Глаза их сверкали красным, словно раскаленные угли, затем священники преобразились в обнаженных девственниц и потянулись к Катарине. Одна из них улыбнулась, и обнажились острые волчьи зубы.

– Не-е-ет! Прочь, прочь от меня! Вы только снитесь мне!

Дьявол, девственницы и священники исчезли, и Катарина, обливаясь потом, снова лежала на холодном полу камеры. По коже забегали вдруг мурашки, все быстрее и быстрее; Катарина, словно кабан, принялась тереться о стену и невольно захихикала.

«Как свинья в лесу… В дикую свинью превращаюсь… Вот и щетина полезла…»

Она начала хохотать во весь голос, свернулась калачиком и стала ртом глотать воздух; потом силы оставили ее, смех перешел в плач и постепенно затих. На мгновение к ней вернулся рассудок, и Катарина изо всех сил постаралась сохранить распадающиеся крупицы разума.

«Это и есть чистилище? Я уже мертва?»

Со скрипом открылось окошко в двери, и затянутые в перчатки руки просунули очередную порцию вкусностей. Вино, белый хлеб, нежная телятина в густом пахучем соусе и в довершение клецки, кренделя и медовые конфеты.

«А может, это все-таки рай?»

Глаз следил за Катариной до тех самых пор, пока она кусочком теплого хлеба не собрала с тарелки остатки соуса, после чего невидимый наблюдатель развернулся и, насвистывая, двинулся к лестнице.

Эксперимент протекал как нельзя лучше.

Регенсбург, раннее утро 21 августа 1662 года от Рождества Христова

– Время пришло, баварец. Пора начинать.

Палач Регенсбурга вошел в камеру и осторожно потряс за плечо Куизля, спящего на жестком холодном полу. Тот не шелохнулся, и Тойбер пихнул его ногой.

– Давай, приятель, соберись. Господам угодно тебя немного подпортить, – проворчал он при этом. – Будешь разлеживаться, стражники солому у тебя под жопой запалят.

– Как же, загорится она. Плесень, а не солома. – Куизль потер заспанные глаза. – Прекрасный Регенсбург… Даже в захолустном Шонгау висельникам живется лучше.

Тойбер тихо засмеялся.

– Погоди малость. Как приговор огласят, переселят в предбанник, так со всеми приговоренными поступают. Там хотя бы солнце видно и навещать тебя можно будет.

– Сейчас запрыгаю от радости… – Куизль устало поднялся и пошел к выходу. – Идем, пока я окончательно не проснулся.

Перед дверью поджидали четыре стражника и смотрели на палача Шонгау боязливо и с отвращением. Для них он был монстром из купальни, загрызшим двух человек, – так, по крайней мере, болтали на улицах. Эдакий изверг и отряд вооруженных до зубов стражников раскидает. Все четверо направили на него алебарды.

– Ладно вам, – проворчал Куизль. – Не трону я вас.

Оставив часовых без внимания, он зашагал вслед за Тойбером по узкому коридору к лестнице, спускавшейся в подвал. По пути прошли мимо котла, полного раскаленных углей, а с порога их встретил запах гари, пота и страха.

Взору открылась громадных размеров камера пыток, и Куизль одобрительно покивал, разглядывая обстановку. По левую руку стояла дыба с шипастым, забрызганным кровью барабаном. За ней висела так называемая «дрянная Лиза» – подвешенная треугольная рама, на которой допрашиваемых подтягивали к потолку. На полу повсюду валялись разной величины булыжники для утяжеления.

У правой стены располагались всевозможные орудия пыток, о которых Куизль знал только по рассказам. Среди них «ведьмин стул» с шипами на сиденье, «испанский осел» и так называемая «горка» – наклонная скамья с четырьмя вращаемыми трехгранными брусками. Источником света служили две сальные свечи, и закрепленное на подсвечнике распятие напоминало, что все здесь происходящее – по велению Господа.

– А неплохо, братец. Все есть, что душе угодно. – Куизль покосился направо, часть подвала там была отгорожена деревянной решеткой, и за ней кто-то шушукался.

– Трое дознавателей уже здесь, – прошептал Тойбер и кивнул на решетку. – Осталось только дождаться лекаря. До недавних пор приглашали цирюльника Гофмана, но теперь довольствоваться придется кем-то другим. Насколько я знаю, вызвали хирурга Доминика Эльспергера. – Палач пожал плечами. – По мне, так та еще бестолочь. Но здесь-то все равно разницы никакой.

