Абель жаловался, что Хейханен вел в Нью-Йорке недостаточно активный образ жизни и изоляция пагубно сказывалась на уровне его знания английского языка.

– Я неоднократно советовал ему проводить как можно больше времени с американцами, – сказал он, – потому что хотел, чтобы его акцент не привлекал к себе излишнего внимания. Мне постоянно приходилось твердить ему об этом, потому что его речь отличалась заметной неправильностью.

Абель рассказал, что с декабря (1956 года) Хейханен-Маки стал якобы замечать за собой слежку, занервничал, весь издергался. Однако когда Абель встретился с ним в следующий раз – в начале этого года, – он уже казался вполне уверенным в себе. Абель задним числом понял, что в декабре Хейханена без шума взяли в оборот агенты ФБР и его следующие встречи с Абелем проходили по указке федеральных властей.

В апреле этого (1957) года Абель встретился с Хейханеном в последний раз и приказал ему бежать из страны. Он вручил ему двести долларов и фальшивое свидетельство о рождении. Абель полагал, что если к тому моменту Хейханен уже сдал его ФБР, то нельзя было исключить возможности фиксации той встречи на фотографии и магнитофонную запись. Когда Абель говорил об этом, мне вспомнились слова прокурора Томпкинса о простоте дела и об отсутствии необходимости в магнитофонных записях или других сомнительных уликах. Возможно, Томпкинс был прав.

Далее мне понадобились заверенные под присягой письменные показания Абеля с полным описанием обстоятельств его ареста. В газетах содержались лишь фрагменты этого эпизода, которыми пожелало поделиться с прессой правительство. Там говорилось, что его задержали в нью-йоркском отеле, доставили в лагерь временного содержания нелегальных иммигрантов в Техасе, а потом на основе полученных там данных перевели в Бруклин, предъявив обвинение в шпионаже.

По мере того как полковник описывал историю своего задержания, до меня впервые дошло, насколько фантастически эта история выглядела. После ареста в отеле «Латам» в целях депортации по ордеру, выписанному службой иммиграции и натурализации США (СИН), о чем не обязательно было сообщать публично, Абель и все его имущество исчезли на пять дней. Его тайно (хотя и официально) переправили самолетом в Техас, где держали в одиночной камере, пока он подвергался допросам сотрудниками ФБР и СИН США. Он сам и его вещи пропали с Манхэттена, словно испарились с лица земли. Публичной огласке не были преданы ни его арест, ни перевод за две тысячи миль в Техас, ни содержание в качестве заключенного, подозреваемого в преступлении, караемом смертной казнью. А поскольку его права как обвиненного по статье уголовного кодекса ничем не отличались от прав любого американского гражданина, во всем этом виделось нечто фундаментально неправильное.

Вот как описывались обстоятельства в черновом варианте письменных показаний:

«11 мая 1957 года я зарегистрировался под именем Мартина Коллинза в отеле «Латам» по адресу: Нью-Йорк, Манхэттен, Восточная Двадцать восьмая улица, дом 4. Мною был снят номер 839 за 29 долларов в неделю с внесением оплаты каждую субботу».

Когда разнеслась новость об аресте Абеля, репортеры взяли интервью у менеджера отеля «Латам». Он описал Мартина Коллинза как «спокойного, никому не причинявшего беспокойства постояльца, который редко прибегал к дополнительным услугам служащих гостиницы». По принятым в отелях стандартам Коллинз оказался хорошим клиентом, поскольку платил вовремя, не предъявлял повышенных требований и «за ним не замечалось приглашения к себе в номер гостей». Более того, его присутствие в отеле зачастую вообще едва ли было заметно. В этом, разумеется, заключалась сильная сторона личности Рудольфа: он всегда умел оставаться лишь неприметным лицом в толпе, именем в книге регистрации, одним из тех многочисленных людей, которые живут, ни на что не жалуясь, незаметно и почти анонимно.

«Номер 839 находился на восьмом этаже отеля, и к нему примыкала небольшая ванная. Сама комната имела примерно десять футов в ширину и тринадцать в длину. Мебель состояла из двуспальной кровати, низкого комода, небольшого письменного стола, двух стульев и раскладной подставки под чемодан. Стенной шкаф для одежды, снабженный дверью, вдавался внутрь помещения».

