Непостижимым образом вдохновение композитора было связано с его увлечениями. Музыка порождала любовь, а любовь порождала музыку. Взаимосвязано. Любовь была кратчайшей дорогой к музе. Ни один другой мужчина в советское время не мог похвастаться тем огромным запасом энергии, который хранился в Дунаевском. Колёса стучали — он сочинял. Шум времени сливался с шуршанием бумаги. Исаак Осипович слышал мир по-детски. Тривиальные бытовые звуки трансформировались в своих аристократических родственников. Стук колёс — это всегда напоминание о самом главном. А сердечные увлечения — это всегда неожиданно, как атомная бомбардировка. Невозможно устоять. Новые чувства — как радиация. Всё пронизано ими. Смотришь ли на лужу или на луну — видишь отражение лица девушки… Остальное было делом вдохновения.
Кроме вагонов, тот поезд тянул на себе груз сердечных привязанностей. Отношения Дунаевского с женщинами были проблемой, но только его личной. Их тяжесть не давила никого, кроме него самого. Он очень часто чувствовал себя виноватым перед теми, кого когда-то любил. Естественно, сталкиваясь с таким количеством сердечных увлечений, Исаак Осипович перед кем-то мог быть не прав. И не всегда в этом себе признавался. Но это очень деликатная тема…
Наталья Николаевна не могла жить без Дунаевского. Умные женщины, любившие одного и того же мужчину, становятся симпатичны друг другу. Гаярина смогла понравиться жене Исаака Осиповича. Они, как путешественницы, прошедшие один и тот же путь, лучше понимали друг друга. Наталья Николаевна ни за что не хотела сдаваться — бросила ради Дунаевского мужа, терпеливо оставалась рядом, когда Исаак Осипович бросил её. Просила Зинаиду Сергеевну ей помочь. Приходила после войны, жалкая, постаревшая… Но любила по-прежнему сильно.
Когда появилась Зоя Пашкова, поздняя страсть, Наталью Николаевну он скорее терпел из жалости. А было время в середине тридцатых годов, когда Дунаевский заходил к ней домой вместе с сыном. Зинаиду Сергеевну это ранило. Исаак Осипович говорил, что все подозрения напрасны: в квартире всегда присутствовал муж-инженер. Во всяком случае, обе женщины, которые прекрасно знали о существовании друг друга, чувствовали себя рядом с Дунаевским как в клетке с тигром. Они знали, что полюбили вулкан. Что им оставалось делать? Бороться за сердце Дунаевского испытанными женскими методами. Вряд ли обе пассии догадывались, что сердце Дунаевского на самом деле отдано третьей женщине — музыке.
Её он любил страстно.
Стучат колёса. Мы едем-едем-едем…
Так они и ехали — две возлюбленные, две танцовщицы и муза.
В то время не принято было освобождать чувства от идеологии. Поэтому появлялись песни о Родине, песни о счастье. Все эти слова для Дунаевского значили прежде всего одно — любовь. По сути, его песни были рождены женщиной и были приношением к ногам женщины. Песня о Родине — это гимн любви мужчины к женщине. Алхимическая смесь. Дунаевский нашёл формулу шума времени. В его песнях было всё: и трепещущая занавеска в коммунальной квартире, и туго надутый парус на китобойном судне на границах Родины. Он даже сыграл шум времени. Кто-то справедливо его называл Мичуриным в музыке.
… Дунаевский как руководитель имел отдельное купе для отдыха и отдельное для работы. В поезде всё тряслось: женщины, стаканы, музыкальные инструменты, слова. Всё смешивалось в один невообразимый коктейль. Жена с любовницей, друг с недругом, "враг народа" со "строителем светлого будущего", марш с вальсом. На Дунаевском лежала обязанность всё это постоянно разбирать и классифицировать, выделяя из мира хаоса вереницы мелодий.
Каждый день Исаак Осипович садился за письма. Часть из них улетела назад — по пройдённой поездом колее, во Внуково — дачникам Зине и Геничке. Как они там жили? Позже, во время войны, придёт письмо Зине, в котором Дунаевский скажет, что с ним связался Фёдор Фёдоров, минский физик, умница, голова-палата. Так впервые промелькнёт на горизонте исследователей этот человек, добрый друг их дома. Не просто Федя, а большой Бобочкин друг, беззаветно в неё влюблённый. Был бы рад "украсть" её у Дунаевского, увезти в свой Минск, чтобы погрузить в царство законов притяжения и падения, отталкивания и поверхностного натяжения. Весь мир держится на этих законах — притяжения и отталкивания.
