Писатели слушали его и посмеивались.
— Да он у вас — шустрый парень, — сказал Шарик с любезною улыбкою в сторону к Передонову.
Передонов сердито говорил:
— Язык у него длинный, — мелет, чего не надо.
Володин немедленно возразил:
— Если вы так, Ардальон Борисыч, то я могу и помолчать.
И лицо его сделалось совсем прискорбным, и губы его совсем выпятились. Однако он шел рядом с Передоновым, — он еще не обедал и рассчитывал сегодня пообедать у Передонова: утром, на радостях, звали.
IV
Дома ждала Передонова важная новость. Варвара выбежала в прихожую и закричала:
— Кота вернули!
Испуганная, она не замечала гостей. Наряд ее был, по обыкновению, неряшлив — засаленная блуза над серою, грязною юбкою, стоптанные туфли, пыльные чулки клюквенно-кисельного цвета. Волосы нечесаные, растрепанные. Взволнованно говорила она Передонову:
— Иришка-то! со злобы еще новую шутку выкинула. Опять мальчишка прибежал, принес кота и бросил, а у кота на хвосте гремушки. Кот забился под диван и не выходит.
Передонову стало страшно.
— Что же теперь делать? — спросил он писателей.
Сергей Тургенев отвечал:
— Прежде всего, будьте любезны отрекомендовать нас вашей супруге.
Так как Передонов стоял неподвижно, то Сергей Тургенев сам подошел к Варваре, галантно шаркнул, схватил себя за галстух и назвался:
— Литератор Сергей Тургенев, позвольте отрекомендоваться. Прошу великодушного извинения, что вторгаюсь в ваш семейный очаг, может быть, несвоевременно.
Варвара ухмыльнулась, подала литератору потную, пыльную от возни с котом, руку и сказала:
— Приятно познакомиться. Уж только вы меня извините, что я в таком затрапезе. Вот, по хозяйству занималась.
Выступил и Шарик, откашлялся и громко сказал:
— Писатель Скворцов, Шарик. Просто Шарик. Вся Россия знает Шарика.
Варвара ухмыльнулась и ему и тоже пожала его руку.
— Павел Иваныч, — попросила она, — вы помоложе, — турните его из-под дивана. Да уж и вы, Виткевич, помогите.
Володин сказал, хихикая:
— Турнем, турнем.
И пошел в зал.
— Турнем, тетенька, не беспокойтесь, — сказал Виткевич, подмигнул нахально Варваре и, проходя мимо нее, толкнул ее, словно невзначай, локтем.
Писатели переглянулись. Шарик легонько свистнул.
Кота кое-как вытащили и сняли у него с хвоста гремушки. Передонов отыскал репейниковые шишки и снова принялся лепить их в кота. Кот яростно зафыркал и убежал в кухню. Писатели смеялись. Кот казался им символическим, — вот именно этот Передоновский кот.
Передонов, усталый от возни с котом, уселся в своем любимом положении — локти на ручки кресла, руки сложены на животе, пальцы скрещены, нога на ногу, лицо неподвижное и угрюмое.
V
Сергей Тургенев мечтательно поднял серые глаза к потолку, оклеенному бумажкою, и сказал:
— Зеленоокие коты, любящие на кровлях, выше человеческого жилья, — вот прообраз сверхчеловека.
Шарик презрительно усмехнулся.
— Ну, а по-вашему как же? — спросил Сергей Тургенев.
Шарик задумался, покрутил правою рукою, отбросил со лба прядь волос и сказал:
— Видите ли, я не отрицаю красоты вашего определения. Вообще, вы мастер ляпать такие поэтические словечки, в которых больше поэзии, чем правды. Да и, в сущности, к чёрту правду! Правда — ужасная мещанка, сплетница и дура. Но на этот раз я с вами положительно не согласен. Мне кажется, тут есть другая закавыка.
Сергей Тургенев, красный и от похвал, и от несогласия с тем, что Шарик скажет, спросил:
— Какая же, однако, закавыка?
— Видите ли, пессимизм… — начал было Шарик.
Но Сергей Тургенев резко и презрительно перебил его:
— Ну, нет-с, извините, пессимизм — пес, собака.
Шарик был поражен.
— Да, вы, конечно, правы, — сказал он. — Но я хочу вот что сказать, — коты мудры или нет?