В номере стояла также маленькая прикроватная тумбочка, на которой, по описанию агентов ФБР, располагался коротковолновый приемник «Холликрафтер». Антенна тянулась по стене, пересекала потолок, достигала ванной, где ее конец свешивался из окна.

«Примерно в 7.30 утра в пятницу 21 июня меня разбудил стук в дверь. Поскольку ночь выдалась жаркой, я спал обнаженным и лежал поверх простыней. Не успев ничего на себя надеть, я на несколько дюймов приоткрыл дверь, чтобы посмотреть, кто пришел. Трое мужчин тут же вломились в номер. Они заявили, что являются агентами ФБР, и показали удостоверения, вставленные в бумажники. Как я предположил, они были вооружены, хотя не припоминаю, чтобы при мне демонстрировалось какое-либо оружие. Они приказали мне сесть на кровать. Все еще не одетый, я подчинился и сел.

В течение следующих пяти минут эти трое мужчин, представившиеся как Фелан, Гэмбер и Бласко, пытались разговаривать со мной. Они заявили: «Нам все о вас известно», – сказали, что следили за мной и выявили всех моих «агентов». Меня они призывали к «сотрудничеству». Я в ответ высказал полное недоумение. У меня было право хранить молчание, я воспользовался им. Через какое-то время мне разрешили надеть хотя бы трусы, как я и поступил.

На протяжении всей беседы они называли меня полковником, хотя я никогда не носил ни этого, ни другого воинского звания в Соединенных Штатах».

По словам Абеля, именно обращение как к полковнику подсказало, кто выдал его, поскольку Хейханен был единственным человеком в США, знавшим его звание в структуре советской разведывательной службы.

Затем агенты ФБР сказали Абелю: «Полковник, мы располагаем информацией о вашей шпионской деятельности и предлагаем вам сотрудничать с нами. Если вы не дадите согласия на сотрудничество, вас арестуют, прежде чем вы покинете эту комнату». В случае согласия сотрудничать один из присутствовавших в номере агентов должен был «незамедлительно позвонить своему непосредственному начальнику в нью-йоркском отделении ФБР, чтобы доложить о степени готовности к совместной работе, продемонстрированной Коллинзом». Когда же Абель высказал отказ, они вызвали троих офицеров иммиграционной службы, дожидавшихся в коридоре за дверью.

«К этому моменту, – писал Абель, – в моем номере стало совсем тесно. Офицеры службы иммиграции приступили к обыску помещения. По моему предположению, они имели на это законные полномочия. Обыск в основном проводили сотрудники иммиграционных властей, но на всем его протяжении в комнате продолжали находиться агенты ФБР. Они обшарили одежду, которую я надевал накануне. Ее свалили кучей на комод. Ими был открыт стенной шкаф, обыскана висевшая там одежда, вынут мой чемодан, и его содержимое выложено на постель. Все принадлежавшие мне вещи были сняты со своих мест, досмотрены, а потом упакованы в мои чемоданы».

Его гардероб состоял из не новых, но вполне приличных предметов одежды, неброских, но купленных в магазинах, торговавших качественным товаром. В том и состояла его гениальная способность к маскировке: посторонние видели перед собой достойно одетого, но совершенно не запоминавшегося человека. Точно так же отнюдь не скупость руководила им при выборе небольшого и скромного отеля. Он отнюдь не испытывал нужды в деньгах. Офицеры иммиграционной службы убедились в этом тем же утром, когда обнаружили в номере 839 более шести с половиной тысяч долларов наличными. Завернутыми в коричневую бумагу внутри чемодана на молнии лежали четыре тысячи в купюрах по двадцать долларов. Отдельно хранились еще две с половиной тысячи в банкнотах достоинством пятьдесят и двадцать долларов, чековая книжка с балансом тысяча триста восемьдесят шесть долларов и двадцать два цента на счету в сберегательном банке «Ист ривер». Кроме того, имелся ключ от депозитной ячейки, из которой позже изъяли пятнадцать тысяч долларов наличными.