Что говорят о человеке за его спиной? Дунаевский примерно догадывался, что говорили о нём. Он не был человеком-невидимкой. Судачили много и с удовольствием. С каждой новой женщиной в его окружении волна сплетен подымалась как девятый вал, грозя в этот раз окончательно похоронить под собой. С кем мог, Дунаевский объяснялся открыто и резко.
Зинаида Сергеевна оказалась в очень тяжёлом положении. Она знала, что в гастрольную поездку он отправился и с Зоей Пашковой, и с Натальей Гаяриной. Вмешательства в свои личные дела композитор не переваривал. А ведь так было легко угодить в ловушку, расставленную партией. Чуть только положил в карман красный билет — всё, считай себя камикадзе. Тут же твоя личная жизнь под контролем. Жена имеет право в любой день прийти в первичную партийную ячейку и пожаловаться на мужа. И вот если Дунаевский вступит в партию, то большевики — при его-то характере, с его-то увлечениями — моментально обретут инструмент воздействия на него. Чуть что не так, вызовут и скажут: "Что ты себе позволяешь? Ты идёшь вразрез с курсом партии". И ничего никому не объяснишь. Прощай, гармония. А ведь свобода — главное завоевание художника.
Его письма тех лет — это бесконечные попытки объяснить себе и Бобочке систему своей души. Дунаевский писал, что его губит в семейной жизни проблема страсти, голос плоти. Он выработал своеобразную теорию, разделил всех мужчин на три категории: "Чувство любви в его простом и тем не менее возвышенном виде, чувство человеческой любви, дружбы, уважения, преданности может жить бесконечно. Чувство плоти, страсти, в сочетании с другими чувствами или нет, умирает рано или поздно. Есть люди в браке, которые спокойно фиксируют этот момент умирания и остаются верными друзьями своих жён, отцами своих детей. Они перестают быть любовниками жён. И чужих женщин. Они примиряются с положением, избегая соблазнов, ведя тихую, гладкую семейную жизнь. Таких людей ничтожное количество. Я почитал бы за счастье к ним принадлежать, видеть в своей семье единственный светоч жизни, источник энергии и творчества. Имея такую исключительно верную и преданную натуру, как ты, имея такого солнечного мальчика, как наш сын. Может, я стану таким путём силы убеждения и разочарования в окружающих соблазнах, но пока я, к своему глубокому несчастью, — не такой.
Есть вторая категория. Фиксируя умирание страсти, переставая быть любовниками своих жён, они тянутся на сторону, отправляя свои физические потребности с кем придётся, тщательно скрывая от жён, а если попадаются, то быстро проходят мимо семейных скандалов. Жёны с этим смиряются, потому что понимают, что это только физическое влечение, и все, продолжают жить дальше в этом несколько похабном, но глубоко практичном созерцании жизни. Я и к этой категории людей не отношусь и не хочу принадлежать.
Есть, наконец, третья категория, наделённая, быть может, в излишней мере романтическим идеализмом. Они искренно верят в свои и чужие чувства. Любовь они готовы превращать в религию. Женщин, которых они любят или которыми увлекаются, они окружают романтическим ореолом, чтобы в этом обмануть себя и других. Отвлечь от циничной философии жизни. Не давать этой романтикой обнажаться подлинным чувствам. Эти люди не должны обзаводиться семьёй, но обзаводятся. Они могут любить своих жён, быть великолепными отцами и друзьями. Когда они фиксируют умирание страсти к своей жене, они с ужасом убеждаются в том, что их романтика вянет, превращается в лирическую семейную тихую любовь. Но в отличие от тех, кого я обрисовал в первой категории, они не могут, иногда не хотят примиряться с положением. Ибо их романтический идеализм является их натурой. Они ищут на стороне не откровенно циничный объект отправления своей похоти, а объект своего романтизма. Наделяют этот объект теми чертами, которыми в своё время наделяли нынешних жён. Получается некий параллелизм, сходство. Если это сходство не глубокое, то это увлечение не сталкивается в конфликте с семейной жизнью. Если же сходство чувств сего романтического подъёма значительно и серьёзно, то получается замкнутый круг. Как этот конфликт может разрешаться? Видя назревание конфликта, человек не может отбросить прочь предмет своей романтической страсти так просто, как это делает человек, видящий в женщине только тело. Тому нечего терять. У человека третьей категории есть принцип, идеал, сообщающий его чувству известную красоту, гордость, достоинство, принцип. Он расстаётся не столько с женщиной, сколько с принципом своим, с методом чувствования, с частью своей натуры и психики. Это тяжело, потому что, как он ни любит семью, он уже не находит в ней того, чего ищет. Тебе не трудно догадаться, что я себя причисляю к этой третьей категории людей. Я люблю свою семью. Я хотел бы видеть её счастливой и довольной, я сохранил к ней все чувства, которые создают семейное благополучие.
