— В Вашингтоне Тедди пробыл совсем не долго, — сказал Адамс. — Он председательствовал на заседании сената четвертого марта. Затем конгресс ушел на каникулы до декабря, и Рузвельт отправился в свой уродливый дом на Лонг-Айленде.

— Я все думаю — где они будут жить. И как. Эдит говорила, что денег нет, а ведь у них куча детей. Его сестра Бейми нашла здесь дом, но только для себя.

— Наша мадам Ментнон[118]? — спросил Кинг и, отойдя от камина, опустился в кресло, слишком узкое и низкое для второго по размерам члена братства. У Клары, самой крупной из всех, было в этом доме свое кресло неадамсовских пропорций.

— В твоем кабинете мне негде даже присесть.

— Могло быть и хуже. — Адамс протянул свои алебастровые руки к бледно-желтому пламени. — Она гораздо разумнее брата. Но Тедди исчезнет теперь из общественной жизни. Он с удивлением обнаружил, что между четвертым марта и декабрем у вице-президента вообще нет никаких функций. Наверное, напишет еще дюжину книг.

— Нет, — сказал Хэй, довольный, что может порадовать Червей сплетней из высоких сфер. — Тедди внезапно поддался искушению. Он намерен… какое же слово употребить? Он намерен делать то, что среди нас позволил себе лишь Кларенс.

— Предаваться распутству в странах Южных морей? — сверкнул глазами Адамс.

— Нет. Он придумал себе занятие весьма необычное и куда более тревожное.

— Так что же это? — воскликнула Клара.

— Он собирается работать! — крикнул Хэй.

— Упаси нас боже! Упаси и его! — Кларенс опустился с кресла на пол и, стоя на коленях, сложил руки в молитве. — Теодор Рузвельт будет трудиться, чтобы заработать на пропитание?

— Ни я, ни Генри никогда об этом даже не помышляли…

— О нет, Джон. Ты не вполне чист, — сурово сказал Адамс. — Ты работал редактором, журналистом, занимался бизнесом. Я же никогда не работал…

— А профессором в Гарварде? А редактором «Норт Америкэн ревью»?

— Это не была настоящая работа. И уж, конечно, я не зарабатывал на пропитание всей этой публичной деятельностью.

— Скажите же, наконец, — спросил Кинг, по-прежнему стоя на коленях, — какую же работу хочет взвалить на себя вице-президент?

— Он хочет заняться юриспруденцией! И собирается поступить на юридический факультет. — Хэй был в восторге от произведенного эффекта.

— Действующий вице-президент Соединенных Штатов — студент факультета права? — Ужас на лице Адамса вовсе не был наигранным.

— Не могу себе представить твоего прадеда на лекциях в Колумбийском университете, дожидающимся смерти генерала Вашингтона, но Тедди…

— Потрясающе! — воскликнул Кинг и, с трудом поднявшись с колен, что не ускользнуло от внимания Хэя, снова устроился в кресле. — Откуда ты это знаешь?

— В Белом доме он отвел в сторонку Верховного судью и сказал ему, что он еще молод и у него много свободного времени и он хочет подготовиться к сдаче экзаменов для занятий юридической практикой. Судья, разумеется, встревожился. Но, увидев, насколько серьезно настроен Тедди, сказал, что даст ему список литературы на лето, а когда конгресс снова соберется, он с ним позанимается и по вечерам будет его экзаменовать.

— Все-таки Теодор необыкновенный человек, — сказала Клара с несвойственной ей бесстрастностью.

— Если Кларенс — наш человек Возрождения… — начал Адамс.

— … то Тедди — юноша эпохи барокко, — закончил за него Кинг. — Мы живем в удивительное время. А что об этом думает Майор?

— Если бы я не знал, то я бы вам сказал, — повторил Хэй любимое изречение Сьюарда. — Вообще-то президент в эти дни более чем когда-либо похож на Будду. В конце месяца он на шесть недель отправляется в поездку по стране, среди прочих сопровождать его буду и я. Наконец, — Хэй повернулся к Кингу, — я увижу вашу Калифорнию. Президент будет присутствовать при спуске на воду военного судна в Сан-Франциско, а я — говорить об открытых дверях и мире, пока генерал Макартур продолжает истреблять филиппинцев. — Какой блуждающий электрический импульс в его мозгу, подумал Хэй, заставил его заговорить о том, чего он и администрация президента никогда не признавали. Особенно теперь, когда война — даже для себя иначе это не назовешь — закончилась. Агинальдо взяли в плен в марте, вскоре после инаугурации президента. Перед отъездом Маккинли издаст прокламацию, объявляющую «мятеж» подавленным.