Сергей Тургенев решительно отвечал:
— Мудры.
— Заметьте, — продолжал Шарик, — я веду речь только о котах, а не о кошках. Когда коты любят, они мучительно кричат. Отчего? Страдание притаилось у истоков жизни, — и на всех улицах и дворах души, на всех кровлях жизни мяукает горькое страдание. Тем ужаснее и горестнее мяукает оно, чем пламеннее стремится к идеалу. Между блуждающими по кровлям котами робко крадется окрыленная песня поэта.
Сергей Тургенев воскликнул в восторге:
— Превосходно сказано! Мяукать! — какое символическое слово!
Передонов внезапно зевнул, и при этом угрюмое лицо его на миг озарилось выражением удовольствия — сладко зевнулось!
— Как он демонически зевает! — задумчиво сказал Сергей Тургенев, — как глубоко символична эта мрачно зияющая реакция на банальную скуку пошлой жизни!
Варвара вдруг разразилась дребезжащим смехом и сказала:
— Ну, будет вам валять Петрушку! Вот, ешьте лучше вишни.
Володин возразил:
— Вишни вишнями, только вы, Варвара Дмитриевна, не мешайте нам побеседовать. Мы к вам на кухню не ходим, когда вы нам покушать стряпаете, а вы нам не мешайте об ученых предметах послушать.
VI
Шарик и Сергей Тургенев заговорили с Варварой и кривлялись при этом, сразу заразившись неуважением к ней. Они видели ее первый раз, но она напомнила им что-то знакомое и общедоступное. Шарик подмигнул Сергею Тургеневу на Варвару и спросил его:
— Похожа на Эмму, там, у Лисицы, не правда ли?
Сергей Тургенев без зазрения пристально оглядел Варвару и сказал:
— Да, но еще больше на Женю в Старой Японии.
— Ну, я там не был, — высокомерно отвечал Шарик.
Варвара ухмылялась.
— Какие такие Эмма да Женя? — спросила она. — Знакомые, что Ли?
Шарик, ухмыляясь с особою многозначительностью, сказал:
— Да, около того, что знакомые.
— Девочки, — мечтательно сказал Сергей Тургенев и нежно прибавил: — бедные девочки!
— Что ж у вас такие бедные знакомые? — ухмыляясь, спросила Варвара.
Шарик развязно отвечал:
— Мы, тетенька, и сами — вошь в кармане, блоха на аркане.
Варвара обиженным голосом сказала:
— Какая я вам тетенька! Разве вы меня за старуху считаете?
— Совсем даже напротив, почтенная матрона, — галантно отвечал Сергей Тургенев, — а просто из почтения.
— Лопни моя утроба, только из почтения, маменька, — сказал и Шарик.
Варвара с хохотом отвечала:
— Нужно мне ваше почтение! Вот еще, невидаль какая!
Вмешался в разговор и Виткевич.
— Почтение, бабушка, всякому лестно, — сказал он нагло.
Но Варвара сразу оборвала его:
— Ну, вы, молокосос, туда же.
VII
Сергей Тургенев, улыбаясь и мечтательно закатывая под лоб тусклые глазенки, запел приятным тенорком:
— Прелестная Эмилия,
Друг выше всех похвал,
С тобой мне жизнь идиллия
Была, мой идеал.
Хитрые серые глаза его выражали не то удовольствие, не то насмешку.
Шарик слушал с презрительною улыбкою и, наконец, преувеличенно громко и неестественно засмеялся. Сергей Тургенев сказал:
— Нет, право, это даже трогательно. Здесь есть что-то такое наивное, первоначальное, — одним словом, почти прерафаэлитское.
Шарик призадумался.
— Да, пожалуй, — согласился он, — но все-таки ерундисто.
Сергей Тургенев воскликнул:
— Конечно! В сущности, идиотски глупо, но это-то и хорошо. Это мы здесь на кладбище списали, — объяснил он Передонову. — И вообще тут у вас много есть забавных вывесок в городе. У меня записано кое-что. Вот я вам прочту.
Он достал из бокового кармана засаленную и растрепанную книжку и принялся читать свои выписки.
«Мычала и ругожи».
«Харчевня на двадцать четыре лошади».
«Лавка смехом».
«Школа для мальчиков и девочек обоего пола».
«Полотер и монтер дешевого просвещения».
