Но одержанные победы мгновенно предавались забвению. Соответствующим учебным заведениям неизменно приходилось вычеркивать из списков лауреата, не пожелавшего явиться к началу занятий.

Восемнадцати лет он лишился родителей и при полной свободе действий стал обладателем годового дохода в пятнадцать тысяч франков. Зефирен Ксирдаль поспешил поставить свою подпись всюду, где этого требовал его крестный и опекун, банкир Робер Лекёр, которого Зефирен с детства привык называть «дядей». Затем, свободный от всяких забот, он поселился в двух крошечных комнатках в седьмом этаже дома на улице Кассет в Париже.

Он жил там еще и тогда, когда ему минул тридцать один год.

С тех пор как он поселился в этих комнатах, стены не раздвинулись, а между тем неимоверным было количество предметов, которые Зефирен Ксирдаль умудрился, здесь накопить. В одну кучу были свалены электрические машины и батареи, динамомашины, оптические инструменты, реторты и множество других аппаратов и разрозненных частей к ним. Целые пирамиды брошюр, книг, бумаг поднимались от пола, почти достигая потолка, громоздились и на единственном стуле и на столе. Их уровень постепенно повышался, но наш чудак даже не замечал перемены. А когда весь этот бумажный хлам начинал мешать ему, Зефирен находил простой выход из положения. Одним движением руки он отшвыривал бумаги в противоположный конец комнаты, после чего со спокойной душой усаживался работать за столом, на котором теперь царил полный порядок, - ведь на нем не оставалось ничего и можно было опять навалить на него новые груды бумаг и книг.

Чем же занимался Зефирен Ксирдаль?

Чаще всего, - нельзя не признаться в этом, - окутанный душистыми клубами табачного дыма, исходившими из его неугасимой трубки, он предавался мечтам и размышлениям. Но иногда, через самые неопределенные промежутки времени, случалось, что в мозгу его зарождалась идея. В такие дни он обычным для него способом наводил на столе порядок, скидывая с него ударом кулака все, что там лежало, и усаживался за стол, из-за которого поднимался не раньше, чем работа приходила к концу - будь то через сорок минут или через сорок часов. Поставив последнюю точку, он оставлял на столе лист бумаги, содержавший результаты его изысканий, и этот лист служил основой будущей груды бумаг, которой предстояло быть сброшенной с этого места при следующей вспышке исследовательской страсти.

При подобных порывах, повторявшихся через неопределенные промежутки, он углублялся в самые разнообразные вопросы. Высшая математика, физика, химия, физиология, философия, чистые науки и науки прикладные - поочередно привлекали его внимание. Какова бы ни была задача, он увлекался ею с одинаковой горячностью, с одинаковым пылом и не отступал, пока не добивался решения… разве что…

Разве что… какая-нибудь новая идея так же неожиданно не завладевала им. В таких случаях этот безудержный фантазер пускался в погоню за новой бабочкой, яркие краски которой действовали на него, как гипноз, и, опьяненный своим новым увлечением, даже и думать забывал о том, чем еще недавно был полностью поглощен.

Но в конце концов он некоторое время спустя возвращался к нерешенной проблеме. В один прекрасный день, случайно натолкнувшись на забытые наброски, он с новым пылом впрягался в эту работу и доводил ее до конца, даже если подобных перерывов на протяжении всей работы бывало несколько.

Сколько подчас остроумных, подчас глубоких гипотез, сколько интересных заключений и выводов в самых трудных и сложных вопросах, как точных наук, так и наук экспериментальных, сколько практических изобретений покоилось в бумажной груде, которую Зефирен Ксирдаль презрительно попирал ногой! Никогда этому странному человеку не приходило даже на ум извлечь выгоду из своей сокровищницы, разве что кто-нибудь из его немногих друзей пожалуется в его присутствии на бесплодность своих поисков в какой-нибудь области.

«Погодите, - говорил тогда Ксирдаль, - у меня как будто есть что-то по этому поводу».

И протянув руку, он, руководствуясь удивительным чутьем, сразу же вытаскивал из-под тысячи других намятых листков нужную ему заметку и отдавал ее приятелю, разрешая использовать ее как угодно. Ни разу при этом не мелькнуло у него даже и мысли, что, поступая так, он нарушает собственные интересы.

