Белый закрытый автомобиль наподобие комнаты неторопливо выехал из деревни. Жена скорняка со страху улыбалась и махала вслед.

Виндиш сидит на веранде. «Скорняк позже нас подал, — размышляет Виндиш. — Он в городе уплатил».

Виндиш слышит, как шелестит листок на мощеной дорожке. Листок скребется о камни. Стена длинная и белая. Виндиш закрывает глаза. Чувствует, как стена, вырастая, приближается к его лицу. Известь жжет лоб. Камень в извести разевает пасть. Яблоня вздрагивает. У нее листья — уши. Они вслушиваются. Яблоня питает свои зеленые яблоки.

За церковью до войны росла яблоня. Эта яблоня сама пожирала свои яблоки. Отец ночного сторожа тоже был ночным сторожем. Однажды летней ночью он стоял за буковой изгородью. Ему было видно, как вверху, где у яблони разветвляются сучья, открылась пасть. Яблоня пожирала яблоки.

Утром ночной сторож спать не лег. Он пошел к деревенскому старосте. Рассказал ему, что яблоня за церковью поедает свои яблоки. Староста расхохотался. Когда он смеялся, у него моргали оба глаза. В этом смехе сторож услышал страх. Крохотные молоточки жизни стучали в висках у старосты.

Ночной сторож отправился домой и, не раздеваясь, лег в постель. Уснул. Спал весь в поту.

Пока он спал, яблоня до крови натерла старосте виски. Глаза у него покраснели, во рту пересохло. Пообедав, староста избил жену. В супе ему привиделись плавающие яблоки. Будто он их проглотил.

Уснуть после обеда староста так и не смог. Закрыв глаза, он слышал за стеной древесную кору. Кора висела кусками в ряд, покачивалась на веревках и пожирала яблоки.

Вечером староста созвал общее собрание. Люди сошлись. Староста назначил комиссию для наблюдения за яблоней. В комиссию вошли четверо зажиточных крестьян, пастор, учитель и сам староста.

Слово взял учитель. Комиссии он дал название «Комиссия летней ночи». Пастор отказался наблюдать за яблоней позади церкви. Трижды перекрестившись, он попросил прощения: «Господи, прости мне, грешному». И пригрозил, что на следующее утро поедет в город и доложит об этом кощунстве епископу.

Вечером поздно стемнело. Солнце так распалилось, что не могло отыскать конец дня. Ночь просочилась в деревню из земли.

Комиссия летней ночи забралась в темноту вдоль буковой изгороди. И залегла под яблоней, уставившись в переплетение сучьев.

Староста прихватил топор, крестьяне положили на траву вилы. Учитель, накрывшись мешком, сидел с карандашом и тетрадью возле фонаря. Поглядывая одним глазом сквозь дыру в мешке величиной в палец, он писал отчет.

Ночь тянулась вверх. Она выталкивала небо из деревни. Настала полночь. Комиссия всматривалась в почти изгнанное небо. Под мешком учитель глянул на свои карманные часы. На церкви часы не пробили.

Пастор остановил церковные часы. Их зубчатым шестерням не полагалось отмерять время греха. Тишине следовало привлечь деревню к ответу.

В самой деревне никто не спал. На улицах стояли собаки. Они не лаяли. Кошки засели на деревьях. Они глядели оттуда сверкающими фонарями глаз.

Люди сидели по домам. Среди горящих в комнатах свечей расхаживали матери с детьми на руках. Дети не плакали.

Виндиш с Барбарой сидели под мостом.

Учитель на своих часах увидел, что уже полночь. Он высунул из-под мешка руку и подал комиссии знак.

Яблоня не шевелилась. У старосты першило в горле от долгого молчания. Одного из крестьян сотрясал кашель курильщика. Он быстро выдрал пучок травы и запихнул себе в рот. Под ней он закопал свой кашель.

Спустя два часа после полуночи яблоня задрожала. Вверху, где разветвлялись сучья, открылась пасть. И эта пасть сжирала яблоки.

Комиссии летней ночи было слышно чавканье. За стеной, в церкви, стрекотали сверчки.

Пасть сожрала шестое яблоко. К дереву подбежал староста. Рубанул по пасти топором. Крестьяне подняли вилы и встали за старостой. Кусок коры с влажной желтой древесиной изнутри упал в траву.

