Миг спустя ужасное отвращение корчит все нутро. Нужно было предугадать заранее: меня ведь больше это не интересует!
Поскорее бы… Да еще Райт…
Было запланировано вручить двести баксов. Дудки! И ста хватит. За отель еще платить…
Алвил уступает место Райту. Райт колеблется. Я шарю в кармане, нащупывая деньги. Кажется — без этого Райт не подпишется.
Видно, и Алвил так же обмяк, как и я. У нас внутри все одинаково происходит.
И она расслабилась.
Райт тяжело подходит к полке и берет бутылку. «Что с тобой?» спрашивает мой взгляд. Похоже, я знаю, что. И меня охватывает недоброе предчувствие, что Райт не сделает этого. Что впредь между нами всегда будет эта стена: мы — да, он — нет.
— Прости, пожалуйста, — Райт отводит глаза.
Тишина. Мы отпускаем ее руки. Я вытаскиваю полотенце изо рта. Она так и остается на подоконнике.
— Все равно же все вместе были, — Райт шепчет. — Каждый мог остаться последним…
* * *
Еще совсем светло. Где-то около семи. В отеле расплачиваться за сутки. Она в нашем номере провела какие-то полчаса.
Торможу перед указанным ею домом. Не на синем пассате, разумеется.
Не похоже, чтоб кто-то собирался выскочить из подворотни с намерением меня поуродовать.
Она сама привела себя в порядок. С виду она сохранилась лучше остальных присутствующих.
Сидели за столом. Подправиться нужно было. Похмелье уже начало сказываться.
Предложение выпить она не приняла и не отвергла. Просто молча выпила. У нее сто долларов в кармане. Еще десятку сутенер подбросит.
Алвил спросил, как она себя чувствует. У него к тому еще и гиппократова клятва на шее!
Она пожала плечами.
Я подавил в себе желание поинтересоваться обеспечением их безопасности. Впрочем, не секрет ведь, что и охрана там сопоставима по качеству с самими услугами. Райт осведомился, часто ли случается в их деле, что клиент не блистает нежностью. Она еще раз молча выпила и наконец заговорила:
— По-всякому бывает. Но по одиночке.
— Мы заплатили, — я пробормотал, сознательно нагнетая напряжение. Лишь бы не поддаться депрессии! Не позволить изнасиловать себя!
— Латышенки всегда милы. О вас, правда, этого не скажешь, — она задумчиво протянула. Тут ухмыльнулась и добавила: — Но одно вас всех непременно тревожит: что о вас подумают! Даже шлюха.
И конец разговору.
Вот и поездке конец. Она отстегивает ремень. А мне давит на пах. Очень даже давит.
Я сунул туда пистолет. Сам не знаю, зачем.
Я не рэкетир. Пистолет мне подарили. В Голландии. Похоже, не из дешевых. Но в данный момент мне ясно, что не захочу оставить у себя ничего, напоминающего сегодняшний день.
Она распахивает дверцу. Сейчас выйдет.
— Нина! — первый раз за весь вечер я обращаюсь к ней по имени.
— Пожалуйста! Возьмите. Может понадобиться. Иногда чувствуешь себя спокойней.
Кладу пистолет ей на колени. Она пялится, как на жабу. Так и не пойму, я заискиваю перед ней или пакость делаю.
Оружие большое, блестящее и тяжелое. Впечатляющее. Не скажу, какой точно системы, но уж видно, что настоящее. Один к одному.
И струя будь здоров! С пяти метров можно гангстеру в темные очки зафинделить. Если воды набрать побольше.
На восточном фронте без перемен
Маленького роста, подтянутый, в сером пальто стильной кройки и тонких очках под густыми черными кудрями, вжавши блестящий чемодан между колен, переваливаясь как пингвин с яйцом, он передо мной с потоком постепенно приближался к кассе, погрузившись в газету Вечерняя Рига, пока пришла его очередь.
Высокая, чуть неспортивная, с чрезмерной грудью к тонкому стану, в черной форменной футболке, она с paldies, veiksmīgu dienu! еще протягивала чек вслед уходящей даме, а тяжелые ресницы уже спускались над следующим покупателем.
— Добр-р… — он аккуратно сложил страницы.
— Labdien! — опознавательный значок слегка шатнулся прямо перед его глазами.
