Да, учеба Саши Баева — это вообще отдельный разговор. Занятий он, как уже сказано, не посещал, но учился исключительно на «отлично». Профессора и преподаватели рангом пониже в один голос студента Баева хвалили и о способностях его мнения были самого высокого. А все оттого, что Баев действительно много занимался. Не только книжки читал, но и, возродив старинную практику, брал частные уроки. Причем факта этого нисколько не стыдился: советовался с преподавателями и знакомыми, к кому ему лучше обратиться. По специальности в основном со старенькими, отставными, еще царскими профессорами занимался.
Уроки Баев брал по весьма обширной программе, выходящей за рамки расписания его факультета, французский учил под руководством бывшей дворянки и фрейлины императорского двора, уроки верховой езды получал от камергера Его Императорского Величества. Еще прежнего императора — Александра Третьего. Занятный старикан, лет под сто, а бодрый и общительный: Прошкин лично с ним разговаривал. Так вот, этот старикан Баева называл не иначе как «учтивым юношей», ценящим лошадей, и очень хвалил его аристократическую манеру выездки и безупречный французский. Само собой, Баев учил немецкий — с немцем, английский — с англичанином, арабский — с арабом, все трое в Коминтерне переводчиками работают. Испанский — с известным испанским коммунистом. А еще неугомонный Баев брал уроки актерского мастерства у знаменитого актера МХАТ, уроки рисования — у почтенного графика, члена Академии художеств, ну и так далее. У Прошкина целый список этих людей имеется. То есть учиться Баев любил. Даже изучал какой-то таинственный старинный язык под названием — Прошкин сверился со своими записями — санскрит…
Прошкин — человек прямой и возводить напраслину ни на кого не будет. Пусть даже у человека и каблуки на сапогах, и серьга в ухе. Прошкин два часа убил, беседуя с медицинским персоналом в госпитале, где провел последние несколько месяцев и скончался комдив Деев. Баев действительно был примерным сыном и проводил много времени у койки отца. Не только за медперсоналом присматривал, но и пот со лба отеческого вытирал, постель менял, газеты вслух читал, с ложки кормил. Баев никому не доверял отеческого здоровья! В последние дни просто от Деева не отходил. Хотя посетителей у комдива Деева даже на смертном одре хватало, да еще каких именитых. Так что общественность ждала пышных похорон почившего героя на самом знаменитом столичном кладбище.
Но когда товарищ Деев умер, а случилось это в самом начале нынешнего апреля, Саша настрочил письмо, суть которого такова: в связи с тяжелым экономическим положением в стране прошу похоронить моего отца, как сам он, простой кавалерист-конармеец, того хотел бы, без всяких торжеств и почестей в его родном городе Н. На чье имя адресовался? Семен Михалыча Буденного[6]. Семен Михалыч — человек добросердечный, на следующий день Сашу Баева лично принял, облобызал в мокрые от слез щеки, в общей сложности два часа проговорил с ним, вспоминал легендарное прошлое и даже сам смахнул сентиментальную слезинку. Дал Саше и специальный холодильный вагон, и специальный гроб, и даже маневровый паровоз, тем более что ехать недалеко. И торжества запретил. Некролог был только в «Красной звезде». И конечно же, устную просьбу Саши — направить его, Баева Александра Дмитриевича, на работу в город Н. в связи с тяжелым состоянием здоровья проживающего в Н. дедушки — тоже удовлетворил. Схоронили Деева в Н. тихо и неприметно. Вот такая история.
— Нескладная получается история у тебя, Прошкин, — покачал головой Корнев.
— Это почему?
— Да сам подумай, — Корнев разлил остаток водки для ясности мышления. — Был бы ты, Прошкин, агентом империализма и затеял убить героического комдива…
Прошкин изо всех сил протестующе замахал обеими руками.
— Я просто для образности, — успокоил его начальник и продолжил: — Так вот, решил ты уничтожить героя. Отравить. Подсунул ему пилюлю ядовитую, благо он в больнице. Но не тут-то было: вылечили комдива. Ты опять за свое — теперь в шприц яду набрал и укол сделал. Но и тут промашка: снова вылечили комдива, да еще и охрану к нему приставили! А ты снова за яд.
