Однако уже первые шаги Жанны заставили архиепископа насторожиться. Ему крайне не понравилось строптивое поведение девушки в Пуатье. То, что он увидел лично в Блуа, и то, о чем получил донесения из Орлеана, совсем расстроило почтенного прелата.

Кто мог предполагать, что эта семнадцатилетняя крестьянка, не знающая, по ее выражению, ни «а» ни «б», проявит такую прыть и начнет оспаривать мнения опытных богословов? Кому в голову могло прийти, что она станет вмешиваться в жизнь солдат, устанавливать свои порядки, предъявлять свои требования, добиваться осуществления своих военных планов? А народ? А все эти ополченцы и простые солдаты? Из иконы они превратили ее в личность, из послушного орудия – в военного вождя, затмившего знатных и достойных сеньоров.

Все это очень скверно. Чернь признала в девчонке своего капитана. А куда может повести такой капитан? Хорошо еще, если против годонов. А если?.. Архиепископ хорошо помнил о Жакерии,[10] охватившей чуть ли не треть страны, о проклятом бунте парижан, который едва не стоил ему жизни...[11] Ведь все это было, и было не так уж давно!..

Но даже если не думать о самом худшем, все равно скверно. Каждое сословие должно твердо знать свое место. Каждый должен заниматься своим: духовенство – молиться, сеньоры – воевать и поддерживать трон, народ – платить подати и следовать повелениям господ. Теперь же в Орлеане все нарушено. Девка перевернула вверх дном обычный порядок. Податные взялись за оружие и стали командовать. Благородные оттеснены до роли простых наблюдателей. Это к добру не приведет. Все ждут победы. Но победа, полученная из рук черни, – это поражение.

Этого нельзя допускать. Необходимо срочно принять все меры, чтобы вернуться к порядку.

Меры! Но какие? Устранить девчонку, как предлагал шамбеллан? Конечно, сделать это весьма просто. И однако этого делать нельзя. Во всяком случае, теперь. Теперь бы это могло обойтись слишком дорого. Народные страсти разбужены, поднялась огромная волна, и одиночным убийством ее не остановишь. Можно лишь все сорвать, все испортить. Кроме того, при нынешнем положении дел она все-таки может пригодиться. Но чтобы заставить ее служить дворянскому делу, следует ограничить сферу ее действий, каких бы это ни потребовало усилий. Пусть народ забавляется ею как святой, а капитаны и рыцари делают то, что должны делать. Тогда победу принесут те, кто и должен принести: благородные дворяне. Тогда монарх примет корону из рук тех, кому и надлежит ее давать: из рук знати. Тогда все останется на своих местах. Стихия войдет в берега, кесарь получит кесарево, а Бог – Божье.

Представители знати, державшие сторону архиепископа, согласились со всеми его аргументами и выводами, а старик Гокур взял на себя проведение их в жизнь. В период подготовки вторичного выступления армии из Блуа было созвано тайное совещание. Знатные капитаны – сеньор де Ре и другие – договорились о главном. Это и задержало на несколько дней прибытие армии в осажденный город.

Когда Дюнуа и де Буссак, отправившиеся раньше Жанны навстречу войску, повидались с командирами конвоя, им было доложено о происшедшем в Блуа. Решили этим же днем уведомить главных капитанов, находившихся в городе. И вот в то время, как войско располагалось на отдых, а Жанна и д'Олон возвратились к себе на квартиру, благородные сеньоры собрались в доме канцлера Кузино на улице Розы и держали совет.

Заседание было коротким. Совет принял решение немедленно организовать вылазку против бастилии Сен-Лу, находившейся на отшибе от других английских крепостей. Об этом предприятии не известили ни Жанну, ни предводителей городского ополчения. Если удастся быстро и тайно провести задуманное, рассуждали капитаны, это явится залогом дальнейших успехов. Жанна, увидев, что в военных операциях обходятся без нее, смирится со своим положением, а это успокоит чернь.

Все господа были единодушны. Дюнуа придерживался того же мнения, но был более проницателен, чем другие. Он хорошо присмотрелся к Жанне и сомневался, чтобы так легко удалось сбросить ее со счетов. В состоянии тяжкого раздумья он отправился к Буше. Разговор с Девой еще больше укрепил его неуверенность. Он все же посоветовал Жанне лечь отдохнуть и ушел с неспокойным сердцем, зная, что как раз в это время рыцари готовятся к сражению.

