Кто-то из нас спросил даже делегатов, кто же вернет нам деньги, заплаченные за проезд до Кисловодска, и прибавил, что, вероятно, гг. делегаты признали бы несправедливым, если бы они наняли извозчика и заплатили ему деньги вперед за конец, а он на половине дороги выбросил бы их из экипажа и предложил сесть на дроги с капустой, которые дотащили бы их до места.
Этот простой аргумент, видимо, подействовал. Делегаты ничего на него не ответили, и старший из них, все время направлявший прения, заметил – «пожалуй, что это и так, но он не знает согласятся ли товарищи машинисты с таким рассуждением». Мы все подошли к паровозу. Машинист, слышавший нашу беседу, сказал, что «народ, взявший в свои руки управление дорогою, должен быть прежде всего справедлив, и если заключен договор на переезд в спальном вагоне до Кисловодска, и деньги заплачены, то нужно выполнить договор и уже потом ведаться с теми, кто потворствует буржуям», но этого спора он один решить не может, и нужно спросить делегатов от депо, которые сейчас на собрании в котельной мастерской; мы попросили его посоветоваться с гг. делегатами.
Он согласился, сошел с паровоза и через несколько минут вернулся в сопровождении 8 или даже 10-ти человек, с которыми, видимо, успел по дороге переговорить, т. к. один из вновь прибывших от имени делегации заявил, что они находят справедливым требование пассажиров, уплативших деньги за проезд, и готовы вести паровоз со спальным вагоном в поезде, но сейчас отправляют телеграмму с протестом в Министерство, т. к. считают, что оно вообще не имеет права продавать места на такое расстояние и должно спрашивать дороги о их согласии.
Наше дело было выиграно, мы не вступали более в спор насчет удивительной теории, только что нами выслушанной, делегация подала каждому из нас руку, не обративши, однако, никакого внимания на Начальника дороги, все время молчаливо присутствовавшего при наших пререканиях; кое-кто из служащих предложил нам даже помочь снова нагрузить в вагон вынутые уже из него вещи, и мы благополучно отправились в путь. Все благодарили меня за участие в переговорах, и мы без всякого приключения доехали до Кисловодска, выйдя, однако, из вагона за пол версты до станции, т. к. на самой станции сошел с рельс какой-то вагон и загородил нам путь.
После Петербурга и Москвы, сих ружейною и даже пушечною пальбою, Кисловодск произвел на нас просто чарующее впечатление. Полная тишина, масса народа на улицах, и почти все петербургские знакомые, нарядные костюмы, речь самая непринужденная и на самые обыденные темы, никакого помина о большевиках и – самоуверенное заявление, что вое это «петроградские переживания», которым чуть ли не завтра наступить конец, словом, полная идиллия и непринужденность в условиях жизни; – письма и газеты приходили в то время очень плохо. Меня забросали расспросами о петербургской и московской жизни, наперерыв звали в гости, чтобы предъявить диковинного свидетеля совершенно неизвестных условий столичной жизни, но моим рассказам, а, тем более моим мрачным выводам и заключениям о ходе событий никто не верил, и у всех сложилось убеждение в том, что мой пессимизм совершенно неоснователен; за мною упрочилась кличка «Фомы» и сложился даже новый глагол про мои рассказы: «Владимир Николаевич вечно фомит».
Мы скоро перебрались, благодаря Э. Л. Нобелю из крайне неудобного помещения, отведенного нам в Гранд Отеле, в прекрасные комнаты в гостинице Колосова, и жизнь потекла первое время совершенно спокойно и даже приятно, благодаря, в особенности, гостеприимству наших друзей Кабат и Плеске, среди которых мы проводили все наше время.
Два месяца – до конца декабря – пролетели незаметно, и мы стали было думать уже о возвращении в Петроград, т. к. уезжая, я условился с Международным Банком, пригласившим мня в свои Председатели Совета после моего неудачного 3-х месячного пребывания в Русском для внешней торговли Банке в положении члена совета) вернуться к 1-му января, чтобы с начала, года вступить в текущую работу.
