— До сих пор так сильно предубеждение против католиков?

— В ярком свете уличного фонаря прямо над ее головой Анна выглядела почти на свои годы. Блэзу хотелось, чтобы она чуточку повернула лицо влево, тогда на нее пала бы спасительная тень. В ее присутствии разговоры о возрасте всегда его раздражали. Девицы Уилсон уже вычислили его отношения с этой, несмотря на ее заграничное великолепие, старой, на их взгляд, женщиной. Если Шеф что-нибудь и подозревал, он ничем себя не выдал. В том, что касалось секса, он был по-девически застенчив.

— Ну, знаете, католиков главным образом из-за ирландцев называют по-всякому, — невнятно сказал Шеф. — И еще, думаю, из-за немцев. Сильная фигура, ее братец. — Он посмотрел на Блэза без укоризны, что было высшим укором.

Джон Р. Маклин был владельцем газеты «Цинциннати инквайерер». Он жил в Вашингтоне, где его мать и жена совместно царствовали наподобие мадам Астор, в одиночку занимавшейся этим в Нью-Йорке. Маклин отличался неистовством, партийными пристрастиями и могуществом. Он был готов на все, лишь бы не допустить Херста в Вашингтон. Постигшая Блэза неудача с покупкой «Трибюн» явилась для Херста чувствительным ударом, ему теперь придется начинать издание столичной газеты с нуля. «Трибюн» была бы идеальным приобретением, и Блэзу так и не удалось пока внятно объяснить своему партнеру — уже не нанимателю: Блэз просто ссужал Шефу деньги под обычный процент, — что он потерпел неудачу в схватке с сестрой, которая, к его удивлению, по истечении восьми месяцев все еще держалась в деле, хотя и едва-едва. Теперь они общались через адвокатов. Анна считала, что ему следовало бы прийти с Каролиной к согласию, но Блэз был решительно против. Он будет бороться с сестрой до конца, который так или иначе наступит, к его сожалению, через пять лет.

— Кто построил арку? — Анна поспешила сменить опасную тему.

— Комитет, — сказал Блэз. — Национальное общество скульпторов.

— Стиль чисто американский. — Она улыбнулась, подставив лицо свету, огорчив Блэза отчетливыми морщинками; он нервничал. — А из чего сделана арка? Из мрамора? Камня?

— Из дешевого дерева и штукатурки, — сказал Шеф злорадно. — И масса белой краски.

— Но когда настанет зима…

— Она развалится, — мечтательно произнес Шеф.

— Объявлена подписка на воссоздание ее в мраморе. Это только модель. — Как новый молодой и к тому же состоятельный ньюйоркец, Блэз уже сделал пожертвование.

— Но арка вовсе не выглядит временной, — восхищенно сказала Анна.

— Это чисто по-американски, — сказал Шеф. Херст считал себя олицетворением Америки, да наверное он и был им, подумал Блэз. Все здесь было в равной степени новым, доморощенным, временным.

Государственный секретарь Хэй и военный министр Илайхью Рут сидели лицом друг к другу, разделенные письменным столом. Рут сменил Элджера в августе. Непревзойденный нью-йоркский адвокат и лукавый острослов, Рут один доставлял Хэю радость из всего довольно-таки унылого кабинета министров. Он был коротко стриженный, наподобие Юлия Цезаря, с темной челкой на лбу и скромными усиками. Черные глаза светились живостью и умом, молниеносная улыбка источала откровенность, но могла быть и убийственной.

— Если вам действительно нужны Филиппины, можете забирать их себе, — сказал Хэй. — У меня и без того забот полны руки.

— Да вовсе я их не хочу, мой дорогой друг. С меня одной Кубы довольно. — Рут закурил сигару. — Кстати, я сказал президенту, что все наши островные владения должны управляться государственным департаментом. Военное министерство не приспособлено управлять мирными колониальными правительствами. Куба, конечно, на самом деле не является колонией. — Рут нахмурился. — Хорошо бы нам придумать лучшее слово, нежели «владения», для наших…

— Владений? — Хэй улыбнулся, боли в спине отступили. Лето, проведенное в Нью-Гэмпшире, оздоровило если не израненную душу, то хотя бы позвоночник. — Придется признать их тем, чем они являются на самом деле.

