Но иногда меня берет жуть, стоит только мне задуматься о том, что я ем. Я вдруг понимаю, что этот омар никогда не был живым. Он родился уже разделанным и приготовленным, и не знал, что есть боль и что есть продол-жение рода. В нем никогда не было потрохов, а в его сосудах не текло кро-ви. Но он будто бы настоящий… Я видел омаров в Полинезии, и знаю, о чем говорю. Иногда я думаю, что если бы я мог поместить спешащие следом ик-ринки в воду, из них бы вывелись настоящие осетры.

Я уже знаю: на обед я съем пять-шесть дим-самов, три суши с тунцом, авокадо и икрой летучей рыбы, и личинку саранчи по-эфиопски. Но это бу-дет не скоро, так как сейчас я иду в третью комнату.

Ведь третья комната – сетевая.

Так уж повелось, что не первый раз я и Санчес назначаем друг другу сви-дание в Макондо. То ли это от того, что мы здесь впервые встретились, толи из-за моды на все латинское, то ли потому, что мой ник – Аурелиано Бу-эндиа (для Санчес – попросту Аури), но наше традиционное место встре-чи – центральная площадь в Макондо.

Вообще-то я не люблю этот мир. Мне нравится перемещаться на огром-ных пространствах в едином моменте, здесь же от меня хотят, чтобы я хо-дил по столетью, замкнутому между стен леса. Нет, сама по себе идея не плоха, но меня Макондо как-то не привлекает.

Чего не скажешь о Санчес.

Которой я, между прочим, в тайне завидую. Санчес – она во всех отно-шениях сильнее и счастливее меня, и она не раз смеялась надо мной, гово-ря, что моя жизнь в Сети – это забивание гвоздей микроскопом. Она гово-рит, что я использую потенциал сетевых миров процентов на семь или во-семь, и, честно сказать, спорить с ней глупо.

Ведь как: я ни разу не дрался на Арене, никогда не балдел в Раю и не ощущал на себе муки Ада, не дискутировал с Сократом о судьбах бытия, и не проводил ночь в объятиях Клеопатры. Почти не участвовал в сообщест-вах, и не играл в те игры, в которые так любит играть совокупность людей, привыкшая называть себя «человечество».

Я вообще почти ни с кем тут не общался – уходил в какие-нибудь глу-хие и дикие миры, вроде Палеозоя или Сибири, или гулял по сказочным го-родам, вроде Праги и Самарканда, но почти везде я был в мат-привате. Иногда другие юзеры находили меня, и пытались странствовать вместе со мной, но я был откровенно скучен, и они меня оставляли.

И вот я шел в Прагу четырнадцатого века, где заражался чумой и умирал под звуки органа. Или толкался на самаркандских базарах, пока меня не нас-тигала бегущая вдоль улицы лошадь хромого Тимура. Или садился в танк на Прохоровом поле и пер в атаку, чтобы меня разорвал на куски летящий мне в лоб кумулятивный снаряд. Как бы то ни было, я везде умирал. Я топил свою тоску в крови, потому что не мог ничего больше с ней поделать.

Однако Санчес оказалась настырнее прочих, и не бросила меня, даже когда я два месяца заставил ее скучать. По утверждению самой Санчес, она обнаружи-ла меня совершенно случайно: просто ее IP всего на одну цифру не совпадал с моим: у меня 12-279-904-37i-С, у нее – 12-279-905-37i-Е, а нашла она меня, когда искала в Сети информацию о самой себе – случайно ввела не ту цифру.

С тех пор мы странствуем по мирам вместе, и сколько бы я ни пытался вновь остаться один, Санчес не желает покидать мою жизнь. Впрочем, у нее всегда находится время развлекаться так, как она привыкла, и без меня.

Санчес – она роскошна. Она любит и умеет жить.

А я не умею.

Но вот и она сама появляется на том конце площади, и идет ко мне сквозь толпу быстрым шагом. Идет мимо старика с его внуком, что-то рааг-лядывающим в лимонадном киоске, и мимо гринго, который вот-вот изру-бит на куски их обоих. Санчес, впрочем, это не страшно даже в мат-онлайн, так как она входит в Первый Миллион на Арене.

