Но я уже писал в этом дневнике, что никаким планктоном в детстве не был. Выходит, отчасти потому, что вырос без отца, без твердой руки и только теперь она появилась, и Таня стала моим непререкаемым родителем, с которым я занимался любовью уже сотни раз?
С другой стороны я просто не хотел вступать с ней в полемику — разве виновата она, что я ничего не сказал заранее?
Олег пришел в точно назначенный срок; я опять был в студии, когда Таня открыла ему дверь, но тут же отправился к ним, возможно даже чуть быстрее, чем следовало. Увидев Олега, я опешил. Боже мой, он ли это?! Нет, не может быть, чтобы человек так поменялся за каких-то пару дней! Во-первых, у него выросла борода, еще не окладистая, но в перспективе могущая такою стать; во-вторых, в его одежде не было теперь ни кусочка кожи: длинный узкий плащ, похожий на кимоно, штаны из потертой джинсовой ткани. Все же я узнал Олега в лицо — когда он снял квадратные темные очки, — а если бы он это не сделал, мне, вероятно, пришлось бы идентифицировать его по железным наручным часам, толстым, с черным циферблатом, которые, высовываясь из-под синего рукава рубахи, глазели на мочку моего правого уха; впрочем, и этих часов тоже никогда доселе не было — у меня просто создавалось впечатление, что они гораздо больше подошли бы к его прежнему наряду, живущему теперь в недавнем прошлом.
— О-о, Павел, здравствуйте, — произнес он очень вежливо и протянул мне руку, — вы, наверное, удивлены видеть меня таким?
— Д-да… признаться, да, удивлен, — произнес я, продолжая таращить на него глаза.
— Не удивляйтесь. Взгляните на Таню. Разве она удивлена? — он посмотрел на нее, — Таня?
— Я? Нисколько.
— Вот видите, — сказал он мне, — а все потому, что она давно знает мою привычку постоянно менять свой имидж.
— Э-э… — протянул я, — ну что же, логично. Раздевайтесь и присаживайтесь за стол.
— Спасибо, — он снял плащ.
— Как вам удалось за такой короткий срок отрастить бороду?
— У меня быстро растут волосы на лице.
В моем воображении вдруг возникло лицо Олега, увеличенное до самой крайней степени — как будто он подошел ко мне впритык, нос к носу, только вместо этого самого носа у него врос в лицо пень, глаза превратились в дупла на коричневых (серых) деревьях-бровях, а рот — в птичью стаю, летящую вдоль поля брошенной горстью кедровых орехов… и трава, трава прорастала земляными червями сквозь кожные поры почвы так быстро, словно кто-то несколько лет делал стационарную съемку на камеру, а потом решил прокрутить все снятое с такой скоростью, чтобы секунды превратились в дни…
За столом мы просидели часа три, если не больше. Олег все рассказывал о Швеции, обращаясь в основном к Тане, а на меня поглядывал лишь изредка. Поначалу я умирал со скуки, а затем уставился в телевизор и переводил на них взгляд лишь для того, чтобы посмотреть, на каком расстоянии друг от друга они сидят, и не сократилось ли оно; когда удостоверялся, в очередной раз, что нет, не сократилось, струна облегчения, протянутая от одной стенки моего живота к другой и на которой как белье на леске висели все мои внутренние органы, делала судорожный всполох. И только когда я отворачивался к экрану, его диссонанс гасила голубоватая нить Ариадны, галлюцинирующая и заплетавшаяся в тысячи виртуальных фигур-клубков.
Все же я чувствовал, что так и не успокоюсь, если не узнаю наверняка, и ждал, когда же у меня появится возможность это сделать…
— Я вчера виделся с Субботиным.
— С Максом? Быть такого не может!
Голос Олега принял шутливый тон.
— Он нисколько не изменился. Я бы даже сказал, поглупел еще больше.
— Да ты что! — Таня расхохоталась, обнажив прелестные белые зубы, и хлопнула в ладоши.
— Точно тебе говорю. Знаешь, что он спросил меня о Швеции?
— Нет.
— Никак, говорит, не могу понять, почему вы все там такие состоятельные, если платите государству подоходные налоги под девяносто процентов. А я решил пошутить и говорю: «да нет, мы там с голоду помираем». Макс на меня смотрит, очень долго так и внимательно, и вдруг говорит: «Врешь».