Деньги? К чему они ему? Когда ему бывали нужны деньги, он заходил к своему крестному, господину Роберу Лекёру. Перестав быть его опекуном, Робер Лекёр продолжал оставаться его банкиром, и Ксирдаль был уверен, что, возвращаясь от крестного, он будет иметь в своем распоряжении нужную ему сумму и сможет ее расходовать, пока она не иссякнет. С того самого времени, как он поселился на улице Кассет, Ксирдаль поступал именно так и был вполне удовлетворен. Испытывать без конца новые желания, имея притом возможность их осуществить, - в этом несомненно кроется одна из форм счастья. Но не единственная. Не испытывая и тени каких-либо желаний, Зефирен Ксирдаль был вполне счастлив.

Утром 10 мая этот счастливый смертный сидел удобно развалившись в своем единственном кресле так, что ноги его, опиравшиеся на подоконник, находились на несколько сантиметров выше головы, и с особым наслаждением покуривал трубку. Забавы ради он при этом занимался разгадкой ребусов и загадок, отпечатанных на бумаге, из которой был склеен кулек, полученный от бакалейщика, отпускавшего ему какие-то припасы. Покончив с этим важным делом, то есть разгадав все загадки, Ксирдаль швырнул кулек в груду бумаг и небрежно протянул левую руку в сторону стола со смутным намерением достать оттуда какой-нибудь предмет, - безразлично, какой именно.

Его левая рука ухватила пачку неразвернутых газет. Зефирен Ксирдаль вытащил из нее наудачу первую попавшуюся. Как выяснилось, это был номер газеты «Журналь», полученный с неделю назад. Такая старая газета не способна была отпугнуть читателя, живущего вне времени и пространства.

Ксирдаль опустил глаза на первую страницу, но не прочел ни одной строки. За первой страницей последовала вторая, третья, и так до последней. Здесь он углубился в чтение объявлений. Затем, полагая, что переходит к следующей странице, по рассеянности вернулся к первой.

Взгляд его совершенно случайно коснулся строк первой статьи, и какой-то проблеск сознания мелькнул в его зрачках, до сих пор выражавших полнейшее отупение.

Блеск в глазах разгорался, превращаясь в пламя, по мере того как чтение приближалось к концу.

- Так!… Так!… Так!… - бормотал Зефирен Ксирдаль, и каждое «так» звучало по-разному. Затем он принялся вторично, уже с полным вниманием, за чтение статьи.

Ксирдаль привык громко разговаривать, сидя в одиночестве у себя в комнате. Он охотно даже обращался к воображаемому слушателю на «вы», создавая себе приятную иллюзию, что перед ним внимательно слушающая его аудитория. Эта воображаемая аудитория была очень многочисленной; ведь в состав ее входили все ученики, поклонники и друзья, которых у Зефирена Ксирдаля никогда не было да никогда и не будет.

На этот раз Ксирдаль оказался менее разговорчивым и ограничился лишь трижды повторенным восклицанием. Неимоверно заинтересованный содержанием статьи, он продолжал читать, не произнося ни слова.

Что же могло вызвать у него столь страстный интерес?

Последним на всем белом свете он только сейчас узнал об уостонском болиде и одновременно - о необычном составе его, так как случай заставил его остановить внимание на статье, трактующей о сказочном золотом шаре.

- Забавная штука! - воскликнул Зефирен, обращаясь к самому себе, когда вторично дочитал статью до конца.

Несколько минут он просидел в задумчивости, затем ноги его соскользнули с подоконника, и он направился к столу. Приступ увлечения работой приближался.

Не мешкая, он разыскал среди других нужный ему научный журнал и сорвал с него бандероль. Журнал раскрылся на той самой странице, которая его интересовала.

Научный журнал имеет право быть технически более оснащенным, чем ежедневная большая газета. И журнал, который Ксирдаль держал в руках, вполне отвечал своему назначению. Все, касающееся болида, - траектория, скорость движения, объем, масса, происхождение, - удостоилось лишь нескольких скупых слов, следовавших за целыми страницами, заполненными хитроумными кривыми и алгебраическими формулами.