— Телеграмма готова, Джон?

— Нет, мистер президент. — Хэй был формален в обращении, но не в поведении: почувствовав внезапную усталость, он без приглашения сел.

— Вы понимаете, что пока мы здесь сидим, конвент работает? — Знаменитые зубы нервно защелкали. — Мы следим за его работой по телефону в комнате заседаний кабинета. Из-за этого морокканского инцидента будет большая беда. Мы выглядим слабыми, нерешительными…

— Мистер президент, Пердикарис не является американским гражданином. Он — греческий подданный. Нас это не касается.

Тафт радостно просиял и хмыкнул, как положено полному общительному господину. Но вообще-то общительным Тафт не был. Это был заносчивый, вздорный, склонный к подозрительности человек. Но его знаменитая тучность почему-то всех к нему располагала.

— Слава богу, сорвались с крючка, — сказал он. — Сообщите прессе, чтобы они обращались к греческому правительству, а нас оставили в покое.

Просматривая собранные Хантом документы, президент, к изумлению Хэя, буквально закипал от гнева.

— Это все портит, — сказал он наконец. — Все! Я рассчитывал, что ваша решительная телеграмма всколыхнет конвент, страну и весь мир, возвестив, что ни одному американскому гражданину нигде на земном шаре не может быть причинен ущерб, за который не последовали бы кровавые репрессии, а глупый клерк из вашего ведомства раскапывает эту… чепуху! Нет! — И без того высокий тон перешел в крик. — Он родился в Америке. Его родители американцы. Это факты. Откуда мы знаем, что все здесь написанное правда? — Президент швырнул бумаги Хэю. — Этого мы не знаем. Придется проверять. Это значит, что наша миссия в Афинах начнет рыться в архивах, чтобы установить, отказался ли он от гражданства. Это требует времени. Слишком много времени. Я хочу, чтобы телеграмма была отправлена сегодня американскому генеральному консулу в Танжере. Понятно?

— Разумеется, понятно. — Хэй встал.

— Юридически… — начал Тафт.

— Я не адвокат, судья Тафт. Я — человек действия. Джон, напишите ее получше, эту телеграмму.

— Я буду классически лаконичен, как подобает директору компании «Вестерн юнион».

Хэй был уже у двери, когда Теодор его окликнул.

— Заприте досье на ключ, пока расследуется эта история.

— Но… — попытался что-то сказать Тафт.

— И не забывайте о своем здоровье, Джон, — крикнул президент вдогонку.

— Уже вспомнил, Теодор, — сказал Хэй, выходя из кабинета. Он уже придумал текст, который будет годиться даже для заголовка в херстовских газетах.

В своем кабинете Хэй лично продиктовал свою инструкцию генеральному консулу в Танжере: «Пердикарис живой или Райсули мертвый». Телеграфист пришел в восторг.

— Замечательно, сэр! Пусть эти черномазые знают, почем фунт лиха.

— Вот именно, — сказал Хэй. — А какой ритм! Не понимаю, зачем я бросил поэзию. — Он вернулся в свой кабинет и запер досье на Пердикариса в стол. От Линкольна до Рузвельта спираль не всегда шла вверх.

Штаб-квартира комитета «Уильяма Рэндолфа Херста — в президенты» располагалась в отеле «Джефферсон» в Сент-Луисе. Сам Херст занимал апартаменты над скромным одноместным номером рядового делегата от штата Небраска Уильяма Дженнингса Брайана.

Блэз с трудом прокладывал себе дорогу через переполненные приемные, за которыми находился командный путь Херста, — просторные комнаты, предназначенные для выставки торговых образцов, с видом на реку вдали. Жара была невыносимая, запах пота, табачного дыма и виски угнетающ. Блэз старался не дышать, пробиваясь сквозь толпу делегатов и приспешников, пользующихся херстовским гостеприимством.

Он постучал в последнюю дверь, она чуть приоткрылась. В проеме появилось озабоченное лицо Брисбейна; удовлетворенный, по-видимому, несомненной голубизной глаз Блэза, он впустил его внутрь.

Несмотря на жару, Херст был в черном сюртуке без единой складки, в отличие от испещренного морщинами лба; Херст разговаривал по телефону.