— …ый день, — он положил газету на прилавок. — И винстон, маленькую пачку, пожалуйста.
— Zilo vai pelēko? — она была уже возле табачной стойки. Палец пытливо касался то той, то другой масти. В профиле грудь на ней сидела неплохо.
— Изви… А, синий, да, синий.
Через мелкорослую коллегу, вдруг попавшуюся под ноги, она дотянулась до верхней полки, приоткрывая татуировку над молодежно обвисшими штанами.
— И давайте две, да, две, если…
— Ko vēl? — она в плавном движении с полки до газеты положила на последнюю две пачки сигарет одну на другой ровно уголок в уголок.
— И, если можно, винтер-р…
— Ko, lūdzu?
— Жевачку.
— Kādu?
— Винтерфрэш, — он подправил очки и расстегнул кошелек.
— Vai viss?
— И это всё.
Чемодан выскользнул из-меж колен, но он проворно сомкнул под ним носы сапог.
— Divi lati, septiņdesmit četri santīmi.
Он положил на прилавок двадцатилатник.
— Jums mazāka naudiņa neatrastos?
Мгновение молча смотревши ей в лицо, он спросил в ответ:
— Неправильно?
И, звякнув тяжелым портмоне, выложил рядом с купюрой росбанковскую кредитку.
Она, не касаясь карты, взяла банкнот, завесила грудью радугу бумажек в кассовом ящике и принялась ловко считать. Пауза длилась недолго.
Мелочь едва уместилась в тарелку. Он зачерпнул часть ладонью и, не пересчитав, пытался запихнуть в набитый кошелек. Сантимы узвенели по полу.
— Ой, простите, — он пробормотал, всыпнул содержимое ладони просто в карман пальто и собирал по тарелке остаток.
Его чемодан тяжело осел на мокро истоптанный пол.
— Lūdzu! — она над черной шевелюрой обратилась ко мне.
Но грудь ей все равно шла и анфас. Уж как виноград лисице, а так ничего.
Еще с полной горстью монет, он отодвинулся, давая место мне:
— Всего доб…
— Paldies, veiksmīgu dienu!
— …рого.
Акт четвертый
Великому американскому страннику по случаю двенадцатиждыдвенадцатой годовщины смерти
Да, действительно: со здоровьем у меня с раннего детства не ладилось. В младших классах болел по четверти года, потом, правда, меньше. Но здоровье вообще не имеет значения. Это чушь, что я с пеленок обделен природой.
Точные науки мне никогда не были близки. Числа и стрелки мучили, как кошмар. Да не в том дело, чтоб не мог этого усвоить. Просто — претило.
Меня околдовывало прекрасное. Я рисовал, играл на пианино, читал, меня влекла литература, искусство, история… Все, что раскрывает внешний и внутренний мир человека, взаимоотношения, чувства… И связь с окружающим миром в разные эпохи. Свободного времени я не имел. После уроков посещал музыкальную школу или читал книги. На разных языках.
Друзей у меня хватало. По крайней мере, они считали себя моими друзьями. Так и не пойму, почему. Это загадка. Я не был спортсменом и не был крутым. Но еще с начальной школы мальчишки охотно дружили со мной, хотя я сам ни с кем особо близко и не сошелся.
И девушкам я нравился. Это понятно. Стройный, недурной, всегда вежлив, все знает… Чего же еще! Девчонки охотно общались со мной еще тогда, когда с остальными моими сверстниками только дразнились. Может, именно потому, что сам я никогда не дурачился. Я был другим.
Мне девчонки не нравились. Они были пустыми.
* * *
Уже сейчас, в этом гостиничном номере рядом с тобой, о своей жизни я думаю только в прошлом. О том, что произошло год, неделю, секунду назад. Все это невообразимо давно. Невозможно поверить, что мне всего лишь семнадцать. Скорее уж семьдесят. Я пережил больше, чем другой успевает в столетие.
Не время имеет значение, а способность переживать.
В гостинице я не впервые. Я чувствую себя совершенно свободно, и в эту минуту я вижу в тебе скорее подопечную, нежели женщину. Но это видимость. По правде говоря, мне так до конца и не постичь принесенную тобой жертву. Не верю, что в реальной жизни возможно что-либо подобное.