Санчес красива. Точнее, нет, на фоне всех этих клонов Артемиды, Неферти-ти, царицы Савской, Клеопатры или Таис Афинской она смотрится весьма не-казисто: полная, коренастая, коротконогая. Но эта ее полнота и коротконогость подобраны с таким вкусом! Такие пропорции найдены между ее слишком ши-рокой талией, слишком угловатыми плечами, слишком короткими ногами, что ее тело даст сто очков вперед телу любой из цариц и богинь. И тем более уди-вительно видеть такое тело в мире, где каждый создает себе внешность по вку-су. Но у Санчес вкус совершенен, а от того ее несовершенное тело прекрасно. Впрочем, Санчес и сама говорит, что совершенством можно не более чем вос-хищаться, а любовь можно испытать лишь к чему-нибудь несовершенному.

А еще она всегда одета в красное, и ее волосы всегда пышные, густые и пепельные. Ее внешность – лучшая из всех, что я видел.

Санчес уже заметила меня, и шла навстречу уверенно и прямо. Когда меня и ее разделяли несколько шагов, она вскинула руку, и звонко прикрикнула:

– Хов до йоу до, Аури!

– Чего? – растерялся я, она же встала передо мной, глядя на меня пусть снизу, но насмешливо и бесстрашно. Ее волосы трепал искусственный ветер.

Да не «чего» тут говорят, а «Фине, тханкс!». Это английский!

– Английский, – задумался я, пытаясь понять, что значат эти слова, и бросил догадку, – это древний язык, но котором говорили в Англии?

Именно! Ну что, понял? Это они так здоровались. Слабо достать сло-во на древнем?

– Слабо, – согласился я, отталкиваясь от стены, которую подпирал все время ожидания, – а где ты могла это достать? Ведь…

Да элементарно: в Веллингтоне двадцать второго века на одной пло-щади, извини, название запамятовала, есть дисплей, а на этом дисплее…

– Понятно, – вздохнул я, а Санчес кивнула на перспективу улицы, и по-вела меня, схватив за руку.

Да ведь и правда, задумался я, когда-то люди говорили на языках. Когда-то жители разных стран не могли понять друг друга. Теперь понимают все, и лишь неотвеченным остается вопрос а на каком языке мы все говорим? Каким языком владею я сам?

Я не могу этого знать. Я вообще знаю о себе слишком мало. Что за женщи-на или машина рожала меня? Что за сила поместила меня в ящик меж непро-ницаемых стен? Что за благодетели воздвигли мой дом и написали все эти семь тысяч четыреста тридцать миров? Миров, в которых смерти нет.

Кстати, а ведь в древности были еще и народы и нации. Интересно, кто я: американец, индиец, араб, латинос, русский, китаец, японец? Я не могу это знать ведь я ни разу в жизни не видел своего лица.

– Нравишься ты мне, Аури! – не отставала Санчес, – вот нравишься-все. Ты такой…

– Скучный.

А вот за это и нравишься. Сейчас с кем не поговори все люди инте-ресные. А ты совсем не интересный – и поэтому мне с тобой не скучно. Надоели мне эти все мачо, самураи и мрачные таинственные черные всадники. Хочется поговорить с серым скучным человеком! Это здорово, а? Ладно, Аури… Что у тебя нового? И есть ли что?

– Ничего… Что у меня может быть нового?

– Как всегда. А я вот вчера вступила в литературное сообщество девят-надцатого и двадцатого веков. С завтрашнего дня будем моделировать «Преступление и Наказание» Достоевского.

– Почему Достоевского? Ты же не любишь русских.

– Не люблю – это не то слово! Они оскорбляют мой художественный вкус! Больше меня раздражают только американцы, японцы и африкан-цы. Да только кто у меня будет спрашивать? Я у них новенькая, пока придется слушаться, но может, через пару месяцев… Моя мечта – смо-делировать «1984» Оруэлла или «О, дивный новый мир» Хаксли. Обо-жаю антиутопии!

– Помню.

– Еще бы!

– Угу.

Конечно, «еще бы»! И киберпанк обожаю. Нам столько ужастей нао-бещали – и тебе тоталитарные режимы, и тебе общество абсолютного пот-ребления, и тебе восстание машин, и чего только не обещали. А мы живем-в лучшем мире!

– Конечно.

– А чего тебя не устраивает, я никак не могу понять! Если уж спорить о достоинствах и недостатках, то: много ли ты видел обществ, в которых мир-но сосуществуют абсолютное равенство и абсолютная свобода?