— Мои делегаты от Иллинойса законные, — сказал он в трубку, взмахом руки приветствуя Блэза. Десяток политиканов без пиджаков сидели в разных концах комнаты, читали газеты, делали подсчеты количества делегатов-сторонников. Судья апелляционного суда Нью-Йорка Элтон Б. Паркер был кандидатом консервативного крыла партии, возглавлявшегося Огастом Бельмонтом после кончины Уитни.

Даже на Блэза произвела впечатление эффективность политических операторов Херста. Хотя руководство партии на востоке страны считало Херста неприемлемым кандидатом, он сумел добиться такой поддержки на американском Юге и Западе, что у него были шансы добиться выдвижения в том случае, если Паркер не пройдет при первой баллотировке. В данный момент мандатная комиссия конвента столкнулась с дилеммой двух делегаций от штата Иллинойс. Одна была сформирована чикагским боссом Салливаном, другая состояла из сторонников Херста.

— Разыщите Брайана. Он ненавидит Салливана. Он это прекратит. — Херст повесил трубку и посмотрел на Блэза. — Я не могу пробиться к Брайану. Он остановился в этом же отеле. Но он не хочет меня поддержать…

— Он не поддержит и Паркера, — как бы в утешение сказал Брисбейн.

— Он ждет чуда. — Херст сел на длинный выставочный стол. — Чуда не будет. Для него, во всяком случае.

— Каковы ваши шансы в первом туре? — Блэз уже сделал собственные подсчеты.

— С Иллинойсом у меня двести шестьдесят девять голосов, а у Паркера двести сорок восемь — без Иллинойса.

В комнату вошел Джеймс Бэрден Дэй, без пиджака.

— Я только что был у Брайана. Он направляется на конвент. Он будет бороться за утверждение ваших делегатов.

Люди в комнате зааплодировали, Брисбейн даже сплясал джигу.

— Но поддержит ли он меня? — спросил Херст.

Дэй пожал плечами.

— Пока он никого не поддерживает. Его цель — остановить Паркера.

— Это могу сделать только я. — Глаза Херста блестели. Он метнул злобный взгляд на Дэя. — Понимает ли он это? В состоянии ли он понять, что остаюсь один я?

Вместо Дэя ответил Брисбейн.

— Он все еще думает, что стоит ему появиться на трибуне, как ему все будет прощено.

— Предложи ему все, чего он пожелает.

— Попробую. Но он в плохом настроении. — Джим вышел. Он даже не заметил Блэза. Так действует на всех политика, стоит в нее погрузиться. Такую же полную отрешенность он видел только в казино, когда открытие карт или швыряние игральных костей настолько поглощает людей, что отвлечь их от этого не может даже конец света.

Впустили очередную группу делегатов, Херст встретил их с магистерским величием. Взорвет ли он партию, если не добьется выдвижения своей кандидатуры? Конечно, нет, сказал он: это партия простых людей, и он никогда не повернется спиной к тому, что по сути является американским народом. Только демократическая партия может сохранить спокойствие в мире, которому угрожает воинственный Теодор Рузвельт. Произвели ли на него впечатление заверения президента о том, что с помощью одной телеграммы он освободил американского гражданина, похищенного в той варварской стране? Херст пренебрежительно назвал это «дутой сенсацией». Блэзу эта новообретенная респектабельность Херста казалась столь же комичной, как какой-нибудь скетч Вебера и Филдса.

Брисбейн отвел Блэза в сторонку.

— Его выдвинут, если только Брайан…

— А что с Брайаном? — Ему действительно было любопытно, но Блэзу не хватало политического чутья, и карточный азарт мало что для него значил.

— Все дело в его тщеславии. Несравненный лидер девяносто шестого и девятисотого годов бродит в кулуарах конвента, как заблудшая душа, и в его силах только одно — помочь Шефу победить или погубить его.

— Он предпочтет его погубить, чтобы в ноябре Паркера побил Рузвельт, и тогда в следующий раз, через четыре года, Брайан вернется и распнет человечество на своем золотом кресте. — Блэз был очень горд тем, что ему удалось вычислить то, что было абсолютно очевидно Брисбейну. Тот только кивнул.