Обоюдный взрыв хохота.
— Слушай, а есть еще у нас вино? — осведомился Олег.
Таня перевела взгляд на две пустые бутылки.
— На столе не осталось… Я пойду принесу из кухни.
Я понял, что случай, наконец-то, представился.
— Нет-нет, милая, сидите, не прерывайтесь. Я пойду, схожу за вас. Не возражаешь?
— Иди, — сказала она, и после этого мое лицо на некоторое время сохранило ее острый взгляд, который был бы почти испуганным, если не принимать в расчет его длительность — одна секунда.
Пройдя на кухню, я достал бутылку из шкафа и, прислушиваясь к смеху в соседней комнате, старался собрать его глазами на поверхности пеньковой пробки и, заставив центрифугировать, превратить в результате в удобную мишень, куда можно было бы вонзить штопор. Спираль уже начала крошить пробку, и тут я выпрямился и, стараясь делать как можно меньше шума, прокрался по коридору и заглянул в комнату. Олег уже пересел на другое место; он все так же весело болтал с ней, но был гораздо ближе; его правая рука обнимала спинку стула, и со стороны могло показаться, что на самом деле он обнимает ее за талию. Я перевел взгляд на ее лицо и сделал вывод, что она, скорее всего, нисколько не возражала бы против такого поворота событий.
— …я ведь менеджер, и мне повезло, что меня посылали в командировки чуть ли не во все концы страны. Встречи, встречи… с одной стороны это очень хорошо, просто здорово, но…
— Что? — удивленный вопрос, едва ли не шепот.
— Я из-за этого чувствую себя так… как будто мне уже лет тридцать пять, кто-то съел добрый десяток с лишком.
— Ну, не может этого быть.
— Точно тебе говорю. А ведь нам всем еще и за двадцать пять не перевалило… Я многое повидал, понимаешь? Ты же знаешь, о чем я. Здесь дело не только в путешествиях…
— Знаю…
Я вернулся на кухню, чтобы открыть бутылку, но с трудом сумел это сделать — руки меня не слушались. Я знал, что ко мне подступает гнетущая апатия, возможно даже депрессия, и если я в таком состоянии выпью хоть одну рюмку, то тут же опьянею.
А что меня собственно удерживает?
Я принес бутылку к столу, и мы довольно быстро распили ее. Я продолжал слушать их слова, которые, как мне казалось, подернулись винной слюною, и, все так же продолжая смотреть на экран, очень медленно сползал по спинке кушетки в лежачее положение.
Слова, слова… слова… Мог ли я разобрать, о чем они говорили? Мне казалось, что да…
…нашу музыкальную шкатулку… Но мой папочка сегодня забрал ее отсюда… Ах, как жаль… как жаль… но ладно мы все равно уже подарили им целый пакет конфет и конфетти из кафе «Дежавю»… А знаешь, у меня есть подарок для тебя… Что это?.. Что за подарок?.. Я купила бритвенный набор для станка и за это отдала свои новые туфли… Ох, дорогая, а я купил тебе пряжки для этих туфель и отдал за них свой бритвенный станок…
Я открыл глаза и чуть приподнял голову. Где я? Вокруг была кромешная темнота, но что-то подсказывало мне, что сейчас еще не ночь. Возможно, где-то пол-одиннадцатого. Я поворочал плечами, и мою спину посетило осознание, что я все еще лежу на кушетке. Телевизор был выключен, шторы на окнах задернуты. Где Таня и Олег? Их и след простыл. Я был трезв, и в голове не шумело, потому что выпил я не очень много, однако я еще не способен был нормально соображать: в горле у меня пересохло, а глаза превратились в два жарких пустынных хрусталика, — и только когда я прошел на кухню и опорожнил стакан воды, почувствовал, что прихожу в норму.
Я должен их найти. Но где мне их искать?.. Помнится, сквозь сон я слышал о каком-то кафе… кафе «Дежавю»? Кажется, так, я почти уверен. Но было ли сказано о нем в связи с тем, что они собирались туда отправиться? Понятия не имею, но так или иначе это единственная зацепка, которая осталась у меня в руках. Звонить не буду, а то еще спугну дичь.
