Вон машина стоит, праздно сообщил Джимми, через дорогу, без фар, не смотри. Это копы. Они нас пасут.

– Э, пасут! – фыркнул Фредди. – Кому ты нужен'?

Точно говорю. Подъехали, фары погасили, стоят и нс выходят. Копы, это факт. Выкидывай, ца хрен!

– Может, жильцы стукнули? Валера оглянулся на темные окна.

Травяная химия работала: по гудящим в спине струнам побежали цепкие жучки, расплетая Узелки, ослабляя натяжениЕ.', процессу не хотелось ме-шать. Подозрительная машина ничем не отличалась от прочих: навозного цвета «олдсмобиль» с отвислым задом. У Джимми паранойя, вряд ли это копы. А было бы смешно.

Дверцы «олдсмобиля» хлопнули. Двое долговязых двинулись через до-рогу шорты, сандалии, белые футболки, по расхлябанной походке, по нарочито-затрапезному виду все сразу стало ясно. Валера вздохнул, жуки разбежались, под ложечкой заметался веселый зверек. Страха не было: приключение, веселый переплет.

Фредди шулерским щелчком запустил косяк через плечо. Повернулся к Джимми:

Как, говоришь, звали того актера?

Джимми не отвечал, блестел очками. Двое подошли, стали вплотную, су-зив значимый мир до двухметрового пятачка.

Привет, парни. Как дела?

Жилистый блондин, прямая ирландская физиономия. В руке черный фонарь, не вяжущийся с легкомысленным нарядом. И правда полиция.

Его напарник, блеклый крепыш, выпростал бляху из-под футболки:

– Эн-Уай-Пи-Ди. Ручки показали.

Ха, пожалуйста! Фредди с энтузиазмом подставил ладони под све-товую струю. Остальные скопировали движение.

– А в чем дело, офицер? – шершавым голосом спросил Джимми. – Мы просто сидим, отдыхаем…

Так, раздвинулись. Блондин сунул луч фонаря между Фредди и Валерой.

На крыльце, в ярком эллипсе, с хулиганским нахальством дымил жир-ный косяк.

– Это что?

– Где? Не знаю! – Фредди повернул голову. – А что там?

Блондин выключил фонарь и заговорил негромко, глядя вдаль, в желтую хмарь над крышами, где скакал по облакам винегрет рекламных сполохов, и брезгливо, как в общественный туалет, заходил на посадку сочащийся светом самолет, и дрожали бусинки сиреневого огня на летучих паутинках подвесных мостов. Нудный голос накатывал отовсюду: казалось, что бор-мочет дряхлый ноябрь.

– Странные люди, бу-бу. Столько лет дежурю – одно и то же, бу-бу, одно и то же. Не отпирайтесь, парни, экономьте время! Нарушение пустяковое, зачем делать из себя дураков? Мы пятнадцать минут сидели, любовались, бу-бу. А ты, фонарем в сторону Фредди, бычок за спину. Какой смысл бу-бу-бу~

Валера дернул плечом – показалось, что полицейский сделан из резины, а сквозь дыры в его лице глядит внимательный толстый зверь. Метеором шарахнуло важное и нехорошее предчувствие – слишком быстро, чтобы понять его смысл; рассудок наугад щелкнул фотоаппаратом, надеясь нес-колькими днями позже проявить и предъявить гадкие улики – уже без тол-ку, без пользы…

Копы подняли их, построили в шеренгу, распотрошили кошельки. Ир-ландец похлопывал фонарем по бедру, внимательно изучал лица и одежды, мусолил водительские карточки. Дыры на честном лице затянулись, дежур-ные движения мысли отлично читались по рисунку губ и бровей. Три нару-шителя, слева направо. Первый чижик чистенький, в очках, сыночек па-пенькин, юность, трепет, и республиканская готовность лизать крепкую ру-ку закона; номер два – мужик мутноглазый, заморский, мается, не пой-мешь, что на уме, лучше не миндальничать; третий жгучий жук-латинос, живой, подвижный, тут все ясно.

– Вы двое (твердый палец тык, тык) марш к машине. Мартин, прими! А ты, птенчик (отечески шлеп Джимми по плечу), рассказывай. Как же ты докатился?

Из-извините, сэр, Джимми, желтый, как луна, посверкивал линзами очков. – Я первый раз… И вообще случайно. Больше не повторится, чест-ное слово!