Я обеспечил себе даже места на поезд 2-го января в спокойно проводил время между нашими друзьями, массою знакомых и прогулками почти все дни в одном и том же направлении – к храму воздуха и на горы за ним.
Омрачало наше пребывание только отсутствие вестей от близких и друзей с севера и прекратившееся уже к тому времени получение столичных газет и писем. Мы жили вполне отрезанные от всего мира и довольствовались одними ростовскими газетами, крайне скудно освещавшими нам события вне нашего замкнутого мирка. Тревожило нас также и вскоре обнаружившееся отсутствие денег по аккредитивам и по текущим счетам. Государственный Банк перестал подкреплять местные кассы денежными знаками, на посланные кисловодскими Банками и частными лицами телеграммы с оплаченными ответами, – не было никаких ответов, и сразу же возник вопрос о необходимости изыскать какой-либо способ завести свои денежные знаки, в пределах сумм открытых столичными Банками кредитов.
Меня пригласили на совещание в городскую управу, и городской голова Аванесиян, заявивши о том, что его политические убеждения, как давнего социалиста революционера, весьма далеки от моих политических взглядов, но он уверен, что я не откажу предоставить мой опыт на пользу города и его населения, застигнутого перерывом в регулярных сношениях с центром совершенно врасплох и лишенного всякой возможности удовлетворять самые насущные свои потребности.
Это и было начало печатания местных денег, которое впервые появилось в Кисловодске, а затем перекинулось впоследствии чуть ли не на всю Россию.
В самом механизме печатания я уже не участвовал частью потому, что надеялся уехать в начале января обратно в Петроград, главным же образом, потому, что, резюмируя прения в организационном заседании, тот же городской голова, заявил, что к делу выпуска новых денежных знаков «разумеется будут привлечены лица, облеченные общественным доверием». Я носил звание почетного гражданина города Кисловодска, но меня городской голова не просил участвовать в исполнительной комиссии, и я никакого другого отношения к этой операции более не имел и знал об ней только по рассказам Э. Л. Нобеля, который фактически и стал во главе этого предприятия, – по крайней мере, до выезда моего из Кисловодска в половине мая.
В конце декабря, перед самыми Рождественскими праздниками, группа инженеров путей сообщения, собравшихся в Кисловодске, стала налаживать, при помощи инженера Ландсберга – Начальника движения Московско-Казанской дороги особый поезд в Москву, вне обычного железнодорожного сообщения, которое к тому времени если и не совсем еще прекратилось, то отличалось уже чрезвычайною нерегулярностью.
Мои попытки войти в состав отъезжавших не имели успеха, т. к. все места были заранее разобраны, да и мы не очень настаивали, будучи вполне уверены в том, что поезд 2-го января пойдет. Все уверяли нас в этом, а агент Общества спальных вагонов показал мне даже телеграмму Петроградского правления, утверждавшую расписание всех поездов со спальными вагонами на январь и февраль.
Инженеры уехали, подошло 2-ое января, но о поездах не было ничего слышно, и стали доходить до нас вое более и более тревожные сведения о перерыве всякого сообщения далее станции Минеральные Воды. Агенты Владикавказской дороги, в особенности из числа лично знавших меня, рассказывали открыто о том, что скоро совсем прекратится всякое сообщение, и останутся одни местные поезда. Начальство дороги перестало появляться в Кисловодске, бывший Председатель Правления дороги В. Н. Печковский, проживавший в вагоне на пустых запасных путях около вокзала, перестал получать из Ростова из Правления, какие бы то ни было телеграммы, и в один прекрасный день, в половине января, к нему пришел преданный ему человек, кажется помощник начальника станции, и под величайшим секретом передал ему, что низшие служащие постановили на митинге ночью выселить его из вагона и забрать вагон в свое распоряжение. Он поспешил перебраться в помещение вокзала, в так называемые Директорские комнаты и в тот же вечер его вагон неизвестно куда исчез. День ото дня изолированность города от всего внешнего миpa становилась все более и более полною.
