:

– Джулио, я собирался пройтись, не хотите ли составить мне компанию? Расскажу вам про своего мальчугана!

Джулио посчитал, что невежливо отказываться, и надел цилиндр:

– Я сейчас.

– О нем я могу говорить часами. Он – самое дорогое, что у меня есть!

Никколо кивнул головой в знак одобрения.

Джулио и Никкьоли прошли через Порта Камоллия и направились по Страда Ди Пескайа, чтобы затем вернуться в город со стороны Порта Фонтебранда. Дорога спускалась вниз, исчезая за покрытыми высоким кустарником холмами, которые служили Сиене укрытием и защитой. Справа в долине, за длинным склоном, покрытом виноградниками, раскинулась деревня. Возле Мадоннино Скапато открывался вид на базилику Сан Доменико, величественная громада которой алела на холме. В розовой дымке неба монастырь св. Катерины, расположенный несколько поодаль, казался пурпурным в обрамлении двух темных кипарисов с острыми верхушками. Поток воды, разбиваясь на маленькие ручейки и лужи, шумно стекал с холма на улицу под дружный шелест кривых тополей, усеянных молодыми побегами. Под ними расстилалась такая сочная зеленая трава, что Никкьоли на мгновение остановился и воскликнул:

– С удовольствием променял бы свои поля в Монтериджони на эту красоту!

И тут же вновь пустился в разговоры о ребенке. Он уже в который раз подробно описывал роды своей жены – сколько вызвали врачей, какие возникли осложнения и какие были приняты меры. А сколько кормилиц они перепробовали, пока не нашли ту, у которой хватало молока! Затем Никкьоли перешел к воспалению десен: у малыша резались зубки. Он вытащил из кармана записную книжку в белой картонной обложке с позолоченными краями и показал ее Джулио:

– Вот, видите – все записываю, чтобы ничего не забыть. Наш мальчик никогда не плачет, даже ночью – так представьте себе, как перепугалась моя жена, когда он вдруг заплакал… она ведь у меня женщина чувствительная, нервная… Нам даже в голову не пришло, что это зубки… Мы тут же послали за нашим семейным доктором, который, надо отдать ему должное, приехал незамедлительно… На редкость добросовестный и надежный врач. Мы к другим уже давно не обращаемся. Ах да – ведь у малыша к тому же еще поднялась температура! Мы просто места себе не находили, свекровь даже предлагала поставить ему пиявки… Я был против, хотя вообще-то считаю это неплохим средством… Жена рыдала… В общем, шуму было!

Никкьоли старался ни на минуту не терять взгляд собеседника, чтобы тот не отвлекся и не пропустил чего важного.

Когда они вернулись в лавку, Джулио был совсем измучен. Кавалер же радостно сообщил Никколо:

– Эх, славно же мы прогулялись! Спросите у брата.