— Все это звучит, как не лучший рассказ Стивена Крейна. Джентльмен и падшая женщина, незаконная семья, вымышленные имена…
— О, это гораздо более смелая история, чем все написанное Стивеном Крейном. Видишь ли, дорогой Джон, совершенная женщина Кинга, мать пятерых его детей, воплощенная мировая богиня, рядом с которой может быть лишь мужчина, безукоризненный в своих биологических функциях, это славное существо из предыстории, эта Ада Тодд — негритянка.
Хэй шумно вздохнул и кровь внезапно отхлынула от его головы. На мгновение ему показалось, что он теряет сознание. Но тут же собрался с духом.
— Кларенс Кинг женился на негритянке! Но это… невозможно.
— Ты не был на Таити. — Адамс самодовольно посмотрел на огонь в рамке светящегося мексиканского нефрита.
— Ты там был, но я что-то не замечаю в этом доме смуглой миссис Генри Адамс…
— Только потому, что я пошел дальше, в высь и в даль. К Деве Шартра, к более совершенному воплощению изначальной богини, которая…
— Будь я проклят, — сказал Джон Хэй, когда Уильямс медленно открыл дверь в кабинет и объявил, что молодые дамы хотят выразить свое уважение…
Адамс встал, на его лице появилась маска доброго дядюшки, хотя необычный блеск глаз позволял предположить нечто демоническое в его натуре.
Комнату буквально заполонили три девушки. Хэй никогда не мог понять, как две его дочери и их подруга Элис Рузвельт умудрялись занимать столько пространства, вбирать в себя столько воздуха, создавать такую — за неимением лучшего слова — атмосферу, но они сделали именно это.
Вся троица сгрудилась вокруг дядюшки Генри, к каждой он целомудренно прикоснулся легкими движениями рук и потом воздел их в папском благословении. Элен все более становилась похожей на Клару, а Элис на него самого. Президентская Элис, к счастью, ничем не напоминала отца, если не считать узенького рта, полного крупных выступающих зубов. Элис Рузвельт была не просто хорошенькой, но красивой, у нее была изящная фигура и серые, точно мраморные глаза; она держалась очень прямо и вела себя, как принцесса, каковой себя и считала. Кроме того, она была склонна к вспышкам сумасшедшей энергии, а также недемократического — хотя и вряд ли королевского — остроумия. Генри Адамс иногда ее просто боялся. Желая сделать приятное, она лишь загоняла дядюшку Генри в угол.
— Вы должны прийти на прием. Не каждый день у меня дебют в Белом доме…
— Я слишком стар, милое дитя…
— Ну, разумеется. Мы будем поддерживать вас — кого из древних поддерживали на пире?
— Фемистокла…
— Мистер Хэй, заставьте его прийти! — Элис Рузвельт повернулась к Хэю, воздев вверх руку как богиня победы.
— Сделаю все, что в моих силах.
Элен плюхнулась в кресло напротив Адамса, самое большое, предназначенное для ее матери, которая пока еще была заметно крупнее дочери, с облегчением подумал Хэй. Он испытывал облегчение и оттого, что Элен в следующем месяце выходит замуж за Пейна Уитни. Если она станет еще крупнее… Он боялся даже думать, как это будет — жить в доме между массивной Сциллой, его женой, и возможной старой девой таких же размеров, Харибдой-Элен.
— Придут все. — Элис Рузвельт села на стул. — Конечно же, будет очень скучно. Отец и мать не хотят тратить деньги. Другим девушкам устраивают настоящие танцы, кадриль. А мне? Конечно, нет! Простая республиканская Элис получит простенький танец и пунш. Даже шампанского не купят. Пунш! — воскликнула она так, как ее отец мог воскликнуть «Здорово!»
— Пунш — подходящий напиток для молодежи. — Хэй, рассуждая как добренький дедушка, не мог думать ни о чем, кроме сладострастных чернокожих женщин с гибкой фигурой и тяжелой грудью, этих крабах, пожирающих его панцирь, если следовать отвратительной метафоре Генри. Счастливчик этот Кинг. Даже когда он умирал, рядом с ним была настоящая женщина, причем такая, какой не знал не склонный к приключениям Хэй со времен своей холостяцкой жизни в Европе. А сейчас уже поздно? Конечно, он приближается к смерти, но ведь и Кинг был не в лучшем состоянии. Там, где воля, там и Эрос. Конечно, и Танатос тоже, мрачно оборвал он свои грезы. Никогда больше не прикоснется он к теплой шелковистой коже.
