«Странно, больше не чувствую никакой боли», – подумал Йозеф.

И провалился в черный туннель, а в конце его сиял неземной свет.

Ближе к полудню Симон, воодушевленный увлекательной беседой с отцом Губертом, покинул резиденцию епископа. В кармане у него покоилось запачканная пивными брызгами грамота епископского пивовара.

Они обсуждали Декарта, чей Discours de la méthode лекарь прочитал еще во время учебы в Ингольштадте. Больше всего по душе ему пришлась революционная идея, что любому явлению можно дать рациональное объяснение. Захмелев от прохладного пива, которое ему то и дело подливал монах, Симон принялся рассуждать, каким образом Декарт раскрыл бы убийство цирюльника. Философ, наверное, на каждую загадку нашел бы простейший ответ. Симону пришлось со вздохом признать, что сам он не обладал столь блестящим умом, как Декарт. И все же лекарь прилагал все усилия, пытаясь выстроить логическую цепочку, но проклятый алкоголь делал свое дело.

Однако хоть какую-то пользу избыток пива все же принес: на некоторое время Симон позабыл о ссоре с Магдаленой. И только теперь его снова одолела удручающая мысль, что любимая девушка, быть может, до сих пор обхаживала этого коротышку-венецианца. Но возможно также, что Магдалена вернулась в катакомбы и тревожилась за него, за Симона… Вот и поделом! Чего ей вздумалось копаться в гардеробе этого напыщенного модника? Юноша оглядел свой изорванный, кое-как заштопанный сюртук, разодранные штаны и облепленные грязью башмаки – и нехотя признался, что и сам не прочь бы полдня провести в гардеробе богатого посла. Но для незамужней девушки это просто неприлично! И кто знает, чем еще они занимались посреди всех этих зеркал, одежд и полотен… В любом случае вечером им предстоял серьезный разговор.

На соборной площади сновали болтливые торговки, переругивались конюхи, шептались о чем-то прихожане, и спешили по делам чванливые патриции. Симон решил, что в столь цветистой толпе на него никто не обратит внимания. И все же он поднял ворот плаща и уставился себе под ноги: не хотелось давать стражникам вторую возможность распознать в нем разыскиваемого поджигателя.

Несмотря на три или четыре выпитые кружки, Симон пытался сосредоточиться. Между убийством Гофмана и устроенной Куизлю ловушкой существовала некая связь, до сих пор незримая. Каждая до сих пор казавшаяся странной мелочь должна была занять свое место в общей логической цепочке. Симон очень надеялся, что отец Губерт поможет ему определить этот необычный порошок. Лекарь уже не сомневался, что, помимо жженой муки, в нем было еще что-то. Возможно, этот порошок станет тем ключом, что поможет разрешить остальные загадки.

«Цирюльник в роли бунтаря и алхимика… Что за эксперименты такие ставил этот Гофман?»

Симон вспомнил вдруг, кого он еще не расспросил по этому поводу: Карла Гесснера. Гофман был его заместителем, а значит, не исключено, что Гесснер знал что-нибудь об алхимических экспериментах цирюльника. Хотя при их последней встрече на острове он ничего об этом не говорил. Но, возможно, лишь потому, что Симон сам не спрашивал.

Лекарь решил сходить на набережную и навестить портового управляющего. Хотя появляться было и небезопасно: там наверняка толпами сновали стражники. Но Симон решил все-таки рискнуть.

Он развернулся, двинулся к северу от резиденции епископа и углубился в лабиринт тесных улочек; через некоторое время между домами показалось вялое течение. В полуденный час на пристанях царило едва ли не полное спокойствие. Большая часть плотов отправили еще утром; грузчики и поденщики дремали в тени ящиков и бочек и дожидались, когда же спадет палящий полуденный зной. С крана, что высился с городской стены над Дунаем, свисал, покачиваясь на легком бризе, одинокий канат. В воздухе стоял запах реки, рыбы и свежесрубленных бревен. Царившая на городских улицах вонь здесь ощущалась не столь явственно: чувство у Симона было такое, словно он впервые за долгое время смог свободно вдохнуть.

