Но пустовать сараю не пришлось: туда Владимир Митрофанович дальновидно распорядился запереть дервишей, чтобы потом долго не бегать в поисках виноватых, если Прошкину снова станет хуже.

Пока Борменталь и Корнев дивились улучшению состояния больного, Александр Дмитриевич отправился в сарай — вернуть дервишам халат и черную тряпку. Все. На этом история закончилась.

Точнее сказать, закончилась она для Александра Дмитриевича. Его больше никто не видел. Ни его, ни дервишей. Обеспокоенные тем, что Баев так долго остается в сарае, бойцы заглянули внутрь — там было пусто и тихо, только лежал на полу пустой и остывший роскошный шелковый халат…

Корнев приподнялся, открыл сейф и продемонстрировал Прошкину шелковый халат. Тонкий и изящный, богато расшитый орнаментами, пышными цветами, листьями и сказочными земноводными, так мало похожий на громоздкие одежды местного населения. Руководитель оставил халат лежать на столе, подвел младшего коллегу к окну, указал на жалкое сооружение — тот самый сарайчик. «Автовокзал…» — едва не закричал Прошкин: он еще не до конца отделил реальность от своих пронзительно ярких сновидений, но все же достаточно сознавал факт сновидения и поэтому не стал обременять начальника своими сложными ассоциациями.

Корнев продолжал свой невеселый рассказ.

Ни подземного хода, ни лаза, ни самой маленькой щелки не удалось обнаружить в сарае даже искушенному Корневу. Промучившись до утра, Владимир Митрофанович решился доложить о печальном происшествии руководству — то есть не то чтобы письменно доложить, а пока просто позвонить Сергею Никифоровичу и попросить в помощь дополнительных людей для поисков потерявшегося в горах товарища Баева.

Руководство на известие отреагировало с поразившим Корнева спокойствием.

— Что искать-то… Это ведь так только кажется, что мы, ваше начальство, по кабинетам сидим, оторвавшись от реальной жизни. А на самом деле мы прекрасно понимаем, какая на местах ситуация, — никто с тебя тела требовать не будет, — вздохнул товарищ Круглов, как показалось Корневу, даже с облегчением. — Пиши на этого Баева представление — на «Красную Звезду» посмертно. Да и в партию его принять не забудьте… Он, кажется, кандидат был? Фотографию подберите для некролога, мне лично вместе с представлением на орден и следственными материалами по фактам террористической и вредительской деятельности местных националистических и происламских элементов, финансируемых и вдохновляемых британскими шпионами, передашь. В общем, сам грамотный, успешно с задачами справляешься, что тебя учить! Политическая ситуация — сложная. Крепкие кадры нам нужны… Думаю, Владимир Митрофанович, через пару недель выставляться за повышение будешь!

Вот такая директива…

— А почему британскими шпионами? Может, немецкими? — позволил себе усомниться в руководящей линии ослабивший бдительность за время болезни Прошкин.

Корнев горько улыбнулся и пододвинул Прошкину газетную подшивку; перевернув несколько номеров, прокомментировал:

— Да потому, Николаша, что войны — не будет. Во всяком случае, в ближайшее время, и по крайне мере с Германией, — почти дословно процитировал начальник давнишнее пророчество отца Феофана.

— Как же так? — недоумевал Прошкин.

— Да вот так! — Корнев повернул к нему знакомую заметку, освещавшую «Договор о ненападении» между СССР и Германий.

Прошкин глянул на дату — так и есть: газета была от тридцатого сентября 1939 года.

— Та самая? — удивился Прошкин: газета выглядела совершенно новенькой.

— Нет, другая, сегодня ведь уже четырнадцатое число — четырнадцатое октября. Долго ты, Прошкин, в постели провалялся.

Владимир Митрофанович хмыкнул и перевернул передовицу. На том же месте, где, как помнил Прошкин, в подобной газете располагался некролог, посвященный памяти сотрудника Коминтерна с раздвоенным подбородком, была заметка под названием «Кавалер Ордена» с красивым портретом товарища Баева, заключенным в толстую траурную рамку, внизу превращавшуюся в ленту, затейливо оплетавшую циркули, мастерки, строительные отвесы, — словом, в картинку, в точности повторявшую рисунок с могильной плиты его приемного отца Деева. Прошкин скользнул глазами по хрестоматийным строкам о славном боевом пути сына легендарного комдива Гражданской войны, молодом майоре УГБ НКВД, сложившем голову в боях с врагами социалистического государства. Родина отметила подвиг героя высокой наградой — орденом Красной Звезды, а Коммунистическая партия посмертно приняла его в свои ряды… Живописуя достоинства покойного, автор даже назвал его «Хранителем, ревнителем бдительности»… Прошкин побледнел, разом отчетливо вспомнил недавние события, происходившие в Н. Снова этот треклятый Орден возник — лучше бы ему, Прошкину, не просыпаться!

