– Майский жук в вышине, а твой папа – на войне…

– Кончай изворачиваться, Куизль, и признавайся, – потребовал юный Кершер. – Все кончено.

– Мать осталась в Померании…

– Признавайся, будь ты проклят! – закричал Рейнер.

– А Померания – в огне…

– Признавайся!

Куизль сплюнул в сторону решетки.

– Да пошли вы, ублюдки жирные.

Некоторое время никто не произносил ни слова и слышалось только хриплое дыхание пытаемого.

– Забавная песня, – со злорадством произнес наконец третий судья. – Жаль только, детям ты ее уже не споешь. У тебя же есть дети, правда? И жена красавица. Как уж ее зовут? Анна-Мария, кажется…

А потом повторил по слогам и едва ли не с похотью:

– Ан-на-Ма-ри-я.

Куизль резко выгнулся. Раздался треск, и палач почувствовал, как левое плечо вышло из сустава. Этот дьявол знал его жену, а может, и детей. Что он задумал? Что, если он уже отыгрался на них за преступление, которое их отец совершил больше двадцати лет назад? Куизль едва не потерял сознание от боли и все-таки снова харкнул в решетку.

– Скотина проклятая! – выкрикнул он. – Покажись сейчас же, я тебе кожу на ремни сдеру!

– Ты, кажется, забываешься, – спокойно возразил ему незнакомец. – Если уж кому и сдерут скоро кожу, так это тебе.

– Прошу вас, коллега, проявите немного уважения – у нас тут допрос все-таки. Можно подумать, подсудимый вам лично чем-то насолил… Эльспергер?

Тощий лекарь вскочил со скамьи.

– Да, ваша честь?

– Подсудимый способен отвечать на вопросы?

Эльспергер подошел к дыбе и осмотрел руки Куизля, выгнутые кверху.

– Левое плечо, кажется, вышло из сустава. А вот правое пока еще держится.

– Дыхание?

Эльспергер кивнул.

– И пока еще дышит. Этот человек здоровее быка, если позволите заметить. Я еще никогда…

– Вашего мнения никто не спрашивал, – перебил его Рейнер. – Уважаемые коллеги, предлагаю освободить подсудимому левую руку и продолжить только с правой. Если угодно, прижечь раскаленным прутом. Уверен, скоро мы добьемся от него признания. Тойбер, развяжи левую руку и продолжай… Тойбер, черт возьми! Что с тобой такое?

Палач вытер пот со лба и устремил взгляд в пустоту.

– Простите, – пробормотал он, – но мне кажется, что ему и вправду на сегодня хватит.

– Еще один умник! – выругался старик. – Здесь что, сумасшедший дом? Делай, что тебе велено, или оштрафую тебя на два гульдена!

Тойбер распутал веревки, и левая рука Куизля повисла, словно канат.

– Господи, признайся уже! – шепнул Тойбер на ухо Якобу. – Признайся, и все закончится!

– Близнецы, души в них не чаю… – пробормотал тот, близкий к беспамятству. – Лизель, маленькая моя, идем, спою тебе перед сном…

– Тойбер, крути колесо, будь ты неладен, – прошипел третий голос. – Или мне выйти, помочь тебе?

Палач стиснул зубы и снова взялся за колесо, а Куизль вновь и вновь затягивал детскую песню.

Слова ее потом всю ночь преследовали палача Регенсбурга.

Нищие пробирались по безлюдным улицам к Новоприходской площади. Симон помогал нести Безумного Йоханнеса, а Магдалена шла впереди и следила, чтобы их не заметили стражники. Столь необычное общество наверняка вызвало бы у них массу вопросов. Оказавшись наконец в подземелье, они уложили раненого в отгороженной нише.

Как и предполагал Симон, клинок не задел легкое. Хотя острие вышло с обратной стороны, рана была чистой, и лекарь смазал плечо мазью из арники и ромашки, после чего приложил кусок мха, чтобы остановить кровотечение.

– Эти свои припадки на ближайшее время придется забыть, – сказал он Йоханнесу и осторожно надавил на край раны, от чего нищий коротко взвизгнул. – Что станется, если недельку поклянчишь честным образом? Просто посидишь у собора с протянутой рукой.

