Коллегия ОГПУ с особым удовлетворением отмечает, что вся эта огромная напряженная работа в основном проделана своими национальными кадрами, выращенными, воспитанными и закаленными в борьбе с врагами под бессменным руководством товарища Берия…»

Высокая оценка деятельности ГПУ Грузии, лично Берия коллегией ОГПУ сыграла поворотную роль в судьбе руководителя грузинской организации ГПУ, подняла престиж и авторитет Берия, помогла ему расправиться с неугодными людьми, приблизила к нему подхалимов и льстецов. Вокруг лидера ГПУ Грузии укрепляют свои позиции его приближенные, его опора и костяк управления. За короткое время выросли по службе те, кто «верой и правдой» безропотно исполнял все указания шефа: В. Деканозов, С. Гоглидзе, Б. Кобулов, В. Меркулов, Л. Цанава – многократно поощряемые Берия, награжденные Москвой орденами и медалями за «мужество и храбрость в борьбе с контрреволюционными элементами».

Случилось так, что однажды представление на награждение орденом С. Гоглидзе не прошло все инстанции, затерялось в многочисленных кабинетах всемогущего ОГПУ. Берия звонит Ягоде. В тот же день в ГПУ Грузии пришла телеграмма: «Тифлис. Гоглидзе. Горячо поздравляю с получением Вами высшей боевой награды ордена Красного Знамени. Крепко целую. Ваш Ягода».

Ягода предусмотрительно, с дальним прицелом поддерживал тесные отношения и с Берия, и с его окружением. Каждый мог пригодиться…

Да и сам Берия старался угодить московскому шефу, льстил ему. В письмах, при разговорах по телефону Берия называл Ягоду на «ты», обращался к нему не иначе как «дорогой Генрих!».

Чувствуя поддержку Москвы, Берия все больше распоясывался, вел себя развязно, часто не считаясь с мнением партаппарата. Если же над головой Берия сгущались тучи, Ягода и его окружение тут же брали под защиту своего коллегу, всячески превознося его заслуги. Летом 1925 года в авиационной катастрофе погибли видные деятели Закавказья: А. Мясников – 1-й секретарь Закавказского крайкома ВКП(б), Г. Атарбеков и С. Могилевский – руководители ГПУ Закавказья. Чтобы скрыть следы преступления, Берия, не без поддержки центра, сам вел следствие, не доверяя никому ни допросов подозреваемых, ни заслушивания технических экспертов. Даже неспециалистам было ясно, что катастрофа – тщательно организованная диверсия. Самолет упал сразу после взлета, загоревшись в воздухе, скорее всего по причине надрезанного бензопровода. С пути были убраны виднейшие, наиболее талантливые руководители Закавказья. Немногие знали, что погибший в катастрофе Г. Атарбеков был сподвижником С. М. Кирова в Астрахани и Баку, и он, работая в ЧК Азербайджана в 1919–1920 годах, разумеется, знал о прошлом Лаврентия Берия…

Услужливое отношение Ягоды к Берия – это не что иное, как попытка Ягоды иметь надежное прикрытие со стороны Сталина. Но как только над Ягодой разразилась гроза, Берия и пальцем не пошевелил, чтобы спасти своего патрона. Более того, Берия форсировал события – на его пути стоял тот, кто знал о прошлом Лаврентия Павловича, о его службе в мусаватистской разведке. Такой человек мог навредить, и Ягода был упрятан в подвалы Лубянки…

«Хозяин иногда посвящал меня в свои дела – должен его адъютант и секретарь знать его планы, чтобы предусмотреть меры предосторожности, обезопасить его от врагов, а их, врагов народа, кишмя кишело вокруг. Шеф как-то сказал: «Довериться некому: тот двурушник, тот в прошлом с троцкистом в дружбе состоял, а этот – не знаешь, кому служит». Я в тот год был рядовым охраны, да и лет-то мне было чуть больше двадцати. Правда, ростом был выше других, да и силой природа-мать не обидела – мешок груш поднимал одной рукой… Однажды пришли с шефом и следователем в камеру, было это, если память не изменяет, в тридцать восьмом, – военный следствию показания давать отказывался. Зашли, смотрю – в углу стоит вояка в гимнастерке со следами от трех ромбов на петлицах – по-нынешнему генерал-лейтенант, высокий, глаза сверкают, кулаки сжаты, лицо в ссадинах. Шеф к нему: «Чего вы упрямитесь? Все ваши уже дали показания. Вы же с Тухачевским в Германию ездили? Ездили. Там вас и завербовали. Подпишите показания, и делу конец». «Почему бьют, товарищ секретарь?» – прохрипел комкор. «Бьют не по своей воле – дайте показания на Рокоссовского и на вашего командующего округом». «Никаких показаний давать не буду! В Германии действительно был с Тухачевским, но никто и никогда не вербовал меня. Это же, – комкор показал на лежащие на столе листы бумаги, – ложь! Он же все выдумал!» И кинулся комкор на следователя. Тут я вступился. Пришлось одним ударом свалить на пол не в меру горячего комкора. Была силушка, была…

