— Будешь теперь знать, как лакать шампанское.

— Целый день потерял, черт дери…

— Валеркин лексикон не очень тебе подходит, Ур. У тебя ноги еще не отошли? Ты еле тащишься.

— Нет, ноги отошли. Просто мне некуда торопиться.

— Разве тетя Соня не ждет тебя с обедом?

— Тетя Соня улетела в Ленинград, у нее там тяжело заболела сестра.

— Где же ты теперь обедаешь?

— Где придется… Ты не знаешь, — спросил он, помолчав, — если снять номер в гостинице, это дорого будет стоить?

— Что случилось, Ур? — Нонна удивленно посмотрела на него. — Вы поссорились с Валерием?

— Нет. — Опять он помолчал. — Мы не ссорились. К Валерию по вечерам теперь довольно часто приходит Аня, и мне кажется, что я им мешаю.

Некоторое время они шли молча. Нонна поймала себя на мысли: что сегодня мама приготовила на обед? Может, пригласить Ура? Почему бы и нет? Вон он какой неприкаянный бродит… Позвать на обед, потом, когда стемнеет, попить чаю на балконе… Он занятный собеседник, наивный, как мальчишка, и в то же время… в то же время какая-то в нем тайна… Пуговицу ему на рубашке пришить… Мама удивится. А сам Ур? Не подумает ли он бог знает что? Будто она, Нонна, навязывается…

— Я, кажется, наговорил Грушину лишнего? — спросил Ур.

— Ты задел его за живое. Докторская степень — самое больное его место.

— Но это действительно несправедливо: ученый годами не может защититься, а Пиреев, который ничего в науке…

— Ясно, ясно, — поморщилась Нонна. — Сколько можно об одном и том же? И, между прочим, ты за Грушина не беспокойся: он свое возьмет.

— Для Грушина больное место — докторская степень, а для тебя пиреевская диссертация. Ты сердишься, когда я о ней говорю.

— Ты стал на редкость проницателен.

— А ты прибегаешь к иронии, если тебе говорят неприятное.

Нонна опять вскинула на Ура удивленный взгляд.

— Повторяю без иронии, — сказала она, — ты проявляешь проницательность, которой раньше я не замечала.

— Просто я начал немного разбираться. Помнишь, ты сказала однажды: «Не приносите в храм цены песьей»…

— Помню. Ну и что?

— Это правильно сказано. Храм нельзя осквернять.

— Совершенно с тобой согласна. В храмы надо входить в незапятнанных белых ризах. Но, к сожалению, жизнь бесконечно сложнее любых изречений, как бы прекрасны они ни были.

Она видела по глазам Ура, что он размышляет над ее словами. Ах, плюнуть на условности, пригласить его пообедать, пусть он думает что хочет, не все ли равно…

И она уже решилась пригласить, как вдруг Ур остановился.

— До свиданья, Нонна, — сказал он. — Я пойду.

— Куда?

— Туда. — Он указал на белое здание цирка на другой стороне улицы, на огромный красочный щит, извещавший о последнем месяце гастролей.

— Позволь, но еще рано. Представление начнется в восемь…

— Знаю. Я к Ивану Сергеевичу зайду, к приятелю моему.

— Кто это? Фокусник? Акробат?

— Лилипут. Ну, пока.

И Ур устремился в просвет в автомобильном потоке, оставив Нонну на краю тротуара, как на опустевшем причале.

К ответственным выступлениям Максим Исидорович обычно готовился у себя дома на кухне. Естественно, в его квартире был кабинет, обставленный весьма современно и со вкусом, но почему-то Максим Исидорович отдавал предпочтение тесноватой кухне. Быть может, вкрадчивое жужжание холодильника заменяло ему сдержанный шепот аудитории, создавая обстановку максимального приближения к рабочим условиям?

Вот и сегодня: Максим Исидорович в легком пижамном костюме уютно пристроился за кухонным столом. Перед ним лежал отпечатанный текст сообщения по диссертации, справа дымился крепкий чай в грушевидном стаканчике «армуды», помещенном в резной серебряный подстаканник соответствующей формы, а слева под рукой глянцевито поблескивала пачка сигарет «Уинстон». Эти сигареты Максим Исидорович предпочитал другим сортам.