– И кто же эти мои инквизиторы? – спросил Куизль и попытался хоть что-то рассмотреть за плотными прутьями, но, кроме подвижных силуэтов, различить ничего не удавалось. – Явно боятся, как бы я не сожрал их.

– Да как всегда, три человека из городского совета, – пояснил Тойбер. – По традиции самый старший и самый младший в совете. А третьего сменяют каждый раз… Ага, вот и лекарь явился!

Стражники привели низенького, боязливого человечка в поношенном сюртуке и наброшенном поверх него халате, запачканном кровью. На вытянутых руках он, словно щит, выставил перед собой кожаную сумку. Куизлю тут же вспомнился лекарь из Шонгау, Бонифаций Фронвизер. Взглянув на Куизля, коротышка вздрогнул.

– Мне… для начала мне надо тебя осмотреть, – пробормотал он. – Чтобы знать, готов ли ты к допросу, сам понимаешь. Так что, будь добр, сними одежду.

Якоб расстегнул рубашку и стянул ее через голову. Волосатая грудь его сплошь была изрыта шрамами и затянувшимися пулевыми ранениями. Хирург принялся осторожно ощупывать палача, без конца косясь на стражников. Потом заглянул в глаза и послушал сердце. Покончив с осмотром, кивнул и состроил важную мину.

– Подозреваемый для допроса вполне пригоден, – доложил он в сторону зарешеченной ниши. – Здоров, как бык, и так просто не расколется. По-моему, можно начинать.

За решеткой до сих пор слышался один только шепот. В конце концов Эльспергер уселся на скамейку. Спинка ее странным образом доходила только до половины сиденья. Тойбер заметил озадаченный взгляд Куизля.

– Вторая половина для меня, – пояснил он с ухмылкой. – Нам, палачам, даже спинки не положено. Но мне здесь и так сидеть не приходится.

– Верно, Тойбер, – раздался наконец скрипучий голос из-за решетки. Судя по интонации, пожилой обладатель его к возражениям не привык. – Хватит там лясы точить. Пора начинать.

Филипп кивнул.

– Как пожелаете.

Он снова развернулся к Куизлю и зашептал ему на ухо:

– Признайся, Куизль. Обещаю, смерть будет быстрой.

– Делай свою работу, палач, – проворчал Якоб. – Остальное предоставь мне.

Из-за решетки донесся второй голос с явным баварским выговором, выше и звонче предыдущего. Куизль решил, что принадлежал он самому младшему из советников.

– Тойбер, покажи-ка ему для начала орудия пыток и объясни их предназначение. Может, так он станет сговорчивее.

– Поберегите свое время, – проговорил Якоб. – Вам известно, кто я такой. Незачем объяснять палачу его работу.

Тойбер вздохнул и показал Куизлю на дыбу. Тот улегся на скамью, и палач Регенсбурга так крепко стянул ему запястья и лодыжки, что ни о каком движении теперь даже речи идти не могло.

– Якоб Куизль из Шонгау, – снова заговорил из-за решетки скрипучий голос. – Тебя обвиняют в убийстве Андреаса Гофмана и его жены Элизабет, урожденной Куизль, что имело место утром четырнадцатого августа в их собственном доме. Признаешь ли ты себя виновным?

– Не виновнее самого Христа, – пробурчал Куизль.

– Не богохульствуй! – воскликнул юный баварец. – Ты делаешь только хуже.

– У нас есть доказательства, Куизль, – добавил старик. – Мы нашли завещание. У тебя с собой был яд. Признавайся.

– Да это лекарства были, черт вас побери! – крикнул Якоб. – У меня сестра заболела, я приехал помочь ей, вот и все. Меня подставили, это же дураку понятно!

– Подставили? – насмешливо переспросил баварец. – И кто же тебя, интересно, подставил?

– Я пока сам не знаю, – пробормотал Куизль. – Но когда выясню…

– Ложь, одна только ложь, – перебил его старик. – Мы впустую тратим время, и придется, видимо, перейти к пыткам. Тойбер, подложи под него валок с шипами.

Палач приподнял Куизля, пока тот не выгнулся дугой, и подложил ему под спину шипастый валик. Потом Якоб снова рухнул на скамью, и стальные шипы врезались в плоть. Он стиснул зубы, но не издал ни звука.