«Наверное, лежит где-то в углублении», — говорит себе Виндиш.
Когда на улице светлеет, он отправляется к мельничному пруду. В траве опускается на колени. Рассматривает свое лицо в воде. Маленькие круги на поверхности захватывают уши. Всю картину смазывают волосы.
Под глазом у Виндиша кривой белый рубец.
Лист камыша надломлен. Он раскладывается и складывается возле его руки. Лезвие у камыша коричневое.
Слезка
Амалия вернулась со двора скорняка. Она шла по траве. Сжимая в руке коробочку, принюхивалась к ней. Виндишу виден край ее юбки, отбрасывающий тень на траву. Икры у Амалии белые. Он заметил, как ее бедра покачиваются.
Коробочка обвязана серебристой тесемкой. Амалия перед зеркалом, рассматривает себя. Отыскала серебристую тесемку в зеркале и дернула за кончик. «Нашлась у скорняка в шляпе», — сказала Амалия.
В коробочке зашуршала белая папиросная бумага. На белой бумаге лежит стеклянная слезка. На заостренном конце у нее отверстие, а внутри, в округлости, канавка. Под слезкой — записка от Руди: «Слезка полая. Заполни ее водой. Лучше дождевой».
Заполнить слезку Амалии не удалось. Стояло лето, в деревне все высохло. А в колодце вода не дождевая.
Амалия подержала слезку перед окном на свету. Снаружи она словно окоченела. Но внутри, вдоль бороздки, по ней пробегала дрожь.
За семь дней небо выгорело дотла. И Виндиш отправился на край деревни. Он поглядел на реку в низине. Небо выпило воду. Снова пошли дожди.
Во дворе вода текла по булыжнику. Амалия подставила слезку под водосток. Глядела, как вода затекает вовнутрь.
В дождевой воде обитал ветер. Он гнал вдоль деревьев стеклянные колокола. Колокола были мутными, там вихрилась листва. Дождь пел. Песок звучал в его голосе. И кусочки древесной коры.
Слезка заполнилась водой. Амалия принесла в мокрых руках слезку в комнату. Ноги у нее были перепачканы песком.
Жена Виндиша взяла слезку. В ней светилась вода. Свет был в самом стекле. А вода просачивалась у жены Виндиша между пальцев.
Виндиш протянул руку, и слезка перешла к нему. Вода поползла к его локтю. Жена кончиком языка облизывала мокрые пальцы. Виндиш смотрел, как она лижет палец, который тогда, в ненастную ночь, вытаскивала из волос покрытым слизью. Он посмотрел на дождь за окном. Ощутил эту слизь у себя во рту. Узлом рвоты стиснуло гортань.
Слезку Виндиш вложил Амалии в руку. Со слезки стекали капли, но вода в ней не убывала. «Вода соленая, — проворчала жена Виндиша. — Губы от нее горят».
Амалия лизнула запястье. «Нет, — сказала она, — дождевая вода сладкая. Это слезка выплакала соль».
Свалка падали
«Здесь и три института не помогут», — сказала жена Виндиша. Взглянув на Амалию, Виндиш подтвердил: «Руди хоть и инженер, но тут и вправду никакие институты не помогут». Амалия засмеялась. «И санаторий Руди знает не только снаружи, — не удержалась жена Виндиша. — Его туда забирали. Мне почтальонша рассказала».
Виндиш подвигал стакан по столу, заглянул в него и изрек: «Все от семьи идет. Дети появляются и тоже становятся психами».
Прабабку Руди прозвали в деревне Гусеничкой. Тонкая коса у нее всегда лежала на спине. Гребня она выносить не могла. Муж ее, не болея, рано умер.
После похорон Гусеничка отправилась его искать. Она пошла в трактир. Заглядывала в лицо каждому мужчине. «Это не ты», — повторяла она, переходя от стола к столу. Трактирщик подошел к ней и сказал: «Да ведь твой муж умер». Она стиснула в руке свою тонкую косу. Заплакала и выбежала на улицу.
Каждый день Гусеничка ходила искать мужа. Шла по домам и спрашивала, не заходил ли он недавно.
Однажды в зимний день, когда туман катил по деревне белые обручи, Гусеничка ушла в поле. Была она в летнем платье и без чулок. Только руки Гусеничка одела по снежной погоде, в толстые шерстяные перчатки. Она пробиралась через голый кустарник. Время уже близилось к вечеру. Ее заметил лесник и отослал назад в деревню.
