— Товарищи члены ученого совета. Представленная мною к защите диссертация охватывает ряд сложных вопросов высшей геодезии…

Плавно текла его речь. Время от времени он перебрасывал страницы текста, лежащего перед ним, но ни разу не заглянул в них — в этом не было нужды.

В зале среди публики сидели Вера Федоровна и Грушин. Ну, им-то по должности следовало присутствовать при защите. А Нонне Селезневой было вовсе не обязательно сидеть тут. Но Ур настоял, чтобы они пошли на защиту. Ох уж этот странный Ур! Всегда его тяготили совещания, и вдруг на тебе идем на пиреевскую защиту! Любопытно ему, видите ли, посмотреть, как проходит эта процедура…

Сидя рядом с Уром, Нонна клевала носом. Что-то она стала плохо спать по ночам, впервые в жизни познала вкус снотворного…

Журчала пиреевская речь, усыпляя Нонну. Вдруг она спохватилась, усилием воли стряхнула сонное оцепенение. Куда как красиво было бы всенародно заснуть тут! И, по давней своей привычке, Нонна стала присматриваться к окружающим. Вон сидит в первом ряду супруга Пиреева, очень нарядная, очень дородная, с профилем Екатерины Второй. Да нет, какая там Екатерина — скорее Анна Андреевна из «Ревизора». А рядом с ней кто? Никак, Марья Антоновна? Нет, конечно. Она хорошенькая, пиреевская дочка, и одета с большим вкусом. А эти два подростка — сыновья Пиреева? Очень дисциплинированные юнцы, сидят — не шелохнутся, глаз не спускают с папы.

Сам папа весьма представителен. Смотри-ка, дошел уже до гиперболоидов вращения, тычет указкой в схемы. Ловко это у него получается непосвященному и в голову не придет, что не сам Пиреев рассчитал эти гиперболоиды. Какой он кругленький, довольный собой… Ага, вот как надо: очки долой, костюм тоже, наденем белую курточку, на курчавую голову пышный белый колпак, теперь попрошу улыбку, готово: преуспевающий кондитер, благоухающий ванилью и корицей. Над головой дать затейливую, в завитушках, вывеску: «Заведение Пиреева — крендели и пышки»…

Представив себе все это, Нонна чуть улыбнулась.

Тут она заметила, что происходит нечто неладное. Пиреев вдруг запнулся на полуслове. Неуверенным движением он поднял руку и потер висок. Возникла томительная пауза.

Нонна повернулась к Уру, шепнула:

— Первый раз вижу, чтобы он…

И осеклась, увидев каменно-неподвижное, как бы затвердевшее лицо своего соседа, напряженный взгляд, направленный в одну точку. Однажды Нонна уже видела Ура таким. Почему-то ей стало страшно, она отодвинулась, насколько позволяли подлокотники кресла.

Между тем Максим Исидорович, похоже, справился с неожиданной помехой. Что это — будто провал в памяти… Никогда с ним такого не случалось… «Нервы», — подумал он и сделал паузу. Медленно подошел к столу, налил в стакан минеральной воды, медленно выпил в полной тишине.

Затем он — впервые за многие, многие годы — склонился над текстом доклада. Чертовы формулы, в глазах рябит… На чем он остановился?.. Кажется, вот на этой формуле.

Так, еще раз прочесть… Ведь он ее прекрасно помнил, затверживал вчера, а тут почему-то она ускользает, не дается… «Подставляя, имеем…» «Отсюда видно, что…» Взять листки с собой к доске и переписать уравнения? Нет, несолидно это…

Ну, нельзя больше тянуть. В зале покашливают, шепчутся — разве это дело? Еще раз вчитавшись в формулу и следующий за ней текст, Пиреев пошел к доске и взял мел.

Проклятье! Все выскочило из головы — и буквы и цифры.