— У нас в Восточной гостиной Белого дома вместо этих ужасных ковров горчичного цвета будут простые деревянные полы, уберут и эти круглые сиденья, из центра которых торчат пальмы. Это ужасный дом, вы согласны со мной, дядюшка Генри?
— Знаешь ли, этот дом никогда нельзя было назвать модным, — начал Адамс.
— Отец собирается все переделать, как только уговорит конгресс выложить деньги. Это просто нестерпимо, мы все наверху, там же и папин кабинет, и все — на таком малом пространстве. Мы хотим перестроить весь этаж, с запада на восток…
— И где же будет кабинет президента? — На памяти Хэя каждая администрация пыталась что-то изменить в Белом доме, но кроме странной ширмы от Тиффани ничего нового с линкольновских времен не появилось.
— Отец хочет снести оранжереи и на их месте сделать себе кабинет. Он окажется совсем рядом с вами, с государственным департаментом.
— Мудро ли это? — даже иконоборец Адамс — а есть ли более заплесневелая икона, чем Белый дом? — был в растерянности.
— Либо наша семья должна уменьшиться, либо Белый дом расшириться, — заявила республиканская принцесса.
— Элис твердо решила, твердо решила! — захлопала в ладоши Элен.
В дверях снова появился Уильям, на этот раз он держался подчеркнуто прямо.
— Президент, — объявил он.
Все встали, в том числе и республиканская принцесса, когда Рузвельт в утреннем костюме буквально впрыгнул в комнату, как он обычно вбегал на второй этаж, перепрыгивая через ступеньку; рано или поздно, не без злорадства размышлял Хэй, этот полный коротышка рухнет, не выдержав взятого темпа.
— Я был в церкви! — поделился со всеми этой великой новостью президент. В последнее время он взял за правило заглядывать после церкви к Хэю, что давало суверену и его министру возможность несколько минут провести вдвоем, без секретарей и посторонних, что было очень важно. Президент, обратил внимание Хэй, не выносил одиночества. Даже когда он читал, что у Рузвельтов было семейной страстью, он любил, чтобы рядом с ним тоже читали. — Мне сказали, что вы завтракаете здесь…
— Позавтракайте с нами, — кротко сказал Адамс.
— Нет, нет! Для меня у вас слишком изысканная еда.
— Бефстроганов — любимое блюдо президента, — скорчила гримасу Элис. — А также рубленое мясо, залитое яйцом. И кетчуп.
— Замечательный завтрак! Если бы Элис занималась спортом, она бы тоже любила рубленое мясо. Князь Генри Прусский… — Рузвельт назвал это имя Хэю, затем занял имперскую позицию у камина и троекратно щелкнул зубами.
— Папа! — Элис передернуло. — Не делай так. У меня от малейшего движения воздуха качаются нижние зубы…
— Разве я сею ветер?
— Но ты стучишь зубами, и это мне напоминает… Смотрите, — Элис широко открыла рот. — Видите, какой ужас!
Но Хэю удалось увидеть лишь ряд нижних зубов, значительно более мелких, чем надгробные камни над ними.
— Они все шатаются, — сказала Элис торжествующе и не вполне разборчиво, потому что рот ее так и не закрылся.
— Пожалуйста, закрой рот. — Рузвельт, точно подавая родительский пример, плотно сжал губы.
— Нужно было их все вырвать. Все дебютантки стали бы мне подражать. Получилась бы нация беззубых девушек — вроде китаянок с их перебинтованными ногами.
— Элис, твои зубы как тема для разговора всем уже надоели.
— Что касается меня, — сказал Адамс, — то меня изрядно забавляет эта трансформация молодой американки Генри Джеймса.
— Изнеженный сноб! — просиял Рузвельт.
— Князь Генри Прусский. — Хэй отыскал потерянную нить.
— Ах, да. Он приедет в феврале забрать яхту, которую мы строим для кайзера; во всяком случае, так мне сказал в церкви Холлебен, который, по крайней мере на сегодня, перешел в пресвитерианскую веру. Что будем делать?
— Дадим ему государственный обед. Но постараемся не позволить ему разъезжать по стране…