Прошкин почесал затылок:
— Ну почему снова за яд? Что, револьверов нет у врагов? Или холодного оружия? Да хоть и в окно палаты можно вытолкнуть. Вон, мужики в Москве рассказывали: одного бывшего белого генерала вообще струной от рояля в Париже удавили…
Корнев грустно кивнул:
— Вот и я о том же. То ли с ядом повезло Дееву, что за три года не подействовал, то ли с врагами — уж очень попались упертые.
— Я, честно говоря, Владимир Митрофанович, — признался Прошкин, — вообще не могу понять, зачем травить человека, который и так серьезно болен. Медработники в один голос говорят: не жилец он был, такого лечить — только лекарства народные переводить понапрасну…
— А чем Деев болел? — поинтересовался бдительный Корнев.
— Что-то с печенью у него было и с кровью… — неуверенно промямлил Прошкин.
— Вот сразу видно, что ты, Николаша, человек безнадежно здоровый! У каждого больного есть диагноз, в соответствии с которым лечение назначают. Вроде воинского приказа — четкий и ясный. В нем и как болезнь называется, и как ее лечить. А вот если диагноза точного нету, значит горе: врачи попросту не знают, что у человека болит да что с таким пациентом делать…
Во время этой речи Прошкин виновато потупился: он действительно был физически крепким и болел всего один раз — в раннем детстве, корью.
— Виноват, Владимир Митрофанович, не доглядел… — согласился он со справедливой критикой начальника.
— Так вот, Николай, догляди: что за диагноз был у героического Деева — это раз, два — разузнай, когда и как он хворать начал, поспрашивай товарищей его боевых, но не командиров-комиссаров, а просто бойцов из его частей — кто-то ж должен помнить. И еще, чуть не забыл! Выясни, что за дедушка такой у этого Баева, из какой коробочки он выпрыгнул.
Прошкин согласно кивнул: ему и самому было интересно разузнать про старчески болезненного родственника Саши.
— Тут ведь, как я тебе скажу, Коля, — разоткровенничался захмелевший Корнев (они уже перешли к следующей бутылке), — тут большой политикой пахнет, а потому и неприятностей может быть — не оберешься! Больше скажу тебе, Прошкин: если мы неприятностей не хотим, нам с этим Баевым надо дружить и дружить…
— Зачем? — не уразумел сразу Прошкин.
Корнев коварно усмехнулся:
— Против Ульхта дружить будем. Самим нам с этим Ульхтом не справиться. Не велики птицы.
— А чем это Баев такой великий? Росточку — метр шестьдесят пять с каблуками! — вознегодовал подвыпивший Прошкин. Дружить с Баевым, пусть даже и против такой пакостной персоны, как «бледный» Ульхт, Прошкину совсем не хотелось: он вспомнил некоторые туманные намеки, которые слыхал в Москве по поводу личных предпочтений этого Саши, но мысли были столь крамольными, что даже думать, а тем более произносить их вслух при руководстве — без малейшего фактического подтверждения — лояльный Прошкин воздержался.
Корнев притянул Прошкина за рукав к себе поближе и перешел на полушепот:
— Прошкин, ты хотя бы одно донесение, рапорт или просто письмо от граждан про Баева хоть раз в глаза видел или слышал, что такие были? Ведь он общался и с откровенными врагами народа, и с недобитой царской профессурой, и с сомнительными империалистическими дипломатами. Публично. При медперсонале и других студентах, при военспецах. При сотрудниках органов и Коминтерна даже. И что, никто ни разу ничего не написал? Он что, человек-невидимка? Наказать, может быть, и не наказали бы, но сигналы же должны были иметь место!..
Прошкин задумался. Действительно, так в наше тяжелое время не бывает, чтоб человек жил, а на него не писали. И нашел только одно объяснение отмеченному шефом феномену:
— Я думаю, писали, конечно, просто это все изымали из его дела: он ведь с большими связями, даром что молодой…