На следующий день лесник сам направился в деревню. Гусеничка лежала в терновнике. Она замерзла. Лесник на себе донес ее до деревни. Окоченевшая, она была как доска.
«Такая безответственная, — поморщилась жена Виндиша. — Своего трехлетнего сына оставила одного на свете».
Этим трехлетним сыном был дед Руди. Он стал столяром. О своем поле даже не вспоминал. «И добрая земля заросла репеем», — подосадовал Виндиш.
Только дерево было в голове у деда Руди. И все свои деньги он на дерево потратил. «Делал из него разные фигуры, — припомнила жена Виндиша. — Каждой выдалбливал лицо: выходили какие-то чудища».
«Потом началась экспроприация, — рассказывал Виндиш. — Амалия красила ногти красным лаком. — Все крестьяне дрожали от страха. Приехали городские, стали мерить землю. Они записывали фамилии и говорили: кто не подпишет, пойдет в тюрьму. Ворота у всех были заперты. Не запер только старый столяр, отец скорняка. Ворота он широко распахнул. Когда пришли те, городские, он им сказал: и хорошо, что забираете. Возьмите и коней тоже, наконец от них избавлюсь».
Жена Виндиша вырвала у Амалии бутылочку с лаком. «Кроме него никто так не сказал, — взвилась она. Ее ярость срывалась в крик, набухающий голубой жилкой за ухом: — Ты слышишь, что тебе говорят?»
Столяр вытесал как-то из липы голую женщину. Поставил ее во дворе перед окном. Жена его плакала. После взяла ребенка и уложила в ивовую корзинку. «Вместе с малышом, захватив с собой пару носильных вещей, она перебралась в пустующий дом на краю деревни», — продолжил Виндиш.
«От деревяшек вокруг у ребенка уже тогда образовалась задумчивая дырка в голове», — добавила жена Виндиша.
Этот ребенок и стал скорняком. Едва научившись ходить, он стал каждый день отправляться в поле, ловил там ящериц и крыс. Чуть повзрослев, прокрадывался по ночам на колокольню. Он забирал из гнезда не умеющих летать совят и под рубашкой относил домой. Совят он выкармливал ящерицами и крысами. А когда они подрастали, убивал и, выпотрошив, клал в известковое молоко. Затем набивал из них чучела.
«Перед самой войной, — вел свой рассказ Виндиш, — скорняк на гулянье выиграл в кегли козла. С этого козла он здесь же, посреди деревни, живьем содрал шкуру. Люди бросились врассыпную. Женщинам стало дурно».
«То место, где из козла лилась кровь, до сих пор травой не зарастает», — вставила жена Виндиша.
Прислонившись к шкафу, Виндиш вздохнул: «Не героем он был, а просто живодером. Но на войне не с совами воевали и не с крысами».
Амалия причесывалась перед зеркалом.
«И в СС он не служил, — отметила жена Виндиша, — только в вермахте. Как война закончилась, снова ловил сов, аистов, дроздов и делал из них чучела. Забивал всех больных овец, извел всех зайцев в округе. Дубил шкуры. У него весь чердак — свалка падали».
Амалия потянулась к бутылочке с лаком. Виндишу показалось, что ему в череп набился песок. За лбом от виска до виска песчинки. Из бутылочки красная капля капнула на скатерть.
«Ты была в России шлюхой», — сказала матери Амалия и поглядела на свои ногти.
Камень в извести
Сова описывает круг над яблоней. Виндиш смотрит на луну. Он прослеживает направление черных пятен. Крут сова не замыкает.
Два года назад скорняк сделал чучело из последней совы с колокольни и подарил его пастору. «Эта сова из другой деревни», — думает Виндиш.
Всякий раз эту чужую сову в деревне застает ночь. Никому неведомо, где днем отдыхают ее крылья. Где она спит, сомкнув клюв.
Виндиш знает, что чужая сова чует птичьи чучела у скорняка на чердаке.
Скорняк подарил чучела городскому музею. Ему за них не заплатили. Из города приехали двое. Перед домом скорняка целый день простоял автомобиль. Весь белый и закрытый, будто комната.
«Эти птицы, — заявили те двое, — представляют животный мир наших лесов». Все чучела они сложили в коробки. Скорняку пригрозили большим штрафом. Тогда он отдал все свои овечьи шкуры. И ему сказали: все, мол, улажено.