– Твое счастье, что в машине места на двоих. На, держи! – Ирландец бросил ему кошелек. – И бегом отсюда! Десять секунд, чтобы тебя не ста-ло. Раз! Два!… Стой! Вернись.

– Д-дда, сэр. – Джимми подошел, преданно поднял подбородок.

Ирландец хмыкнул. Повернулся к пленникам, которых его напарник уже застегивал в наручники (Валеру веселил нежный холод металла).

Парни, могильники есть? Отдайте своему другу. Затрахаетесь потом получать.

Дверца машины захлопнулась полумрак, теснота. Сказочная смена де-кораций, детский спектакль, полустертое воспоминание. По плечам гуляли волны, зарождаясь в желудке, нагруженном жирным ужином. Частота и амплитуда волн коррелировали с окружающими звуками. Модуляция. Ва-лера неуклюже покрутил скованными руками: боль от наручников казалась сладкой.

– Хей-хей! – прохрипела теснота. – Как живем, мужики!

Машина заурчала и поплыла. Снаружи закружили пятна света, замель-кали миражи листьев, побежали тени узловых объектов, задающих ритм: деревья, здания, столбы. С боков уютно поджимали чьи-то плечи. Валера щурил глаза – представлял, что едет на карусели. Тошнота способствовала. Он улыбнулся и прошептал «карусель», но вместо милой картинки нарисо-вался замшелый диск, лязгнул металл, дохнуло ледяным ужасом…

– Офицер! – веселый Фреддин голос. – Просьба, офицер. Браслеты распусти, туго затянул.

– Подожди, сейчас выйдем.

Машина остановилась под ярким фонарем. Полицейский участок бодр-ствовал: моталась входная дверь, бурлила суета, реготали энергичные копы. Голоса маслом лились на душу и гасили волнение. По радужной пленке растекались пятна ночи, качались потешные пузырьки растаявшего ужаса. Меня арестовали, думал Валера, глотая неуместный смех. Какая чушь! За траву, как студента. Американская система приняла в жернова, теперь уже не сбежишь. Ну и слава богу, можно ослабить струны.

Приключение выпячивалось из пучины черной змеей, выкладывало кольца, кодировало утомленный ум: плыви по маслу, ничего не решай, не следи за часами. Происходящее сыпалось в память кое-как, бессвязным коллажем.

– Что стал, раздевайся! Одежду сюда клади. Не спи, ты не один у меня.

Трусы до колен. Повернись… Так. Одевайся и в коридор.

– Палец расслабь, расслабь! Ч-ч-черт, техника… Нет, сорвалась. Давай еще раз… Ага, вроде скушала.

– Это у вас новая машина? Раньше, я читал, чернилами снимали.

– Новая, новая. Давай безымянный. Да расслабь же!

Йо, браза! Сигареткой помоги. Не куришь? Жаль. За что взяли?

– Гм… За траву.

– Курил, что ли? А говоришь, не куришь! Меня за драку. С шестерыми бодался, прикинь! Первый раз такое. С двумя, с тремя – было. А с шесте-рыми никогда… Парни, сигаретку?

Шершавая стена царапала затылок. В теплых масляных волнах зарож-дался непорядок: открывались нехорошие прорехи, выглядывали нахаль-ные мерзкие мысли, будто не свои.

В среду будет звонить Наташка.

Хорошо, если это кончится до среды.

Враждебный мир копировал сознание, в нем тоже открылась прореха: дверь камеры визгнула, и запустили партию нахальных, мерзких типов.

– Друг, курить есть?

Валера помотал головой. Закрыл глаза.

Йоу! Глухой?

Ч-черт… Ответить легкой ухмылкой, не открывая глаз: матерый усталый зек, все на свете повидавший. Не драться же будут, при охране.

Типов окликнули из угла, они радостно пошли здороваться. Запахло си-гаретным дымом.

Валера вздохнул, придвинулся к спящему Фредди. Ерунда, лишь бы выйти до послезавтра! Кажется, имеют право держать трое суток. Если сей-час понедельник… нет, уже вторник.

– Офицер! Попить можно? В горле сухо… Офицер! – Фредди отступил от прутьев. – Вот козлы!

Валера облизнулся. Да, попить бы не помешало. Угомонившиеся типы храпели в три пилы, терзали больную голову.

– Фредди, сколько нам еще сидеть?

В кутузке? Пфф! До рассвета, не меньше. Когда у них дежурство кон-чается? А потом в центр повезут. Курить будешь? На, меня угостили.