— Я только что разделил Кубу на четыре военных округа, примерно так, как мы поступили на Юге в тысяча восемьсот шестьдесят пятом. В должное время мы оттуда уйдем, но что тогда будет с Кубой?

— Вы имеете в виду Германию? — В последнее время «германская угроза» многократно обсуждалась в кабинете министров; общее мнение сводилось к тому, что германский флот слишком уж вольготно чувствует себя и в Карибском море, и на Тихом океане, и все, или почти все, согласились на том, что если немцы получат хотя бы один порт в Карибском море, война станет неизбежной.

Недавнее открытие Майором доктрины Монро внушало оптимизм. Однако, как всегда говорил Генри Адамс, его семейный шедевр обычно с раздражением вспоминают лишь один раз в жизни целого поколения. Сейчас вынашиваются планы купить у Дании Виргинские острова; к сожалению, датчане, уверенные в том, что правительство Соединенных Штатов насквозь продажно, прониклись мыслью, что им придется заплатить соответствующим чиновникам. С грубым предложением подступались и к самому Хэю; он жестко ответил датчанину: «Вам придется сначала заплатить сенатору Лоджу. Это ключевая фигура и дорогая к тому же; он из Массачусетса, а сенаторы от этого штата до сих пор боготворят и копируют Дэниела Уэбстера[93], который был на содержании у всех без исключения». Кэбота эта шутка отнюдь не привела в восторг. Адамс же целый день хохотал до упаду.

— Не думаю, что немцы добьются многого на этом берегу Атлантики. — Рут обвел указательным пальцем покрытый пылью портрет принца Уэльского в серебряной рамке. — Бедняга. Он никогда не будет королем.

— Не может же королева Виктория жить вечно. Она была королевой всю мою жизнь, да и вашу тоже. Она подливает себе виски в вино.

— Этим и объясняется ее живучесть. На Кубу будет назначен Леонард Вуд.

— Генерал-губернатором?

— Какой бы титул ему ни присвоили, — кивнул Рут. — Он собирается устроить на Кубе генеральную уборку. В буквальном смысле собрать мусор. Отправить детей в школы. Дать им конституцию, в соответствии с которой голосовать будут только собственники.

Хэй втянул в себя дым сигары Рута: кубинская, определил он, высшего качества.

— Никто не сможет нас обвинить в экспорте демократии. Бедняга Джефферсон думал, что он победил, но мы все теперь гамильтоновцы[94].

— Из-за Гражданской войны.

Эйди приоткрыл дверь и просунул в кабинет свою элегантную голову.

— Они идут, мистер Хэй, — тихо сказал он.

— О ком это вы? — спросил Хэй.

Высокий скрипучий фальцет возгласа «Здорово!» немедленно установил одного из них.

— Мне следовало вас предупредить, — сказал Рут, обнажая зубы в предвкушении удовольствия.

— Приближается Теодор… — Хэй потянулся к бюро и, точно задраивая люк, если пользоваться морским термином, закрыл крышку.

— Со своим открытием…

Дверь распахнулась и в ее проеме возникла внушительная фигура молодого губернатора штата Нью-Йорк и осанистая фигура старого адмирала Дьюи.

— Вы оба здесь! Мы были у министра Лонга. Это так удобно, что вы все трое в одном здании. Вы выглядите потрясающе, Хэй.

— Я и чувствую себя… здорово, Теодор. — Захлопнув крышку бюро, Хэй не без труда поднялся. Он намеревался пожать правую руку адмирала, но ему протянули левую.

— От рукопожатий в Нью-Йорке у меня отнялась рука, — сказал адмирал. Он был невысок ростом, загорелый и с белоснежными волосами и усами.

— Герой дня, — сказал Рут почтительно.

— Дня? Столетия! — выкрикнул Рузвельт.

— Которое заканчивается менее чем через два месяца. — Хэй был рад поставить Теодора на место. — А затем все мы погрузимся в пугающую неизвестность двадцатого века.

— Который начнется не через два месяца, а через год и два месяца, — уточнил Рут. — Первого января тысяча девятьсот первого года.

— Вы наверное правы, — начал Хэй, но его перебил Рузвельт.