Напомню только, что тут же было заявлено и о необходимости немедленного увольнения правительства, как не пользующегося доверием народа, и о замене его правительством, ответственным перед народными представителями, и об упразднении Государственного Совета и введении у нас однопалатной системы, о принудительном отчуждении частновладельческих земель, и о даровании всевозможных свобод, и о коренном преобразовании «на демократических началах», чуждых всякой опеки правительства, земских и городских учреждений, и о преобразовании всей налоговой системы, и об удовлетворении отдельных национальностей, и о преобразовании народного представительства на началах всеобщего избирательного права и, об амнистии политическим заключенным и т. д.
Составленный на этих основаниях всеподданнейший адрес Государю, на самом деле давно уже изготовленный вне стен Государственной Думы, принят был почти единогласно всем составом Думы и таким же большинством, под гром рукоплесканий, не допустивших никаких возражений и даже изложения самых осторожных замечаний, разрешен вопрос о посылки особой депутации, которая должна была вручить Государю этот адрес. Нашлось всего пять или шесть членов Думы, с Графом Гейденом во главе, которые хотели принять более осторожную форму в испрошении аудиенции, но их голос был заглушен криками и страстными возражениями, и им не осталось ничего иного, как заявить свой письменный протест.
На этой почве – форме поднесения адреса Государю – конфликт с правительством разгорался уже нa другой день после вотума о посылке депутации.
6-го мая председатель Думы представил Государю заявление Думы. В тот же день представления Муромцева передано было Горемыкину, я уже 8-го мая последний уведомил письмом председателя Думы, что депутация принята не будет, и адрес должен быть доставлен Председателю Совета Министров, который и представит его Его Величеству.
С этого дня нужно считать, что конфликт между Думою и Правительством и даже самим Государем принял уже окончательную форму, и каждый следующий день только углублял и расширял его.
Стоит только припомнить речи, произнесенные в Думе по поводу письма Горемыкина, стоит только перечитать все, что говорилось во все последующие дни по всякому поводу, и какие проекты законов вносились со всех сторон по предметам, намеченным в ответном адресе, какие петиции поступали в Думу со всех концов России, и какими аплодисментами принимались самые крайние из этих проектов, чтобы видеть ясно и без всякого предубеждения, что Дума становилась день ото дня настоящим очагом открытой революционной пропаганды, для прекращения которой у правительства не было никаких законных способов, кроме того, который напрашивался сам собою с первой же минуты.
Окончательным проявлением этого революционного состояния Думы был исторический день 13-о мая, когда правительство внесло в Думу свою декларацию. Этот день и то, что ему предшествовало, особенно памятен мне, и все эти мельчайшие подробности стоят и сейчас живо перед моими глазами.
Начиная с самых последних чисел апреля месяца, Горемыкин почти через день собирал у себя на Фонтанке, в доме Министра Внутренних Дел, куда он тотчас же по своем назначении переехал с Сергиевской улицы, по вечерам Совет Министров. Я жил в ту пору на казенной даче на Елагином острове, Столыпин поселился на Министерской даче на Аптекарском острове, чтобы дать возможность Горемыкину занят дом у Цепного моста.
С первых же дней нашего общего назначения между мною и Столыпиным установились самые добрые отношения, и он поминутно звонил мне по телефону по самым разнообразным поводам, а когда я в виду наступившей жаркой в тот год погоды в первые же дни мая перебрался на дачу, чтобы дать возможность освободить мою квартиру на Сергиевской, пока будет приведена в жилой вид остававшаяся пустою министерская квартира на Мойке, он часто просил меня заезжать к нему на Аптекарский остров, при возвращении моем из города. Часто мы вместе с ним ездили на его паровом катере и на вечерние собрания Совета Министров к Горемыкину. Нужно сказать, что главным предметом, как моих бесед с Столыпиным, так и всех наших разговоров в Совете были доклады Столыпина о телеграммах губернаторов с мест о том впечатлении, которое переживалось в губерниях от речей в Думе. Все они единогласно говорили об одном – о нарастании революционного подъема и об отсутствии способов бороться с ним. Были прямые указания на то, что губернаторы не могут ручаться за поддержание порядка и предупреждают о возможности самых крайних последствий.