Хэй не позволил собеседникам подхватить случайно оброненное им слово «истреблять».

— В конце месяца все, конечно, закончится. — Он говорил быстро и вдруг почувствовал, что ему не хватает воздуха. Сердце? Внезапно умереть в логове Червей — как это поэтично. — Кстати, я возьму их в свои руки.

— Кого? — спросил Кинг, закашлявшись. Быть может, все члены братства умрут одновременно, словно часы, которые забудут завести.

— Филиппинцев. Майор полагает, что управлять ими должен мой департамент, а не военное министерство. Рут согласен, и это меня радует. В октябре я стану властителем всего архипелага.

— А что с каналом? — Кинга по-прежнему сотрясал кашель. — Будешь ли ты еще и властителем перешейка?

— Сначала надо провести договор через сенат. — Хэй снова почувствовал, что задыхается. Главное не паниковать, сказал он себе. — Они отвергли уже два варианта, несмотря на удивительную покладистость англичан. Понсефот и я подготовили третий вариант, который мы представим нашим сенатским повелителям в декабре. — Хэй сделал глубокий вдох и ему стало легче; он заметил, что Клара с тревогой наблюдает за ним, и огорчился. Неужели его нездоровье столь очевидно на взгляд и на слух? Он посмотрел на Адамса: заметил ли Дикобраз что-нибудь, но тот смотрел на Кларенса Кинга, который прикрыл нижнюю часть лица носовым платком, хотя приступ кашля прошел. Как хрупки все мы стали, подумал Хэй и взял себя в руки. — Из всех друзей Кэбот Лодж мне особенно ненавистен.

— Джон, — неодобрительно отозвалась Клара.

— О, Кэбот и мне ненавистен. — Адамс перевел взгляд с умирающего Кинга на пламя в камине. — Я всегда его презирал, но наслаждался его дружбой. Я думаю, что проблема Лоджа в его застенчивости.

— Застенчивых сенаторов не бывает, — словно высек на мраморе Кинг.

— Застенчивость? — Хэю вечный раздражитель Лодж таким не казался. Но может быть это так, и он прячет свою застенчивость за бесконечными комментариями, прерываемыми внезапными актами предательства по отношению к друзьям.

— Да-да, застенчивость, — повторил Адамс. — Он по природе своей Яго, вечно прячущийся в тени, предпочитающий творить зло, нежели бездействовать…

— И бездействовать, нежели творить добро, — добавил Хэй еще один пункт к обвинению. — Если Кэбот — Яго, то Маккинли — его Отелло.

— Нет, нет, — твердо возразил Адамс, — все-таки Отелло доверял Яго. Мне кажется крайне маловероятным, чтобы наш Август из штата Огайо доверял Лоджу или даже замечал его. Нет. В роли Отелло я вижу Теодора. Они дополняют друг друга. Теодор это действо и похвальба, Кэбот — дьявольский расчет. Кэбот это риф, о который разобьется корабль Теодора.

— Мне Кэбот симпатичен, — Клара решила прекратить эту тему. — Он и Брукс женаты на сестрах. Практически он твой родственник, Генри.

— Это не рекомендация, Клара, для члена дома Атрея…

— Из Куинси, штат Массачусетс. — Кинг обожал подтрунивать над Адамсами. Их крайнее самомнение могло соперничать лишь с их убежденностью во всеобщей низости. Так или иначе, Хэй радовался, что он не представитель великого клана в четвертом поколении. Лучше быть своим собственным предком, своим собственным отцом-основателем. Интересно, что будет с Делом в двадцатом столетии, которое началось, по мнению Рута, первого января 1901 года? Хэй прожил в новом веке уже четыре месяца (королева Виктория поступила мудро, скончавшись через три недели после наступления новой эпохи) и был более чем когда-либо убежден, что не случилось бы большой беды, если бы он до него не дотянул. Делу же предстоит прожить в новом столетии не менее пятидесяти лет. Отец искренне желал сыну удачи.