– Так и удовольствия от этого в разы меньше, – простонал Йоханнес и, несмотря на боль, попытался ухмыльнуться.

Магдалена тем временем приготовила чистую воду и тряпки для повязки. Краем глаза она следила за сборищем оборванцев, столпившихся перед грязной шторой. С некоторыми из нищих ей довелось уже познакомиться поближе. В число их входили больные и калеки, уволенные ландскнехты и обнищавшие паломники, падшие женщины и подкидыши. Общество неприкасаемых, какой была и сама Магдалена. Она косилась на этих людей и чувствовала с ними странную связь.

«Я одна из них. Это город под городом, и я часть его».

Вчера вечером они гуляли с Симоном по извилистым подземным проходам и насчитали почти сорок подвалов, соединенных между собой туннелями. Многие из них пустовали, но в некоторых нищие хранили свои пожитки и мебель. Плесневелые одеяла, сундуки и даже игрушки наталкивали на мысль, что целые семьи называли эти темные, сырые подземелья своим домом. Под некоторыми подвалами находились другие комнаты, в которые спускались лестницы или тесные проходы. Там на стенах обнаружились латинские надписи, а в одной нише стояла даже маленькая языческая статуэтка. Судя по всему, под еврейским кварталом располагались останки еще более древнего римского поселения.

Здесь, в самом чреве города и вдали от нищих, Симон с Магдаленой впервые за долгое время смогли остаться наедине. При свете чадящего светильника они предались любви, а после шепотом поклялись друг другу не сдаваться. Магдалена так и не отказалась от мысли, что отца еще можно спасти. Что будет потом, она в эти минуты думать не хотела. Может, стоило вернуться с Симоном в Шонгау? Туда, где их ожидали бы только упреки и насмешки, где советник Бертхольд с сообщниками превратили бы их жизнь в ад? Где они никогда не смогут быть вместе.

И все же Магдалене так не хватало матери и близнецов, что сердце разрывалось от боли. Что, если малыши заболели и мама глаз не могла сомкнуть, потому что вслед за мужем пропала еще и старшая дочь? Разве не было обязанностью Магдалены вернуться и поведать матери о судьбе отца?

Тонкий вскрик вернул ее обратно в действительность. Симон как раз закончил зашивать рану Йоханнеса и наградил его дружеским щелчком.

– Вот и все, – сказал он и помог нищему встать на ноги. – Как я сказал, никакого дурачества в ближайшую неделю. И вина побольше, тебе нужно набраться сил.

Несмотря на боль, Йоханнес подмигнул лекарю.

– Вот это, я понимаю, лекарство, да. А есть такие болезни, от которых самогонкой лечатся?

Магдалена со смехом собрала тряпки и мази в мешок. Она и представить себе не могла, что когда-то боялась этих нищих. Теперь они казались ей одной большой семьей.

И только сейчас она вдруг вспомнила о письме от отца, которое вручил ей сын палача и которое Магдалена до сих пор не удосужилась прочитать. Девушка помогла Симону собрать с кушетки окровавленное тряпье, отыскала в подвале место поспокойнее и дрожащими пальцами развернула смятый листок. Что такого хотел сообщить ей отец? Может, он нашел способ сбежать?

Распечатав письмо и скользнув по нему взглядом, она оторопела. На измятом листке была одна-единственная строчка:

«С приветом от Вайденфельда…»

Магдалена подержала листок над пламенем свечи. Тот медленно потемнел, но и тогда на нем ничего не проявилось.

«С приветом от Вайденфельда…»

Может, отец решил сообщить ей что-то такое, о чем другим знать не следовало? И строчка эта – зашифрованное послание, распознать которое сможет только Магдалена?

И только потом она заметила, что письмо это не могло быть от отца.

Почерк был чужой.

Но ведь мальчик сказал, что письмо от отца! Значит, кто-то врал. Магдалена задумчиво сложила листок и сунула его в карман передника.

К ней тем временем подошел Симон и с удивлением на нее посмотрел.

– Что это у тебя?

– Письмо от папы… – начала Магдалена. – Но написал его кто-то другой.

Она передала ему таинственное содержание письма.

– Ну и? – спросил молодой лекарь. – Знаешь ты кого-нибудь с таким именем?