Говорилось также и о брожении охватывавшем низшую чиновничью среду, и почти отовсюду доносилось о том, что успокоение, наступившее было после, подавления Московского восстания, переходит. в проявления прямого революционного брожения, которого нельзя устранить никакими мерами, потому что власть совершенно дискредитирована в глазах населения, и общее внимание обращено только на Думу, и на местах не знают, какое положение займет правительство в явно нарастающем столкновении с новым народным представительством.
Эти почти ежедневные и многочисленные донесения губернаторов, разумеется, тотчас же становились известными Государю, как из докладов нового Министра Внутренних Дел Столыпина, так и из донесений Горемыкина, который посылал Государю почти ежедневно копии наиболее характерных донесений с мест. Иначе, разумеется, и не могло быть. Не могло правительство скрывать от Государя того, что ему было известно и о чем доносили ему люди вполне уравновешенные и имевшие служебный опыт. Нужно иметь в виду, что эти донесения не только не сгущали красок действительности, но чаще всего, ослабляли их, а было не мало и таких. случаев, о которых правительство узнавало от губернаторов гораздо позже того, что ему приходилось узнавать из других источников, а иногда и просто из газет.
Так было, например, с известным инцидентом о Белостокском погроме, весть о котором дошла до Думы раньше того, что недавно назначенный Гродненский губернатор Кистер, не то по неведению, не то по каким-либо иным основаниям счел себя обязанным сообщить о происшедшем Министру Внутренних Дел, узнавшему о нем из заявления, поступившего в Государственную Думу. Губернатор выехал даже на место только после того, что Министр предложил ему по телеграфу сделать это, и положение Столыпина в Думе было, конечно, самое неприятное.
Те же губернаторские донесения составляли совершенно неизбежно предмет постоянных обсуждений в Совете Министров. Перед Советом сразу же встал во весь рост вопрос о том, что делать.
Как бы ни был разнохарактерен состав нового кабинета, в его среде не было, да и не могло быть ни малейшего оттенка разноречия в ответ на этот вопрос. Перед Советом был выбор только одного из двух путей: либо ясно встать на путь подчинения требованиям Думы, либо сопротивляться им и прямо и решительно выяснить точку зрения правительства на заявленные требования. Я должен совершенно добросовестно и определенно сказать, что ни Горемыкин, ни Столыпин ни разу не говорили о том, какие указания давал им Государь по поводу чтения губернаторских донесений. Меня лично Государь в первые дни деятельности Думы ни разу не вызывал к себе, а очередные мои доклады были в эти дни очень редки, и я даже не припомню ни одного доклада, который бы я имел до дня непосредственно предшествовавшего выработки Советом текста правительственной декларации.
Все мы были совершенно солидарны в том, что уступка натиску Думы просто недопустима, и в этом отношении самые убежденные противники нового строя по складу своих убеждений как Ширинский-Шихматов и Стишинский, также как и поборники идеи полной готовности правительства идти навстречу новым течениям, если только они не находятся в непримиримом несогласии с только что дарованными России основными законами и обеспеченными ими прерогативами Верховной власти, – а в числе их был, пожалуй, на первом месте покойный Столыпин, не говоря, о мне самом, потому что я никогда не имел и в мыслях отступать в чем бы то ни было от изданных новых законов н был полон самой широкой готовности идти навстречу честного выполнения их, – все мы ясно сознавали, что борьба неизбежна, и что никто из нас, не нарушая своего долга перед Государем и перед страною, не имеет права отойти от тех трех основных положений, разрушение которых было поставлено задачею первых думских выступлений.
