Дауэс спросил о новостях из Китая, где вспыхнули беспорядки. Маккинли тяжко вздохнул и повернулся к Хэю.

— Кулаки, поднятые во имя гармонии и справедливости, известные под названием «Боксеры», дубасят всех без разбора. У нас нет сведений из Пекина. Большинство иностранных дипломатов прячутся в подвале британского посольства.

— Может быть, они погибли? — спросил Дауэс.

— Не думаю. — Хэй полагал, что китайские фанатики, требующие изгнания иностранцев из Китая, первыми поведали бы миру, что они убили иностранных послов, нашедших убежище в Запретном городе Пекина. Ведь именно в этом состояла цель их отчаянного бунта.

— Деликатнейшая ситуация. — Маккинли отодвинул свой стул подальше от стола и оказался спиной к Дауэсу и папским профилем к Хэю, обратив свой взор на электропроводку, пучком свисавшую с потолка и способную обвить дюжину Лаокоонов и их сыновей. — Брайан до конца года будет вещать об империализме, как он делал это до сих пор.

— Он готов говорить о чем угодно, лишь бы не о серебре. — Дауэс считался главным специалистом по Брайану в администрации Маккинли.

— Да пусть его. — Маккинли не проявлял никакого личного интереса к своим оппонентам, в отличие от всех известных Хэю политиков. Даже Линкольн любил порассуждать о характере Макклеллана[104]. Но ведь в Маккинли и впрямь было что-то от папы римского. Он был настолько уверен перед самим собой в своей правоте, настолько убежден, что находится на том месте, где ему надлежит находиться, что он вообще почти не замечал тех, кто стремился занять его место. И разрешил преданному, бесстрастному и даже фанатичному Марку Ханне ограждать его трон от всяческих поползновений, не останавливаясь перед самыми жестокими мерами.

— Мне кажется, в том, что касается филиппинских дел, мы можем слегка перевести дух. — Без всякого удовольствия Маккинли продолжал изучать электропроводку. — Я говорю это, прежде всего имея в виду выборы, — добавил он. Он взглянул на Хэя. Темные круги под глазами делали его похожим на сову, чьи обманчиво яркие глаза теряли способность что-либо видеть при дневном свете. — Судья Тафт[105], я полагаю, удачный выбор.

Маккинли обратился к судейскому корпусу и предложил окружному судье из Цинциннати — снова штат Огайо, подумал Хэй, сам извлекший немалую выгоду из политического превосходства штата в делах союза, — отправиться на Филиппины. Хотя судья Уильям Говард Тафт не был, как он сам нервически признал, империалистом, Маккинли убедил его возглавить комиссию, которой поручалось хотя бы до некоторой степени восстановить гражданское правление на архипелаге, где по-прежнему шла жестокая война и Агинальдо продолжал утверждать свою законность в качестве первого президента Филиппинской республики, в чем его теперь поддерживают, как он объявил из своего укрытия в джунглях, демократическая партия и ее антиимпериалистический лидер Брайан. Очевидно, содействие Брайана заключению мирного договора 1899 года не дошло до Агинальдо.

— Как мы скроем от прессы проблемы, возникшие у судьи Тафта с генералом Макартуром? — Дауэс по-видимому не знал о приеме судьи Тафта в Маниле 3 июня, когда генерал, преисполненный проконсульского высокомерия, отказался лично встретить комиссию. Правда, на следующий день он снизошел до того, чтобы объявить комиссии, что ее существование бросает тень на установленный им режим и что он поэтому не одобряет установления гражданского правления на островах в какой бы то ни было форме, пока продолжаются военные действия.

Хэй стоял за немедленное отстранение Макартура от должности, не слишком отличившегося в качестве командующего и при том чересчур строптивого генерала. Маккинли пробормотал что-то себе под нос, и Хэй ясно уловил только одно слово — выборы, хотя Рут уже говорил раньше, что он будет счастлив объяснить своему зарвавшемуся подчиненному место военных в демократической стране. Хэй вспомнил жалобы Линкольна на генералов, умевших говорить с гонором Цезаря, но действовать с некомпетентностью Красса.