Лекарь спросил одного из дремавших рабочих, где ему найти управляющего, и тот отослал его дальше, к пристани, где сгружали бревна и располагалась канцелярия Гесснера. Шагая вниз по течению по укрепленной набережной, Симон только теперь осознал, насколько большим был в действительности порт Регенсбурга. Он тянулся вдоль городской стены от причалов восточнее Каменного моста и к западу, до самой границы города. По пути Симон миновал винную пристань с ее простенькими трактирами, громадные соляные склады – и всюду из воды торчали облепленные ракушками столбики, что служили привязью для лодок. Наконец впереди завиднелись сложенные стопками бревна и балки. Человек десять рабочих складывали в кучу доски и сырые дрова, которые вылавливали прямо из реки. Неподалеку стоял дом управляющего: низкое, покосившееся строение, расположенное вплотную к набережной и, судя по виду, в любую секунду готовое обвалиться.

Симон занес было руку, чтобы постучаться, но дверь оказалась незапертой. Лекарь осторожно толкнул ее, и дверь бесшумно подалась внутрь. В доме царила приятная прохлада. Посреди комнаты стоял грубо сколоченный стол, заваленный грязными документами, полки позади него тоже едва не ломились под тяжестью запечатанных и свернутых в трубки пергаментов. Но Гесснера нигде не было.

Симон собрался уже выходить, как за стеной вдруг послышался стук, а затем грохот – словно на пол свалился ящик. Вероятно, за канцелярией находилась еще одна комната, служившая складом. Но других дверей в доме не было.

Значит, на склад можно попасть только снаружи? Нахмурившись, Симон вышел на улицу и быстро обошел маленький домик. Гесснер наверняка найдется там, а когда он закончит с ящиками, то за кружкой-другой разбавленного вина сможет ответить на несколько вопросов. Симон вдруг почувствовал, как его мучила жажда. На жаре у него началось похмелье: видимо, пиво отца Губерта было чуть крепче, чем показалось вначале. Ему срочно нужно в тень! Вот только где этот проклятый вход? Уж не проглядел ли? Для верности лекарь еще раз обошел дом, но вернулся к тому же месту.

Больше дверей не было.

Симон снова вошел в дом. Только теперь он заметил, что размеры канцелярии не совпадали с внешними размерами дома. Комната была ощутимо меньше.

Симон затаил дыхание и прислушался: до него донесся приглушенный звук передвигаемых ящиков.

«Что, черт возьми…»

Симон осторожно приблизился к противоположной стене и разглядел между полками щель. Он потянул за одну из досок – левая часть стены вместе с полкой и пергаментами вдруг бесшумно подалась наружу, и взору открылась комната без окон, заставленная ящиками и мешками. Гесснер стоял спиной к входу и складывал в стопку несколько объемистых ящиков. В свете стоявшего на полу фонаря Симон увидел, что некоторые из них были открыты. Внутри курчавились засушенные бурые листья, связанные тонкими нитками в пучки. В воздухе витал аромат, хорошо знакомый лекарю по общению с Куизлем. Но столь интенсивно он не чувствовал его еще ни разу.

Это был запах табака.

В это мгновение Гесснер обернулся. Сначала на лице его отразилось изумление, а потом он побагровел от ярости.

– Лекарь, дьявол тебя забери, тебе-то здесь что понадобилось? – прорычал он и потянулся к плотничьему топору, висевшему на поясе. – Я вот не припомню, что приглашал тебя.

– Простите… э… – замямлил Симон. – Я вас разыскивал, а дверь оказалась незапертой…

– Уж явно не эта.

Гесснер отпихнул лекаря в сторону и с грохотом захлопнул за ним потайную дверь. В ту же секунду их окутал едва ли не осязаемый мрак, разгоняемый лишь небольшим светильником на полу. В его мерцающем свете обычно бесстрастное лицо Гесснера казалось теперь зловещим.

– Ты ведь не разболтаешь нашу маленькую тайну? – прошептал управляющий. – Рука руку моет, не правда ли? Я рассказал тебе о намерениях патрициев, а ты никому говоришь об этой комнате. Никому, слышишь?

Симон усердно закивал. Невзирая на страх, он не удержался и с любопытством огляделся. Заметив его взгляд, Гесснер запустил руку в один из ящиков и вынул несколько листьев. Потом растер их между пальцев и дал понюхать Симону.