И вдруг пришла полная ясность. Максим Исидорович покивал головой; да что ж это, он прекрасно все помнит, да и как можно забыть то, о чем так много, так приятно думано…

С маху он вычертил на доске округлую кривую и обернулся к публике, к ученому совету. Сказал с добродушной улыбкой:

— Я продолжаю, товарищи. Как видите, такая форма избрана отнюдь не случайно. — Он ткнул мелом в свой чертежик. — В верхней части мы видим широкий раструб, в котором чай, слишком горячий для немедленного употребления, быстро охлаждается. Ниже стаканчик как бы перетянут узкой талией, отделяющей зону интенсивного охлаждения от нижней, сферичной части, в которой хорошо сохраняется тепло…

Зал встревоженно загудел. Увлеченный своими мыслями, Максим Исидорович не заметил этого.

— Таким образом, — говорил он, — обеспечивается постоянство температуры. «Армуды» в сущности — идеальный термостат. Термодинамика процесса, как видим, выражается уравнением…

Он живо повернулся к доске и вывел:

T = const.

Затем, вспомнив, что заглавное «Т» принято для обозначения абсолютной температуры по шкале Кельвина, которая тут не подходит, он стер уравнение ребром ладони и написал заново: t = const.

— Максим Исидорович! — услышал он голос председателя совета.

— Сейчас, одну минутку…

Все же шкала Кельвина манила Пиреева — она была как-то научнее, докторальнее… Ах, вот как надо — выразить ее логарифмически! И, ощущая в голове прекрасную ясность, Максим Исидорович зачеркнул второй вариант и решительно вывел: lg T = const.

Он стукнул мелом, поставив точку, и обернулся к залу.

— Максим Исидорович, — сказал с печалью в голосе председатель ученого совета, — по-видимому, нам придется остановить защиту. Вы переутомились, вам надо отдохнуть…

Пиреев посмотрел на взволнованное лицо председателя — своего давнишнего друга, посмотрел на членов совета, повскакавших с мест, потом встретился взглядом с отчаянным взглядом жены — и тут только понял, что свершилось нечто ужасное.

Он схватил свой доклад и, теряя на ходу листки, понуро пошел к выходу.

Очень живучее это чувство — гнев человеческий. Гремящая боевой медью «Илиада» начинается с обращения к Афине Палладе, которая в античные времена представляла на Олимпе науку по совместительству с вопросами обороны: «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева.

Гнев издавна вызывал желание отомстить — чаще всего путем нанесения обидчику телесных повреждений. Вы помните, конечно: «Невзвидел я света, булат загремел…», «Возьму я шпагу длинную и выйду из ворот…»

«Мы недаром зар-рядили пистолеты, ведь честь задета, ведь честь задета!» — вопило средневековье.

И только в Древнем Китае, как говорят, месть проявлялась в несколько своеобразной форме: мститель вешался на воротах врага, дабы причинить тем самым ему неприятность.

Месть — в качестве пережитка прошлых времен — встречается и теперь, даром что уголовные кодексы относят ее проявления к преступным деяниям.

Если сам Гомер отказался лично воспеть гнев Ахиллеса, Пелеева сына, и предложил сделать это копьеносной богине Афине, то как же нам описать гнев, охвативший Максима, Пиреева сына? Ведь мифический герой разозлился на одного человека, царя Агамемнона, по поводу неправильного, по мнению Ахиллеса, дележа награбленной добычи. И, как ни ужасен был его гнев, выразился он лишь в отказе от совместных военных действий.

А Максим Исидорович был зол на весь свет…

Сразу после неудачной защиты он приехал домой и заперся у себя в кабинете. Некоторое время он лежал на диване и пытался понять, что же произошло с его памятью, никогда прежде его не подводившей. Однако ничем, кроме переутомления, он не сумел объяснить себе причину странного помрачения.

Да, нервное переутомление. Завтра же надо назначить медицинскую комиссию и зафиксировать этот факт. Потом — подготовить объяснительную записку…

Осторожный стук в дверь прервал ход его мыслей. Максим Исидорович встал, отворил дверь и принял из сочувственных рук жены стакан чая и сахар на лакированном подносе. Умница, принесла именно стакан, а не злополучный «армуды»…