Наверное, есть некая закономерность в том, что такие драмы, как неожиданная смерть, накладывают отпечаток на всю дальнейшую судьбу человека, нормального человека, каким я себя до сих пор и считаю. Не имея непосредственного отношения к этому трагическому случаю, ибо спал и ничего не ведал, я вынужден был стоически выслушивать шёпот за спиной: "Это тот самый, который убил и закопал, а папа из-за этого застрелился!" Этот трагический случай фатально повлиял на мою жизнь, на нашу фамилию. Что говорить о душевном состоянии папы и мамы?! Сохранилось письмо отца министру культуры Михайлову, где он, ничего не приукрашивая, излагает суть происшедшего, даёт мне характеристику. Он верил в мою нравственную безупречность и в моё будущее.

В 1952 году появился грязный пасквиль на отца в газете "Советское искусство" под названием "Печальный акт". К нему приложили руку недруги и завистники композитора, воспользовавшись его тяжёлым моральным состоянием. Их имена известны, но что от этого? Советская печать тогда была "самой правдивой в мире". Опровержений при Сталине не полагалось. Можно было только соглашаться и каяться. В условиях сталинского режима перо журналиста уподоблялось смертоносному жалу, и очень часто это страшное "оружие" находилось в руках человека с низким нравственным потенциалом. Статья, фельетон очень часто ломали судьбу ни в чём не повинного человека — в лучшем случае, а в худшем — приводили к аресту и даже гибели героя статьи. Обычно за спиной журналиста стояли вершители судеб — партийные идеологи или сильные люди со связями, просто сводящие счёты.

Отец ходил чёрный от переживаний, пытался протестовать, искал правду, писал, что всё было не так, всё искажено, но доказать никому ничего не мог. Стенограмму его выступления заранее уничтожили. Ходил за помощью к первому секретарю Союза композиторов Тихону Хренникову. Тот беспомощно разводил руками: "Кайтесь, Исаак Осипович, кайтесь!" А здоровье отца расшаталось окончательно: страшно болели ноги. Пошаливало сердце. Последние годы своей жизни он походил на старика, ходил уже с палочкой. Врачи после его смерти, при патологоанатомическом исследовании, удивились: как он мог вообще дожить до 55 лет с таким изношенным организмом?

Пожалуй, из всех своих соратников, кроме В. И. Лебедева-Кумача, Дунаевский ушёл из жизни первым. Сейчас не осталось никого, кто бы мог поделиться воспоминаниями. Моя мама, 3. С. Дунаевская, так и не оправилась после смерти мужа, здоровье её быстро ухудшалось, ноги отказывали, отказывало и сердце. Она слегла и не вставала двенадцать лет. Кроме меня у неё никого не осталось, ухаживать за лежачей больной было трудно. Но я сделал всё, чтобы скрасить её и так не очень радостную жизнь. Она отвечала мне любовью.

До последнего дня я боролся за продление её жизни. Последние годы прошли в больницах. Помню зимнюю февральскую ночь в 60-й больнице, что на шоссе Энтузиастов. Я нелегально пробираюсь в помещение реанимации. Рядом комната дежурного по реанимации. Врач, краснолицый, похожий на мясника человек, вдребезги пьяный, сидит за столом с бутылкой. Милостиво, за бутылку же, пропустил он меня к маме. Тишина, тоскливо гудит то ли зуммер, то ли поддерживающая искусственное дыхание машина. В реанимационной, холодной, выложенной кафелем комнате, мёртвый синий свет. В комнате трое: умирающий в коме, пожилой грузный мужчина, задёрнутый наполовину занавеской (его хриплое, судорожное дыхание вызывает у меня ощущение боли в груди); слева под простынёй чьё-то тело; справа вижу маму. Она в забытьи, но, когда я подошёл к ней, открыла глаза. Говорить мама уже не могла, но по её глазам, вспыхнувшим каким-то голубым сиянием при виде меня, я понял, что она в сознании и всё понимает. Я взял её холодную руку в свою и почувствовал еле уловимое пожатие. Она прощалась со мной. Так и остались во мне её глаза, полные слёз и любви.

Мама умерла рано утром 18 февраля 1979 года после того, как врач сказал мне, что кризис миновал, больная заснула, а я могу идти домой спать.

Несмотря на сложную, противоречивую, но богато одарённую натуру отца, с его порывами, увлечениями, врождённой порядочностью и честностью, не было человека ближе ему и роднее, чем моя мама. Тридцать лет совместной жизни, наполненных радостью молодости, трудностями бытия, обоюдным счастьем любви и супружеской жизни, рождением ребёнка и первой изменой, дальнейшими увлечениями отца, так и не разлучили их. Они лежат в одной могиле на Новодевичьем кладбище.

В 2000 году ровеснику века, композитору Исааку Дунаевскому, исполнилось сто лет. Хотелось бы, чтобы люди нового тысячелетия, прислушиваясь к своим любимым мелодиям, помнили о человеке, музыку которого так любили их отцы и деды.

Е. И. Дунаевский