Меня напрягало это разделение. «Порядочные» жены и женщины из йорт и офицеров.
Ужин прошел в благожелательной атмосфере, никто не пытался уязвить меня или заикнуться об истории с арестом. На пороге столовой Гай придержал меня за руку и тихо сказал, что мое заявление об отпуске принято. Мы оба понимали, что это значит.
После десерта мужчины отправились пить марочный коньяк в кабинет, а мы с женой Патриарха (тетушка отказалась от ужина, сославшись на мигрень) потягивали чай в малой гостиной. Полагалось коротать это время за беседой или музыкой, но я никак не могла перестать думать о следующем ходе Яна. Вполне возможно он отпустил бы меня раньше, но теперь, когда я сбежала, и он понял, что мне есть что скрывать… нет. Я сама вырыла себе могилу и теперь есть два выхода: лечь в нее самой или уложить кого-то другого.
Елена как-то сказала, что наша раса напоминает ей людей с аутизмом из-за эмоциональной холодности и нежелания общаться. Должно быть обаятельной ведьме мы представляемся ожившими манекенами – движущимися, но пластмассовыми. Но мы не пластмассовые. Я не пластмассовая. Ян и Кастилла рано или поздно заплатят за то, что сделали. Положа руку на сердце, Яна мне даже жаль. А для тети, хладнокровно отправившей на тот свет отца и мать, прощения у меня не заготовлено. Думается слова Гая, я поняла верно – кому еще была выгодна их смерть?
В камине треснуло полено, и я сосредоточилась на том, как огонь медленно поедает древесину. Над камином, там, где большинство семей вешает портрет какого-нибудь знаменитого прадедушки, висел двуручный меч, такой огромный и тяжелый что его просто снять со стены уже было подвигом. Якобы им орудовал Патриарх нашего Дома во время битв Безвластия, разрубая противников как глиняные горшки, разом с доспехами и конем.
Гай как-то признался: меч был увеличенной раза в два копией оригинального клинка, чем навсегда подорвал мою веру в эпических героев. Лгут легенды, лгут летописцы, кругом одни лгуны.
Вот прабабка наша нотта Вифиния совсем другое дело, выдающаяся женщина, пережила пятерых мужей. Первые два умерли сразу после помолвки, третий – подавился пирогом на свадебном пиру, четвертого сбросила лошадь на утро после брачной ночи, а пятый, если верить слухам, подхватил лихорадку от одной из наложниц и сгорел за три дня. Страшной женщиной была моя прародительница. Совладать с ней смог только ее шестой – и последний муж, – и если уж быть до конца откровенными, то и его она тоже пережила.
Правда скончался он своей смертью после восьми веков счастливой семейной жизни, в окружении детей и внуков. Как раз накануне Безвластия. А Вифиния, проводив мужа в последний путь, возглавила войско Дома. После ее смерти Патриархом стал ее старший сын, умный и храбрый, но видимо не достаточно осторожный. Он продержался у корма власти не больше года, и пал от руки чьего-то оруженосца. В конечном итоге от него остался только меч, тот самый, что висит теперь над камином у Гая. Одни рождены собирать трофеи, а другие – быть трофеями.
Девушка рядом со мной вежливо кашлянула, и я повернулась к ней, придав лицу дружелюбное выражение.
– Откровенно говоря, вы не очень хорошо выглядите, – начала она, немало меня удивив. – Как вы согласились стать йорт? Зачем подвергать себя такой опасности?
– Меня не устраивало место, которое в нашем обществе отводиться женам. Вечное подчинение и несвобода. И как бы странно это не звучало, мне обычно нравится соревноваться с противником в уме и скорости, – во всяком случае, пока он держит руки при себе. – А вы? Каково быть женой?
– Меня не огорчает мое место в жизни. Оно у меня есть и мне не надо ни о чем думать. Делами занимается муж, а я делаю что угодно моему сердцу – вышиваю, тку гобелены, или учу старинные баллады. Никто не ставит под сомнение мою власть или респектабельность, я обеспечена и защищена. Вот вы сидите, и у вас нас куле проступает синяк… та или это свобода, ради которой следует идти против общества?