Так начал оформляться этот заговор. То был заговор патрициев против плебеев, господ против податных, прелатов и сеньоров против народной героини. Он был закономерен. Люди «голубой крови» и вековых привилегий не желали стать на равную ногу со вчерашними рабами, а вчерашние рабы не могли испытывать любви и признательности к своим угнетателям. Перед этой социальной ненавистью бледнела злоба к внешнему врагу. Знатные были готовы заключить перемирие с годонами, как некогда, в дни Жакерии. Но теперь народ не дал бы им сделать подобного. Все эти простые мужики и обремененные налогами горожане становились подлинными сынами рождающейся французской нации. Разбуженные мощным патриотическим порывом, они не собирались вновь погружаться в дремоту. Порукой тому была их Дева, призванная жизнью и во имя жизни совершить свой бессмертный подвиг.

Природа щедро наградила Жанну особым внутренним свойством, восполнявшим ей недостаток знаний. Самой девушке, а равно и всем ее окружавшим свойство это представлялось чудесным, идущим не иначе как от Бога. До предела целеустремленная, всецело отдавшаяся претворению в жизнь своей великой идеи, Жанна остро чувствовала все, что прямо или косвенно этой идеи касалось. Доверчивую и бесхитростную, здесь ее обмануть было невозможно.

Вот и сегодня она определенно заметила непонятную сдержанность капитанов, старавшихся при встрече избежать ее взгляда. Она ясно чувствовала враждебность со стороны старого Гокура. А этот визит Дюнуа? Эта странная речь о Фастольфе, за которой как бы скрывалось что-то другое, более близкое?..

Мысли путались в голове девушки. Крайне утомленная утренним походом, она решила прилечь и попытаться уснуть. Д'Олон, измученный не меньше ее, пристроился здесь же, на полу. Однако выспаться ему не удалось. Едва он закрыл глаза, как почувствовал, что его будят. Рядом стояла Жанна, отчаянно тормоша его за плечо.

– Вставайте! Я уверена, что идет битва. То ли бьются с Фастольфом, то ли осаждают укрепления годонов, но я должна быть готова немедленно!

Д'Олон спросонья ничего не мог понять. Он уловил лишь шум на улице, быстро поднялся и, не говоря ни слова, принялся надевать на Жанну доспехи. Прибежали хозяйка с дочерью.

Секретарь поручил им докончить облачение девушки, а сам кинулся вниз и крикнул конюхам, чтобы подавали оружие и лошадей. По улице бежали люди. От них д'Олон узнал, что сражение развернулось у бастилии Сен-Лу и что французы терпят большой урон.

Первым, кого увидела Жанна, был ее юный паж. Девушка упрекнула его за бездействие и приказала тотчас же принести знамя, а сама вскочила на коня.

Мюго, чтобы не терять времени, протянул ей знамя прямо из окна. Прежде чем остальные опомнились, она уже мчалась во весь опор к Бургундским воротам.

– Бегите за ней! – взволнованно кричала жена казначея. Паж и секретарь, нещадно шпоря коней, нагнали Жанну у самых ворот, где она наводила порядок. Здесь создалась сутолока.

В то время как ополченцы, окружавшие Жанну, стремились выйти из города, встречная толпа воинов бежала с поля боя.

Торопливо проносили раненых.

Жанна, крепко сжав древко знамени, преградила дорогу бегущим:

– Остановитесь! Не показывайте врагам спины! Вперед! Над городом загудели протяжные звуки набата...

Сражение началось часа два назад.

Капитаны избрали объектом вылазки бастилию Сен-Лу, потому что она находилась подле наиболее удобной переправы с левого берега Луары. Крепость оставалась постоянной угрозой в тылу любого отряда, идущего в Орлеан через Солонь. Вместе с тем казалось, эту бастилию взять будет легче, чем любое из остальных английских укреплений. Расположенная особняком, в полном отрыве от основных позиций годонов, бастилия Сен-Лу при удачной атаке могла быть захвачена до того, как успели бы прийти ей на помощь; нужно было лишь хорошо продумать и организовать наступление.