— Ты, Николай, не расстраивайся — нам с тобой тоже по «Знамени» уже подписали! — утешил погрустневшего выздоравливающего Корнев и извлек из сейфа бутылку водки. — По-хорошему, обмыть надо! Не ждать же, пока вручат…

— По «Трудовому»? — уточнил польщенный такой милостью руководства Николай.

— Да ты что! Мы ж не картошку тут окучивали! Едва головы не сложили за дело Коммунистической партии! По «Боевому», конечно! — вдохновенно поправил его Корнев.

— Вау! — вырвалось у обрадованного Прошкина.

— Что с тобой, Коля? Ты чего мычишь?

— Просто прет… — виновато сконфузился Прошкин.

Должно быть, из-за болезненного состояния навязчивая галлюцинация из нереального будущего глубоко въелась в его сознание и постоянно напоминала о себе — то непривычным словом, то непреодолимым желанием попросить виски или ментоловую сигарету «R1», то непонятно как испарившимся подобострастием…

— И куда тебя, Николай, «прет»? Видно, не до конца ты оклемался, рано тебе еще пить. — Корнев налил только себе и сочувственно посмотрел на Прошкина: — Может, тебе путевку на курорт исхлопотать?

— Не, мне нормально.

После такого заявления Корнев налил наконец и ему тоже. Прошкин жизнерадостно хрястнул водки — непривычно мягкой и чистой. Да, такой водки потом делать не будут, с грустью подумал он.

— А раз нормально, — сказал Корнев уже привычным руководящим голосом, указывая на золотую цепь с пулей, беззаботно болтавшуюся на шее Прошкина, — снимай поскорее это безобразие! И садись — адаптируйся к текущей ситуации, просматривай следственные материалы: ты ж у нас силен статистические данные обобщать и рапорта строчить. Подключайся! Пора уже итоговый отчет готовить! — Владимир Митрофанович пододвинул к Прошкину целую стопку папок с делами. — Я пока пойду — контролировать процесс… Дел невпроворот!

Расставаться с таинственным образом сохранившейся на его шее «счастливой пулей» Прошкин не собирался, а решил просто перевесить этот действенный амулет на связку ключей в качестве брелока — подальше от недреманого руководящего ока. Широкую, плоскую, очень стильную золотую цепь ему во сне делал на заказ знакомый ювелир Деда — прямо по каталогу фирмы «Тиффани». Но и эта реальная, совершенно идентичная привидевшейся цепь была изготовлена на совесть — голыми руками не расцепить, инструмент требуется. Прошкин снял трубку, пригласил дежурившего в приемной сержанта и привычно скомандовал:

— Принеси-ка мне, дружище, плоскогубцы! Come on! — однако, наткнувшись на полный недоумения взгляд подчиненного, конкретизировал задачу уже по-русски: — Давай задницей шевели!

— Не понял, Николай Павлович, — смутился новый сержантик, исполнявший функции дежурного по зданию.

— Принеси мне плоскогубцы и еще покурить чего-нибудь прихвати, только по-быстрому, — повторил Прошкин, выговаривая каждое слово как можно громче и отчетливее, как если бы сержант был глухим или умственно отсталым.

Тот наконец понял, кивнул и удалился, а через пару минут вернулся с пачкой «Беломора» и плоскогубцами.

Прошкину, почти разучившемуся прикуривать от спички, наконец удалось затянуться. Он сразу же закашлялся от непривычно едкого и какого-то резкого дыма. В отличие от водки табак показался ему неприемлемо мерзким. Нет! Это же решительно невозможно — курить такие сигареты, или папиросы, или черт знает, как это зелье называется! Наверное, это отравление на него так подействовало. Придется бросать курить — оно для здоровья даже и полезнее. Запил мерзкое чувство водой из графина и принялся механически расчерчивать белый листик табличкой, просматривать папки и заносить в будущий отчет данные о задержанных, номера статей и прочую рутину. Еще много лет назад один его подследственный по делу промпартии, счетовод со смачной фамилией Корейко, научил Прошкина, в обмен на некоторое смягчение режима, алгоритму составления безупречного статистического отчета. С той поры Николай Павлович довел полезный навык до полного автоматизма и ходил в передовиках, потому что успевал отчитаться самым первым по области, да так, что комар носа не подточит! Не прошло и часа, как Прошкин отдал три аккуратных таблички перепечатывать машинистке.