Я не стала возражать. Может девушке повезло, может муж действительно испытывал к ней нечто большее, чем желание получить наследника. А может, просто не будет трогать до той поры, пока не обзаведется им. Кто знает? Роль зависимого так переменчива.
– Правила существенно упрощают жизнь, роли распределены не просто так, – сказала она, почти дословно повторяя слова которые я и сама твердила так часто, что почти поверила в них. – Как тихо, – резко перевела она тему, отставляя на столик полупустую чашку чая. – Если желаете, я могу спеть какую-нибудь балладу. Муж говорит, у меня неплохо получается.
Я кивнула, не желая казаться необщительной или нетактичной. Девушка взяла гитару, какое-то время пыталась удобнее пристроить – мешал большой живот, – а потом некоторое время перебирала аккорды. А когда запела, голос оказался неожиданной силы и чистоты. Низкий и грудной, никак не соответствующий этому хрупкому телу. Очень странная девушка.
Звуки взлетали и падали, примерно на середине баллады дверь распахнулась, впуская в гостиную мужчин. Гай улыбнулся мне, но его лицо изменилось, когда он услышал слова. Патриарх тихо заметил, что уж очень грустную тему выбрала его жена сегодня, но та не обратила на это никакого внимания продолжая перебирать струны и петь:
Вот оба склонились уста освежить
Студеной водою ручья.
Но кровью горячего сердца его
Под ним обагрилась струя.
— Ты ранен, ты ранен,— сказала она,—
И кровь твоя в воду бежит
— О нет, дорогая,
Пурпурный мой плащ,
В воде отражаясь, дрожит.
Опять они скачут при свете луны,
Несутся всю ночь напролет.
У темного замка сошел он с коня
И крикнул, стучась у ворот:
— Открой поскорее, сударыня-мать,
Усталого сына впусти.
Желанную гостью на краткую ночь
Ему довелось привезти.
Спеши приготовить для сына постель,
Вели ее мягче постлать.
Жену молодую со мной положи —
И долго мы будем спать!
Он тихо скончался ночною порой,
Подруга — в предутренней мгле.
Пусть горестный жребий влюбленной четы
Не ждет никого на земле!
У церкви Марии беглянка лежит,
А рядом — погибший любовник.
Над ней белоснежная роза цветет,
Над ним — темно-красный шиповник.
Кусты разрослись и ветвями сплелись,
И в мае цветут они оба,
И шепчут они, что лежат в их тени
Два друга, любивших до гроба.[12]
Когда гости разбрелись по комнатам мы с Гаем вышли в сад подышать воздухом. Слова «Трагедии Дугласов» все еще гремели надо мной как страшное пророчество. Неумолимое и безжалостное. Пророчества никогда не осуществляются сразу: они сбываются, когда ты успокоился, и роковые строки почти стерлись из памяти. Когда ты меньше всего ждешь удара.
Мы просто брели по мощеной дорожке, от одного освещенного окна к другому и молчали. Луна на темно-синем бархате небесного свода была почти идеально круглая, и я не могла перестать смотреть на нее.
Гай шел рядом погруженный в свои мысли. Мы и раньше могли молчать, просто наслаждаясь обществом, этим ощущением присутствия, тепла, но никогда – так долго. Я вынуждена была признать, что за четыре года он превратился в незнакомого мужчину. Мне было неведомо, о чем он теперь думает, о чем мечтает или о чем молчит. Говорит теперь в случае, когда молчать нельзя, кроткими фразами и почти не шутит. Иногда промелькнет что-то знакомое, но… только промелькнет.
Я повернула к распахнутым стеклянным дверям гостиной, и Гай пошел за мной. Его мать переставляла безделушки на столике.
– Входи, я еще немного погуляю, – сказала я, и он послушался и, кивнув каким-то своим мыслям. Я отступила в тень. Нотта Ариадна увидела сына и села на тахту, похлопав рукой рядом с собой.
– Иногда я корю себя за то, что мы дали тебе слишком много свободы. Это моя вина. Твой отец был прав, когда говорил что будущему Патриарху нужно заранее привыкать к грузу ответственности который ляжет на его плечи. Тебе пора подумать о будущем, – она помедлила, – о семье.