Да, так вот, той осенью тридцать первого шеф был чересчур беспокойным, ждал кого-то, суетился, на столе – схемы горных дорог, пастушьих троп, горных селений. Трижды с ним в горы поднимались: к озеру шли то по дороге, то по тропам. Это сейчас я такой предусмотрительный – людям не верю, а тогда я всем доверял, каждому слову внимал. Горы я любил. Стою в охране, а сам вершинами любуюсь. Знаете, какие красивые вершины на закате солнца! Золотом они усыпаны, солнечным теплом душу греют. Глаз не оторвешь!

А какая там тишина! Орел в небе, а на земле слышно, как шуршат перья его крыльев. Стою, любуюсь, значит, орлом, заходом солнца, горными вершинами, и вдруг чья-то рука на мое плечо: «Что вы там, товарищ Гваришвили, увидели?» Голос хозяина! Резко поворачиваюсь – знакомое пенсне. «Тишиной и закатом любуюсь, товарищ начальник ГПУ», – отвечаю. «Нашли чем заниматься! Ваше дело другое – все видеть сквозь камень, сквозь деревья! Ежесекундно искать глазами врага – вот главная задача, товарищ Гваришвили». «Слушаюсь», – отвечаю.

Стал замечать, что хозяин ко мне присматривается, разговоры часто заводит, выспрашивает о людях охраны, о ее начальнике. Ну, думаю, в чем-то ошибся. Страшно стало – вспомнился Цулукидзе. Тоже из охраны. Что-то кому-то сказал – донесли. Исчез Цулукидзе, как в воду канул. Его мать долго письма писала, спрашивала о сыне…

Чем же, думаю, не услужил хозяину? Ни с кем никогда ни слова – рот на замке, как требовал начальник ГПУ. Сон потерял, аппетит пропал. Наган из брюк не вынимаю на всякий случай.

Снова поездка в горы. На этот раз в расположенные неподалеку села. Зашли в сельсовет. Стою у двери, как определено. Начальник ГПУ с председателем о кулаках и раскулаченных. «Нет их у нас – вывезли всех до единого, истребили как класс». Вот, думаю, шпарит председатель без шпаргалки…

«Вот наши активисты-бедняки, как приказано было, собрали для беседы». Смотрю, запоминаю, как учили нас старые чекисты: «Вы должны все детали запоминать». Рядом сидит мужичонка, одет просто, в безрукавке, на левой руке двух пальцев нет, на подбородке шрам. Чуть дальше к столу сидел худой, с длинной шеей горец с большими залысинами и широкими усами. И еще двое. Всех запомнил на всякий случай…

Потом хозяин приказал нам осмотреть несколько домов на предмет наличия нарезного оружия. Мы ушли, а он остался в сельсовете.

На обратном пути начальник приказал ехать с ним в одной машине. У озера долго ходили по тропам, место выбирали. Мне достался участок берега напротив дачи. Осмотрели весь сектор. «Вот тут твое место – самое важное направление. Такое тебе доверие». «Что я должен делать?» – спрашиваю. «Потом узнаешь. Все расскажу. Обстановка очень сложная. В горах много плохих людей – ушли из деревень. Кулацкий саботаж! В колхозы идти не хотят. Убивают ответработников. Нападают на райкомы. Мы должны быть бдительными».

Еще неделя прошла. Утром на совещании начальник объявил об операции, но говорил так, что трудно было понять, о ком идет речь. «Важное лицо партии», «руководитель страны»… «Неужели сам товарищ Сталин? – подумал я. – Нам доверили его охранять! Увижу товарища Сталина! Радость-то какая!..»

Стою в секрете. Тогда все учили наизусть – повторяю выученную инструкцию: «При появлении неизвестных лиц с оружием – стрелять немедленно!» Конечно, как же иначе! Кулацкое отродье вокруг шастает! Оно, конечно, может попытаться воспользоваться моментом и напасть, как сказал начальник, на группу ответственных людей.