Яблоня закрыла рот.

Но никто из комиссии не заметил, когда и как яблоня захлопнула свою пасть.

Из-под мешка вылез учитель. Староста сказал, что как учитель он обязан был это увидеть.

В четыре часа утра пастор в длинной черной рясе, накрывшись большой черной шляпой, проследовал вместе со своим черным портфелем на вокзал. Он шел быстро. Глядел только на дорогу под ногами. Сумерки лежали у стен домов. На стенах белела известь.

Через три дня в деревню приехал епископ. Церковь была полна. Люди смотрели, как епископ между скамьями пробирается к алтарю. Он поднялся на кафедру.

Епископ не молился. Сказал лишь, что прочитал отчет учителя. Что советовался с Богом. «Богу это давно известно, — он возвысил голос. — Бог мне напомнил об Адаме и Еве, — тут епископ заговорил тише. — Бог мне сказал: в яблоне сидит дьявол».

Епископ написал пастору письмо. Оно было на латыни. Пастор с кафедры зачитал письмо пастве внизу. Из-за латыни казалось, что кафедра очень высоко. Отец ночного сторожа утверждал, что голоса пастора не слышал.

Дочитав, пастор закрыл глаза. Он сложил руки и помолился на латыни. Сойдя с кафедры, пастор будто стал низкорослым. У него было утомленное лицо. Повернувшись лицом к алтарю, он произнес: «Непозволительно такое дерево просто срубить. Нам нужно сжечь его стоймя».

Старый скорняк был бы не прочь купить это дерево у пастора. Но пастор сказал: «Слово Бога свято. Епископ знает».

Вечером мужчины подвезли солому. Четверо крестьян, что участвовали в комиссии, обмотали соломой ствол. На прислоненной к стволу лестнице стоял бургомистр, он разбрасывал солому по кроне.

За деревом пастор громко молился. Детский хор, выстроившись вдоль буковой изгороди, распевал длинные гимны. Было холодно, и напев дыханием возносился к небу. Женщины и дети молились тихо.

Горящей щепкой учитель подпалил солому. На нее сразу набросилось пламя. Оно разрасталось. Обгладывало древесную кору. От огня потрескивала древесина. Крона лизала небо. Луна скрылась.

Яблоки раздувало. Они лопались и шипели соком. Стонали в огне, словно живая плоть. Разило смрадным дымом. Дым ел глаза. А кашель разрывал песнопения.

До первого дождя деревню окутывал чад. Учитель все записал в тетрадь. Он назвал этот чад «яблочным туманом».

За церковью еще долго торчал остов яблони, черный и скрюченный.

В деревне говорили, что за церковью стоит человек. Что он похож на пастора без шляпы.

По утрам ложился иней. Бук становился белым. Но остов яблони был по-прежнему черным.

Церковный служка, вынося за церковь завядшие розы с алтарей, проходил мимо. Остов казался рукой его жены.

Обугленная листва на остове вихрилась, хотя ветра не было. Листья утратили вес. Они вздымались до колен служки. И падали от его шагов. Распадались и становились сажей.

Служка рубил остов топором. Топор не издавал ни звука. Целую бутылку лампадного масла служка вылил на остов и поджег. Остов сгорел. На земле осталась пригоршня пепла.

Пепел служка поместил в коробку. С ней он отправился на край деревни. Руками выгреб ямку в земле. Перед глазами у него торчала кривая ветка. Она была будто древесная рука и тянулась к нему.

Поверх коробки служка сравнял ямку с землей. Потом зашагал по пыльной дороге в поле. Издалека ему были слышны деревья. Кукуруза высохла. Там, где он проходил, ее листья отламывались. Служка вдруг ощутил одиночество, все свои одинокие годы. Его жизнь просматривалась насквозь. Она была пуста.

Над кукурузой летали вороны, садились на кукурузные стебли. Они были тяжеловесные, словно из угля. Кукурузные стебли раскачивались. Вороны взлетали.

Вернувшись в деревню, церковный служка почувствовал свое нагое и окоченелое сердце. Оно повисло меж ребер. Коробка с пеплом лежала возле буковой изгороди.

Пятнистые свиньи у соседа громко хрюкают. Они будто стадо в облаках плывут над двором. Веранда оплетена листьями. У каждого листа своя тень.