— Нам нужно предпринять что-то в Китае. — Более чем когда-либо Майор был похож на Будду.

— «Открытых дверей» больше чем достаточно.

— Увы, Боксеры закрыли эти двери. Мы должны их снова открыть, полковник Хэй. Итак, Боксеры прежде всего. — Будда улыбнулся без какой-либо иной причины, кроме удовлетворенности совершенством свой просветленности. — Затем — буры.

— Да-да, буры, — нахмурился Дауэс. Он имел прямое отношение к избирательной кампании Маккинли. Китай далеко, буры экзотичны и будоражат воображение. Пока китайцы не убивают американцев, они никак не повлияют на исход выборов. Даже их злой гений, жестокая вдовствующая императрица, имела своих поклонников в популярных американских газетах. А вот бурами следовало заняться безотлагательно. Избиратели немецкого и ирландского происхождения ненавидят Англию. Буры для них — это добрые голландцы, сражающиеся за независимость против Англии. Поэтому все благонамеренные американцы настроены против Англии, кроме самых проницательных, к числу которых принадлежал и Хэй, которые видели в бурах примитивных христианских фундаменталистов, поднявшихся против цивилизации во всех ее проявлениях.

Маккинли склонялся к точке зрения Хэя. Но ему нужны были голоса ирландцев и немцев. Еще раньше, весной бурская делегация побывала в Вашингтоне. Хэй принял их со всей любезностью, на которую был способен. Дел посылал ему тревожные сообщения из Претории. Похоже, англичане могут проиграть эту войну. Старое предложение Хэя выступить посредником между воюющими сторонами потеряло актуальность. Англичане ничего не получат при любом посредничестве. Маккинли готов был выступить в роли беспристрастного посредника, но Хэй убедил его, что если выбирать между бурами и англичанами, то Соединенным Штатам, безусловно, нужно встать на сторону последних. Он напомнил президенту об английской поддержке во время войны с Испанией, когда Германия недвусмысленно угрожала американским силам на Дальнем Востоке.

— Я полагаю, мистер Дауэс, — Хэй смотрел прямо в глаза этому хрупкому человеку, что сидел за столом точно напротив него, — что роль английского ставленника должна быть всецело отдана мне и только мне, а президент должен стоять над схваткой, отстаивая американские интересы. — При этих словах Будда улыбнулся своей загадочнейшей улыбкой. — В том числе интересы немцев и ирландцев, — добавил Хэй; Будда по-прежнему улыбался.

— Мы должны быть очень осмотрительны, — сказал Маккинли. — Вы знали, что судья Тафт весит триста фунтов?

— Если верить газете «Сан», — задумчиво сказал Хэй, — все другие члены комиссии весят более двухсот фунтов каждый.

— Произведет ли это хорошее впечатление, Майор? — Дауэс, невысокий и худенький, по-прежнему сидел насупившись.

Маккинли как бы случайно похлопал себя по животу, обтянутому светло-коричневой жилеткой.

— Мне кажется, что в Азии меня чуть ли не все считают политическим гением. Толстые люди там очень высоко ценятся, а что касается филиппинцев, то они никогда раньше не видели таких толстых белых американцев, каких я к ним направил. Я думаю, что в ближайшие недели Агинальдо капитулирует…

— Перед весом американцев? — бросил Хэй.

— Мне не следует забывать о физических упражнениях, — печально сказал Маккинли.

Дауэс рассказал о настроениях Брайана. Он обрушится с нападками на то, как республиканцы управляют своей новой империей, но не на саму империю. Вопрос о серебре он спустит на тормозах, после того как конгресс в марте проголосовал за золотой стандарт американской валюты.

Кортелью доложил о приходе генерала Стернберга, начальника военно-медицинской службы. Хэй и Дауэс поднялись, чтобы уйти. Маккинли тяжко вздохнул.

— Может быть, империализм не будет темой предвыборной борьбы, если мы остановим эпидемию желтой лихорадки на Кубе.

— Не есть ли это результат ужасающей грязи?