Он положил в рот кусочек сахару и отпил чаю. Он был доволен собой. Конечно, в сорок восемь лет иные люди ходят в академиках. Он, Максим Исидорович, в академики не лезет. Но ходить в его возрасте кандидатом наук? Неловко как-то. Двадцать с лишним лет назад он проявил себя способным геодезистом, защитил кандидатскую — тогда-то и началось его восхождение по ступеням административных должностей. К чему ложная скромность? Он многого достиг. И, строго говоря, докторская степень не очень-то ему и нужна. Но быть кандидатом в сорок восемь лет… Это мешает строить правильные отношения. Взять, к примеру, эту грубоватую даму, директрису Института физики моря. Будем справедливы, она океанолог с именем, прислана из Москвы руководить Каспийским филиалом. Но не раз и не два он, Максим Исидорович, разговаривая с нею, читал на лице этого мужлана в юбке такое, знаете ли… не то чтобы пренебрежение, а вынужденное, что ли, терпение… ну, что-то такое, напоминающее о том, что она доктор наук, а он всего лишь кандидат.

Опять же взять иных однокашников по институту — поразъехались по разным городам, кое-кто осел в столице, сделались докторами, а один даже избран о прошлом годе в членкоры. С каким лицом встретится с ними он, Максим Исидорович, скажем, на всесоюзном симпозиуме? То-то и оно…

С теми однокашниками, которые остались и работают здесь, конечно, проще. Не обязательно, к примеру, Лене Грушину становиться доктором прежде, чем таковым станет он, Максим Исидорович. Грушин свой человек, подождет, торопиться ему некуда. На днях он, Максим Исидорович, в телефонном разговоре сказал ему: «Готовься, Леня, на осень назначим твою защиту». Было слышно, как Грушин там, на другом конце провода, подпрыгнул.

Он-то, Максим Исидорович, до осени ждать не намерен. Всего месяц прошел с того дня, когда он забрал свою диссертацию из Института физики моря. Никто бы не сумел за какой-то месяц проделать громоздкую подготовительную работу — никто, кроме него, Пиреева. Недаром он был превосходным организатором. Диссертация тщательно выправлена, перепечатана, переплетена. Она прореферирована в обязательных инстанциях и имеет положительные отзывы оппонентов. В академической типографии срочно отпечатан автореферат. И вот — послезавтра защита.

Максим Исидорович щелкнул японской газовой зажигалкой с электрозапалом и закурил сигарету «Уинстон». Затем он склонился над текстом своего устного сообщения.

Он хорошо знал, что в любой аудитории найдутся люди, которые не любят, чтобы докладчик читал по бумажке. Он и сам недолюбливал тех, кого метко называют «куриными» лекторами. Такой лектор опускает глаза к бумаге и запоминает некоторое количество слов, допускаемое возможностями памяти, а затем возводит очи горе и произносит запомненную порцию. Мерное чередование опускания и поднятия головы и впрямь наводит на мысль о курице, то склоняющейся для поднятия зерна, то возносящей клюв к небесам для облегчения пропуска склюнутого корма в горло.

Нет, Максим Исидорович был не из «куриных» докладчиков. Он добросовестно готовился к докладам. Можно сказать, выучивал текст наизусть, благо память у него была прекрасная.

Вот только сложная получилась диссертация. Чего стоят одни математические расчеты! Конечно, в высшей геодезии без математики не обойтись, но не слишком ли много ее напихано? Формулы, формулы, уравнения — аж в глазах рябит…

Неторопливо, с выражением, слегка шепелявя, Максим Исидорович читал устное сообщение финскому комплекту кухонной мебели, и в гуле холодильника чудился ему одобрительный рокот аудитории.

В элегантном костюме благородного темно-оливкового цвета, с неторопливым и спокойным достоинством приблизился Максим Исидорович к трибуне. Доброжелательно посмотрел сквозь голубоватые свои очки на председателя ученого совета, обвел взглядом членов совета, публику в конференц-зале. Затем, медленно повертывая голову, он оглядел тесный фронт схем и графиков — так полководец былых времен, начиная решающий бой, кидал последний требовательный взгляд на верных гренадеров.

Откашлявшись, Максим Исидорович начал негромко: